История Индии

Трудясь на лоскутном одеяле долины Ганга, крестьяне нередко откапывают клады из медных предметов, а иногда целые медные слитки. Иногда в месте с кладами находят плохо обожженную и «несказанно сырую»^{26} охряную расписную керамику (ОРК). Ее фрагменты готовы рассыпаться от любого неосторожного прикосновения. Вряд ли эти медные клады относятся к позднехараппской культуре. Слишком далеко на восток простирается область их распространения, чтобы отнести их к культуре ведических ариев. Происхождение кладов пока остается загадкой. Считается, что они принадлежали странствующим кузнецам и торговцам, которые по непонятным для нас причинам в период до 1000 года до н. э. не забрали из тайников свое имущество.

Медным, да и железным изделиям, появившимся вскоре за медными, свойственна одна неприятная особенность. Никогда нет уверенности в том, что они первоначально были изготовлены в той форме, в которой их обнаружили археологи. Остроги и топоры «культуры медных кладов» могут оказаться переплавленными иглами и наконечниками стрел более ранних культур. Наличие в кладах медных слитков позволяет уверенно заявлять о том, что в эту эпоху уже велась активная торговля металлом.

Подобно металлам, мифы тоже шли в переработку. Переделанные и приукрашенные почти до неузнаваемости истории о реальных событиях использовались новыми поколениями в совершенно другом контексте и с совершенно другими целями. Это не касается разве что пласта ведической литературы. Как уже было замечено, ее форма и содержание играли слишком важную сакральную роль, чтобы допускать в них изменения. Иное дело другие, менее священные тексты, в том числе два великих эпоса.

И «Махабхарата», и «Рамаяна» сохранились в нескольких версиях, самые ранние из которых по крайней мере на пятьсот лет моложе ведических писаний. Сами ключевые их события взяты из периода, когда ничто, кроме «Ригведы», еще не было записано. Подобно тому как греческие мифы ассоциируются с именем Гомера, в этих историях традиционно делается акцент на чрезвычайную давность событий. Очень сильно различаются датировки войны в «Махабхарате» — точно так же, как и Троянской войны, — и едва ли эти даты теперь можно уточнить. Оба сюжета, к сожалению, в разное время ради пропаганды столь сурово были переделаны и дополнены таким количеством нравоучений и прочих довесков, что теперь под их слоем не разобрать первоначальных событий, как не узнать и датировки.

Теоретически проблемы индийских историков могли разрешить пураны — еще одна группа санскритских текстов. Самое крупное собрание пуран (древних легенд) датируется после 500 года н. э. Зато оно содержит мифы и описания генеалогии, относящиеся ко временам Ману (и ранее). В них фигурируют имена ведических героев, вождей арийских племен и их предшественников. Эти мифы, несомненно, формировались в устной народной традиции, которая восходит к арийским бардам. Однако, подобно эпосам, пураны несут следы переработки. Когда их начали записывать, это делалось не ради научного интереса, а ради прославления династии и повышения репутации брахманов.

Это не значит, что они бесполезны. Несмотря на то что Д. Д. Косамби, сам являясь брахманом, назвал «прискорбной брахманской привычкой»^{28} связывать в одну систему самостоятельные традиции, большую часть пуранической генеалогии можно признать подлинной, как и реальность главных персонажей и событий. К тому же, проводя снова параллель между мифами и медными кладами, можно сказать, что эти клады, скрывая первоначальную форму предметов, дают нам сведения о развитии технологии ковки и литья металла на севере Индии. Периодом между событиями, о которых повествуют пураны, и временем, когда они были записаны, стало почти все первое тысячелетие новой эры, само по себе насыщенное важными событиями. Это «период истинного образования индийской цивилизации… С этого времени мы можем отслеживать ее развитие»^{29}. Такие ученые, как Косамби и Ромила Тхапар, стремятся понять, каким образом племенная структура общества переросла в государственную. В своих исследованиях они делают упор не столько на события, описанные в эпических произведениях, сколько на их контекст — социальный, географический, экологический и экономический.

Такой жесткий подход позволяет историкам игнорировать многих доблестных героев и целые главы батальных сцен, зато помогает сконцентрировать внимание на решении больного для истории Индии вопроса — неточности датировок.

Героичность персонажа требует определенности времени и места, но ни одна фигура не украшает индийскую историю до 500 года до н. э., пока на сцене не появляется Будда. С этого момента «общие тенденции» на протяжении целых веков наблюдаются по всей долине великой реки.

Проводя исследования, можно выделить много тенденций, важных, но редко достаточно явных. Например, центральным для обоих эпосов является вопрос наследования. Герои-Пандавы из «Махабхараты» (Юдхиштхира, Бхима, Арджуна, Драупади и т. д.), как и их «коллеги» из «Рамаяны» (Рама, Сита и Лакшмана), в начале сюжета лишаются трона, законными наследниками которого являлись, и отправляются в изгнание. Право наследования определялось первородством, недаром сделаны акценты на святости личности правителя. Обе эти идеи станут основополагающими в монархиях более поздних времен. Однако уже пуранические идеи о царях и их власти выглядят довольно сомнительно, кроме одной, выраженной в часто повторяемой пословице: «Маслобойня равна десяти скотобойням, кабак — десяти маслобойням, дом терпимости — десяти кабакам, царь равен десяти домам терпимости»^{31}.

Также ясно, что в это время народ, хоть и жил оседло и сельским хозяйством занимался, все еще почитал законы клановой системы. Институт царства подчинялся институту родства. Вероятно, царь был всего лишь первым среди равных. В такой системе право первородства часто играло не главную роль — имели значение моральные и физические качества кандидата, доверие к нему «пэров», а также удачливость, возможность преодолевать превратности судьбы. Очевидно, в идее права на трон по рождению и священного статуса царя были заинтересованы те, кто перерабатывал изначальные сказания на нормы, которые в середине тысячелетия еще только входили в обиход.

Помимо ухода в изгнание другой ключевой темой обоих эпосов стало то, как клановое общество улаживало свои конфликты, в то же время все глубже вторгаясь на субконтинент. Экологическое давление человека на землю и прочие ресурсы вызвало к жизни социальную специализацию и централизованную власть — две предпосылки образования государства. Но за первые века 1-го тысячелетия то же самое давление привело к традиционному решению вопроса. В кланах начался раскол, и часть из них отправилась осваивать новые земли.

Изгнание означало уход от привычной жизни не в пустыню (которой даже изгои остерегались), но в «аранья», в лес. Здесь, чтобы выжить, требовались все силы. Идиллия царила только для почтенных отшельников и нагих нимф. Сразу бросается в глаза противопоставление безопасной, оседлой жизни кастового общества в поселении и исполненной опасностей жизни скитальцев по лесам. Всякий порядочный человек знал, что в лесу за каждым деревом прячутся кровожадные демоны и прочие враждебные существа. В этих тварях можно угадать людей, не имеющих постоянного дома, ведущих жизнь охотников-собирателей. Для изгнанников, гордившихся своим происхождением из общества оседлых земледельцев, кочевая жизнь и грубые обычаи представлялись проклятием. Чудовищ следовало истреблять, хотя некоторые лесные жители, как, например, змееобразные наги, становились героям союзниками или подданными. Обычно это происходило посредством брака, либо внезапно открывались подходящие генеалогические связи. Таким образом в отношениях между эпическими героями и их лесными врагами отражались события арийской «колонизации».

«Люди шли с запада на восток и покоряли землю», — гласит «Шатапатха-брахмана». Ко времени событий «Махабхараты» они, вероятно, уже достигли верховий Ганга, поскольку там стоял Хастинапур, столица, за которую шел спор. В географическом контексте изгнание в леса может означать только то, что в своем стремлении на восток пионеры арианизации вошли в долину Ганга. Несомненно, в древности она отличалась от той нынешней пыльной «шахматной доски», где группы деревьев сохранились только как источник тени в лепящихся один к другому поселках. В те времена Уттар-Прадеш и Бихар были влажными зелеными дебрями лесов и болот, этакой тропической тайгой, протянувшейся до самой Сибири. Здесь, в отличие от засушливого Пенджаба, расчистка земли представляла большую трудность. Земля была вязкой, джунгли густыми. Даже огненное дыхание Агни захлебывалось в этих лесах, оставляя копоть на листьях. С другой стороны, лес был богат. За время вынужденного пребывания в лесах изгнанники обогатили свой арсенал новым оружием. Хотя всем этим непреломимым мечам, лукам с бьющими без промаха стрелами и смертоносным метательным орудиям и приписывалось божественное происхождение, скорее всего, они были изготовлены из экзотического дерева и минеральных пород, найденных в этой terra incognita, за пределами поселений того времени.

Хотя хараппцы использовали медь из Раджастхана, месторождения лучшего качества залегали дальше на востоке, в южной части современного Бихара. Здесь же нашлось и железо. Неизвестно, сами ли кузнецы Индостана изучили его свойства от большой нехватки материала или узнали секрет от торговцев западной Азии, только этот материал произвел настоящую революцию. Появившиеся после 500 года до н. э. железные топоры и, вероятно, плуги облегчили расчистку и распашку земли. До этого срока «черный металл» применялся почти исключительно для изготовления оружия и ножей. Неизвестно, облегчили ли жизнь поселенцев успехи металлургии, но они дали в руки Пандавов боевой клинок. Клан, взявший на вооружение железо, получал перед врагами значительное преимущество, сравнимое с боевыми колесницами их арийских предков, а в условиях диких земель, пожалуй, даже более полезное.

К сожалению, описание продвижения к востоку уже санскритоязычных, но все еще племен не в ходило в задачи тех, кто приспосабливал эпос для будущих поколений. В самом деле, сохранившиеся версии «Махабхараты» оставляют впечатление, что Пандавы и их соперники Кауравы хоть и недалеко ушли от первобытного уровня, но уже присвоили все ресурсы страны. Когда герои не бродят по лесам, они живут в шатрах с колоннами и мраморных залах, интерьеры затейливо украшены, а полы блестят так, что посетители подбирают одежды, думая, что зал придется переходить вброд. Царство Куру со столицей в Хастинапуре описывается бесконечно огромным и невероятно богатым, его армии наводят страх по всей земле, а потенциальные союзники живут повсюду, от моря до моря.

Подобные описания служат одной цели — оправдать грандиозные амбиции создателей империи в последующих поколениях. (А если судить по телесериалам 80-х годов, то еще одной цели — поддержать миф о древней всеиндийской мудрости.) Однако в реальности география событий «Махабхараты» ограничивается небольшой территорией междуречья Ганга и Джамны, дальше которого владения царства Куру не распространялись. Это очевидно из первых сюжетов истории. Когда владения делили, Пандавы отправились к границам царства, чтобы основать новую столицу. Их выбор пал на Индрапраштру, расположенную всего в шестидесяти километрах и укрепленную в соответствии со своим названием. Ее растресканные стены, хотя и более позднего периода, послужили для британских архитекторов прототипом тех, которыми огорожена перспектива на мраморные покои вице-короля в Нью-Дели (теперь Раштрапати Бхаван).

Дальнейшие детали индоарийского «натиска на восток» можно проследить по археологическим находкам, относящимся к первой половине 1-го тысячелетия до н. э. В Хастинапуре и других местах, где находят «несказанно сырую» охряную расписную керамику вместе с медными кладами, эти культуры сменяются серой расписной керамикой (СРК). Серая керамика несомненно лепилась на гончарном круге, ее украшали геометрическими и цветочными узорами. Ее образцы находят главным образом в междуречьи Ганга — Джамны и прилегающих к нему территориях Пенджаба, Раджастхана и западной части долины Ганга, что очень хорошо согласуется с событиями «Махабхараты». Часто СРК находят в количествах, свидетельствующих о том, что плотность населения выросла по сравнению с эпохой предыдущей культуры. «Это говорит о том, что жители стали сильнее и богаче, чем их непосредственные предшественники»^{32}. К тому же, судя по находкам, общество обрабатывало землю и разводило скот и лошадей. И, наконец, датировка СРК хорошо укладывается в период после 950 года до н. э., когда началась великая война. И если ведические вожди не из такой керамики пили пьянящую сому, то, вероятно, с этих блюд вкушал пишу Бхима, непревзойденный едок среди Пандавов. Короче говоря, СРК считается характерным стилем царства Куру и эпохи объединения племен в долине Ганга.

Еще одна культура — черной и красной керамики (ЧКК) — кажется более современной, но распространялась она больше в западной и центральной Индии. Ее связывают с кланом Ядавов, часть которого, вероятно, мигрировала на юг, от основных своих владений возле города Матхура (Матра, между Дели и Агрой). В процессе миграции образовался важный коридор арианизации к местности, которую позже назовут Малва, где вскоре вырастет город Удджайн, далее в Гуджарат и, вероятно, до самого западного побережья. Масштабы владений клана Ядавов определяются по отрывочным упоминаниям в пуранах, поскольку в «Махабхарате» отсутствуют подробности о размерах царства Куру. Тем не менее в более поздней эпической литературе учителем и защитником Пандавов назван Кришна, герой и потомок рода Ядавов. Хотя Кришна и сотворил своей дудочкой священную, но более позднюю «Бхагават-гиту» (и хотя позже он превратился в веселого парня-пастушка, столь милого индийскому сердцу), здесь он — фигура посторонняя и устрашающая, которая показывает всю непрочность человеческого бытия и подчеркивает незыблемость традиций клана. Клан Ядавов выступает консервативной силой. В Гуджарате, как и в Матхуре, пастбища и пахотные земли были основой выживания, основным источником дохода. Века спустя западные кланы будут придерживаться той же системы ценностей, какую сформировали их восточные кузены.

Изобилие ЧКК указывает на миграцию племен на юго-восток от Матхуры до подножий гор области Виндхья. Они окаймляют долину Ганга с юга, затем, в Бихаре, ЧКК снова встречается на равнине. Там она соседствует с расписной серой керамикой, область нахождения которой тянется параллельно, на восток, вдоль подножий Гималаев. Создается впечатление, что две эти культуры словно клещами охватывали область лесов. Возможно, это происходило из-за трудности освоения заросшей лесом земли и осушения заболоченных берегов Ганга. Вместо девятого вала заселения и распашки земель получилась волна, плавно огибавшая препятствие по краям. Большей своей частью джанапада (земля кланов) лежала к северу от великой реки, на берегах притоков, текущих со стороны современного Непала. «Шатапатха-брахмана» даже приводит подробное описание того, как Агни прокладывал пылающий путь на восток и перескочил то, что принято считать рекой Гандак, поджег лес за нею и освободил землю для того, чтобы клан Видеха мог построить на ней свои поселки.

Этот коридор между востоком и западом, от Пенджаба и верховий Инда до Бихара и низовий Ганга, стал главной осью арианизации, по которой впоследствии будет распространяться буддистское учение и даже магадханский империализм. Его назвали Уттарапатха (Северный путь), в отличие от Южного пути (Дакшинапатха, откуда пошло название Декан). Южный путь, проложенный кланом Ядавов из долины Ганга в Малву и Гуджарат, также стал натоптанной дорогой, поскольку давал выход к портам западного побережья и богатствам пока еще неарианизированного полуострова. Но именно на землях Северного пути начали проявляться первые признаки государственного устройства. Самые первые из них возникли в Пенджабе и междуречье и распространились по восточной границе Бихара и Бенгалии. Последняя считалась «млеччха» — варварской, оставленной божественной благодатью. К середине 1-го тысячелетия до н. э. она стала еще одним обходным путем. Восточные поселения превратились в сеть преуспевающих протогосударств. Многие из них претендовали на божественное происхождение, а своих пенджабских родичей называли «вратья», то есть отщепенцами.

«Махабхарата» против «Рамаяны»

«Рамаяна», второй из великих эпосов санскрита, посвящен тем же переменам, что и «Махабхарата». Но пытаться воссоздать прошлое Индии на основе этого сомнительного материала — все равно что изучать историю Древней Греции по басням Эзопа или историю Багдадского халифата по сказкам «Тысячи и одной ночи». Однако сюжет «Рамаяны» проще, чем «Махабхараты», мотивы этого произведения понятнее. Под властью повелителя Рамы никто не уподобит царя десяти домам терпимости или даже тысяче скотобоен. Ибо в той форме, которая она дошла до нас, «Рамаяна» видится «эпической легитимизацией монархического государства»^{33}.

Трудно сказать точно, когда она обрела такую форму. В «Махабхарате» эта история пересказана вкратце, в качестве вставки. Нельзя с точностью утверждать, что персонажи «Рамаяны» предшествовали персонажам «Махабхараты». Скорее наоборот, поскольку столица повелителя Рамы — Айодхья — лежит на самом Северном пути, а от Хастинапура — столицы Куру, государства Пандавов — на расстоянии пятисот километров к востоку. А последняя редакция «Рамаяны» определенно появилась позже, потому что там считаются общеизвестными такие области, о которых персонажи «Махабхараты» еще не слыхали. В самом деле, если область скитаний Пандавов ограничивается ближайшими окрестностями междуречья, то пути повелителя Рамы и его спутников тянутся в глубь центральной и южной Индии. Конечно, многое из этого — лишь глянец, наведенный поздними переработками, но эпос сохраняет неоспоримое свидетельство арианизации 1-го тысячелетия до н. э. И если в «Махабхарате» упор делается на заселение севера и запада, то «Рамаяна» продолжает историю восточнее.

Таким образом, действие «Махабхараты» относится к междуречью Ганга — Джамны, а события «Рамаяны» определенно происходят в районе среднего течения Ганга. Айодхья Рамы была столицей крупной джанапады под названием Кошала (северо-восток современного штата Уттар-Прадеш), присоединившей в середине тысячелетия земли южного соседа — Каши (старое название Варана-си-Бенареса). В известной буддистской версии эпоса скорее Варанаси, чем Айодхья, становится ареной событий. Гораздо позже в городе господа Шивы, в тихом домике с белеными стенами и видом на Ганг, вдали от шумной и многолюдной Дашашвамедха-гхата, поэт XVII века Тулси Дас, к радости будущих поколений, напишет версию «Рамаяны» на хинди. Город Варанаси будет считать этот эпос своим. По сей день в парке у дворца, где некогда жил городской махараджа, ежегодно проходит одно из самых ярких зрелищ Индии — неделя представлений Рам Лила, посвященных событиям эпоса.

Все это делает «Рамаяну» в народном представлении похожей на клад из драгоценных, но разрозненных осколков, как распавшийся окаменелый скелет динозавра. Но «Рамаяна» жива и даже воинственна, как можно судить по событиям начала 90-х годов. Пресловутые выступления индийских фундаменталистов против мечети были обязаны именно святости Айодхьи. Громко взывая к Раме, активисты в шафрановых одеждах совершили нападение на городскую мечеть, погрузив Индию, гордящуюся своей толерантностью, приобретенной вслед за независимостью, в глубокий идеологический кризис.

Если счет на священные очки в единоборстве Айодхья — Варанаси показывает выигрыш первого города, то паре Хастинапур — Индрапраштра тоже есть о чем поспорить в контексте разных космических перспектив обоих эпосов. Загвоздка кроется в пуранах, в генеалогиях которых возникли неожиданные изменения времен. Глагол вместо одного из бесчисленных прошедших времен санскрита внезапно переходит в будущее. В результате следующие за этим пунктом поколения родословной получают статус предсказанных пророчеством. Если принять, что эти списки столетиями передавались устно, прежде чем были записаны, оказывается, что будущие наследники — такая же реальность, как и предки, тем более что имена предшественников можно проверить по другим источникам. Однако настоящая причина состоит в том, что авторы этих списков стремились отметить великую войну как переломный момент истории. Это был в прямом смысле конец эпохи. Двапара-юга, третья эпоха в индийском летоисчислении, наступила, едва Пандавы перебили Кауравов в великой битве на поле Куру. За ней подступала мрачная Кали-юга, «железный век», который продолжается и поныне.

Хотя эпос битвой не кончается, от «Махабхараты» остается ощущение ретроспективы. Она прославляет утраченное прошлое и может быть истолкована как лебединая песнь по старому порядку, где главную роль играли родственные отношения в клане, а связанная с клановыми законами воинская этика распространялась на все остальные отношения. В восемнадцатидневной битве погибли почти все Кауравы и целое поколение Пандавов. Юдхишт-хира, видимо, главный победитель, проходит эту бойню и достигает победы, терзаясь сомнениями. Забыты все внутриклановые раздоры и конфликты. Намереваясь вернуться в лес, Юдхиштхира просит своих последователей принять его отречение. Кришна ему не позволяет — правитель должен править и, как воин, должен воевать. Освобождение зависит только от дхармы, а не от жалоб на тяготы жизни. Юдхиштхира неохотно соглашается, выполняя жертвоприношения «раджасуйя» (посвящение на царство) и «ашвамедха». Но сомнения его не покидают, и, когда умирает сам Кришна, это выглядит, как если бы рухнула последняя опора, поддерживавшая старый мир. Все пятеро Пандавов вместе с их общей женой Драупади теперь могут с почетом покинуть общество и удалиться в Гималаи.

«Рамаяну», напротив, можно рассматривать как взгляд, решительно устремленный вперед. Она открывает новые горизонты, формирует новые идеалы. Хотя там ничего не говорится о новой эпохе и о приспособленной для нее системе правления, подтекст ясен. Когда Рама возвращает власть над своей столицей, он не сомневается, утверждая ведические ценности. Он воплощает сияющую утопию порядка, справедливости и процветания под собственным правлением. В результате быстро установилось Рама-раджа (царство Рамы) — индийский политический идеал, к которому взывали бесчисленные династии, политики, националисты и спекулянты национальной идеей. Подобным же образом Айодхья стала моделью имперской столицы, которую впоследствии пытались обыграть многие арианизированные государственные системы. Отзвуки применения этой модели слышались далеко. Бывшая прежде Бангкока тайской столицей Аютия воспроизводила город Рамы. Даже в центре Явы, где сейчас расположен мощный султанат, стоит Джакарта, или Нгаджодья-карта. Первая часть этого названия — яванский вариант произношения Айодхьи.

Монархии и республики

Прямая функция «Рамаяны» состояла в том, чтобы узаконить в Индии и в Юго-Восточной Азии монархическое правление. Но в обоих регионах польза этой власти оспаривалась приверженцами старых порядков, поэтому в северной Индии середины 1-го тысячелетия уже назревали попытки создать иное государство. Оказалось, что для существования государства не обязательна власть монарха, как не нужен и абсолютизм, поддерживаемый брахманами. Разные источники свидетельствуют о многочисленных разногласиях и попытках создать совершенно другие государственные системы.

Все тексты, упоминающие об этом, относятся к буддистским или джайнским. Натапутта по прозванию Махавира (Великий Герой) в VI–V веках до н. э. сформулировал джайнский кодекс поведения, как раз в то время, когда Сиддхартха Гаутама по прозванию Будда (Просветленный) искал Срединный путь. Это совпадение не случайно. Этот момент в истории долины Ганга сделался предметом пристального изучения ученых всего мира. Благодаря этому нам многое известно об индийском обществе того времени. Жизнеописание и учение великих отцов-основателей буддизма и джайнизма породили множество притч и легенд, дополняющих такие канонические источники, как пураны, а порой даже им противоречащих. Более того, основатели родились в разных кланах, не принадлежавших к царствам, созданным по модели Айодхьи, города Рамы. Они относились к одной из альтернативных, немонархических структур. Таким образом, в джайнской и буддистской версиях «Рамаяны» или некоторых ее эпизодов акценты расставлены иначе. Эти версии включают важные сведения не только об Айодхье, но и о других местах и о других способах управления государством.

Альтернативные государственные системы можно отнести к олигархическим, республиканским и даже демократическим. Сейчас к ним применяют термин «ганасангха», устоявшийся после жестоких споров начала XX века о значении слова «гана»^{34}. Как вариант слова «джана», он означает клан или род. Слову «сангха» придается значение организации или управления, а некоторые настаивают на смысле совещательного управления. Такая «республика» могла, конечно, принимать различные формы. Неясно, до какой степени должность правителя была выборной. Эти вопросы обсуждаются и поныне, для них находятся параллели в более поздней истории — современные республики, демократия Древней Греции. Демократическое управление современной Индии тоже частично опирается на модели, взятые из собственного прошлого.

Тот строй, который избирало клановое общество, был более эгалитарным и менее самодержавным, чем, по идее, могла предложить монархия. В глубь ведических времен уходили корни обычая совета клановых старейшин. Эти советы проходили в форме ассамблей, которые варьировались от открытых самити до особых, для узкого круга, сабха и парисад. В последнем случае совещались группами, которые позже переродились в подобие министерств при самодержавном государе, а первый вариант существовал в государствах с республиканскими системами управления.

Большая часть республик середины 1-го тысячелетия до н. э. находилась на территории современных Уттар-Прадеша и Бихара (государство личчхавов, Шакья, государство колианов, Видеха). Они появились в результате того, что племена отпочковывались от родительского клана. Постепенно у них появлялась собственная джанапада, свои владения. Их власти, хотя и пренебрегали принципом личной бедности, тем не менее пропагандировали ведическое учение и наделяли большим влиянием брахманов. Теперь награбленное и заработанное добро больше не требовалось сжигать во время обрядов, чтобы умилостивить богов. Теперь доходы можно было тратить на управление, строительство городов, развитие производства и торговли.

Конечно, это упрощенное объяснение и оно никак не описывает образование самодержавных государств. Согласно учению брахманов первый царь появился среди богов. Потерпев поражение от противников-демонов, боги подумали и решили выбрать главного. Эту роль взял на себя Индра. Другими словами, раджа избирался своими вельможами и выполнял главным образом функции военного вождя под знаменем богоизбранности. В других мифах эта идея подается иначе. Уже упоминавшийся в этой связи Индра получил власть, чтобы справиться с хаосом анархии. В жестокие времена Кали-юги люди спорят между собой за богатства, женщин и славу. В обществе царит матсья-ньяя («закон рыб», то есть закон джунглей), поэтому, чтобы сохранить какой-то порядок, приходится придумывать законы. Боги, или конкретно Вишну в образе рыбы, предложили выбрать раджу, и люди выбрали на эту роль Ману. Он согласился, но поставил четыре мудрых условия: десятину с урожая подданных, по одной корове с пятидесяти, четверть всего добытого добра и лучших дев на выбор. Иными словами, теперь в ведении раджи были власть и законодательство. Власть его была скорее от богов, чем от людей, и, по всеобщему согласию, он имел право накладывать на имущество подданных существенные контрибуции.

Вот тут под институт царской власти подводится идеологическая основа. Но в этом мифе о Ману буддистские источники делают акцент на элемент договора, в то время как брахманы больше говорят о божественной санкции. В любом случае монарх теоретически — лицо, действующее по принуждению богов или людей и не рассматривается как самовластный деспот. Напротив, все теории царской власти предусматривают мудрое управление административными и силовыми структурами, которые составляют государственную систему.

Но, самопроизвольно развиваясь, ганасангхи (республики) становились государственными образованиями не просто чьей-то волей или силой отдельного решения. Интересы различных политических течений сталкивались и пересекались, в результате рождались новые технологии управления, новые социальные и экономические условия. По находкам археологов хорошо видно, что в середине тысячелетия плотность населения в регионе возросла, а миграция замедлилась, поскольку вдоль главных дорог уже поселились люди. Рост населения был вызван объединением или арианизацией местного населения и повышением рождаемости среди иммигрантов. Оба процесса повышали общественное сознание и способствовали разделению общества на касты.

С другой стороны, дальнейшему росту населения способствовало развитие сельского хозяйства. На полях начали использовать тяжелый плуг, который тащили восемь, а порой и больше быков, выращивать рис, появились орошаемые поля. «Буддистские тексты упоминают рис и его разновидности подобно тому, как гимны «Ригведы»— коров»^{35}. Считается, что влажные почвы северного Бихара плохо подходили для ячменя, и нормально заселить эти места смогли, только научившись выращивать рис. Предпринимались попытки расчистить эти места и построить дамбы, чтобы защитить поля от воды, но большого успеха они не имели. К VI–V столетию до н. э. государство личчхавов и другие к северу от Ганга вместе представляли собой существенную силу, способную дать отпор монархическим соседям, особенно царству Кошала-Каши на юго-западе и новой воинственной династии Магадха на юго-востоке.

Интенсивное возделывание земли вызвало новое к ней отношение. Сезонный труд скотоводов сменила работа пахаря на поле определенных размеров. Грама, чье процветание зависело от количества воды и вложенного труда, превращалась в деревню с домами из глиняных кирпичей, в которых жили и семейства правящего клана, и быстро растущее число всевозможных слуг и социально зависимых от клана людей. Теперь деревню окружало лоскутное одеяло участков, тщательно разгороженных сетью канав. Типичные для крестьянского общества права на владение землей основывались на местной инициативе и использовании труда зависимых работников. На спорные участки накладывали руку грихпати — старейшины рода, набирая себе побольше земли, воды и работников. Чтобы лучше исполнять свои обязанности, они должны были приносить обильные жертвы богам скотом и зерном, а значит, иметь больше скота и зерна. Постепенно такое слово, как «бали», первоначально означавшее обряд жертвоприношения, который проводил глава клана, стало означать оброк — регулярные обязательные поборы с подданных. Подобным же образом «бхага» — первоначально часть военных трофеев, полагавшаяся вождю — превратилась в налог на урожай, как правило, шестую часть.

Возделанная земля рассматривалась как фамильная собственность, так что обширная, но не вполне четко определенная джанапада — наследственные земли клана — обретала фиксированные границы. Русла рек долины Ганга стали удобными рубежами новой, восточной джанапады. В буддистских текстах перечислены 16 маха-джанапад (то есть больших), существовавших в VI веке до н. э. Они простирались от Ганхары и Камбоджи на северо-западе нынешнего Пакистана до Аванти и Чеди в центральной Индии и Калинги в Бенгалии и Ориссе. Эти царства или, как их стали называть, раштра получили имена тех племен, которые в них жили. Куру назвали свое царство Куру, малла — Малла. Но теперь соотечественников меньше связывали родственные узы — горизонтальные связи и больше — вертикальные связи экономической и социальной зависимости. Акцентировались не столько принадлежность к племени или клану, сколько к территории, подданство человеку, который этой территорией правит, и зависимость от города, где сосредоточена власть.

Город и касты

Вторую урбанизацию Индии (первая произошла в давно позабытые хараппские времена) можно отчасти связать с процессом формирования государств и сопутствующих им институтов, а отчасти с излишком продуктов сельского хозяйства, получаемых переселенцами в восточных областях. Конечно, тексты послеведического периода создают впечатление, что эти города усеивали страну многие века. Но археологически такая картина подтверждается только с 600 года до н. э. Этим временем датируются земляные валы, раскопанные в Удджайне (Малва), Варанаси и Каушамби (столица Куру послехастинапурского периода, к западу от Аллахабада). Размеры этих насыпей говорят о том, что за ними скрывались гражданские поселения, они могли вмещать целые города^{36}. Вскоре появились укрепления в таких местах, как Сравасти (столица Кошалы после Айодхьи) и Раджгир (столица Магадхи). На востоке города Таксила и Чарсадда, возможно, появились раньше, но под воздействием иных сил, если не сказать — иной воли. На северо-западе, где камень был в изобилии, встречались еще и монументальные сооружения.

Ничего подобного не найдено в городищах долины Ганга. Даже обожженный кирпич, характерный для хараппцев. не появился там вновь до самого преддверия новой эры. Дома, включая общественные здания и царские дворцы, строились в основном из дерева и глины. Первые буддистские ступы (мемориальные сооружения, часто воздвигавшиеся над буддистскими святынями) строились тоже из недолговечных материалов, хотя эти священные постройки были в точности такими же, какие позже искусно повторялись в камне. Из образцов архитектуры и скульптуры, сыгравших столь важную роль для всей последующей истории Индии, не сохранилось вообще ничего.

Хотя кирпичи не изготавливали, технология обжига глины была распространена настолько, что этот период урбанизации характеризуется новой волной производства керамических изделий. Культура северной черной лощеной керамики (СЧЛК) возникла после 500 года до н. э., быстро вытеснила предыдущие (СРК и ЧКК) в Бихаре и Уттар-Прадеше, распространилась к западу от междуречья, проникла в Пенджаб, добралась на востоке до Бенгалии, а на юге до Махараштры. Массовые находки этой высококачественной керамики наводили на предположения о городской жизни там, где не осталось никаких других свидетельств урбанизации. Подобным же образом, по одному лишь ареалу распространения, можно сделать вывод о наступлении некоторого единообразия быта в многочисленных царствах и ганасангхах северной Индии в оставшуюся половину первого тысячелетия до н. э. Это можно считать явным признаком интеграции. За два века существования СЧЛК весь север Индии (и многие соседние территории) оказался объединен первой и наиболее крупной из индийских империй.

Конечно, свою роль в этом сыграла торговля. Первые монеты датируются серединой тысячелетия, найдены они в культурном слое городищ. Серебряные или медные, они скорее выгравированы, чем отчеканены. На них изображены символы, которые считаются обозначениями профессиональных сообществ, рынков и городов. Они, следовательно, служили чем-то промежуточным между средством для обозначения расчетов между купцами и государственным платежным средством^{37}. Очевидно, возникла экономика наличных денег, и в буддистской литературе появляются упоминания о денежных займах, банковской деятельности, спекуляции товарами. Из этих упоминаний ясно, что началось обращение капитала. Торговали металлами, тонкими тканями, солью, лошадями, керамикой. Основные города соединяли дороги, хотя товары предпочитали перевозить по реке, потому что водой можно транспортировать больше груза.

Все это предполагает существование отдельных профессий — мастеровых, хлеборобов, лодочников, купцов и торговцев. Такое общественное устройство совершенно отличалось от клановых отношений ведической эпохи. Север Индии подвергался переменам, радикально сказавшимся и на сельском хозяйстве, и на политическом устройстве. Обычно об этих переменах говорят как о зарождении кастовой системы. С некоторыми допущениями признаки этого можно выделить из множества текстов, и становится ясно, что процесс был постепенным, неслучайным и сложным.

В основном веды и эпические произведения повествуют об интересах и помыслах почти исключительно благородной клановой знати. Эти семейства воителей, называемые кшатриями или раджанья, подчинялись вождю, с которым находились в родстве по линии общих предков. Их вождь именовался раджой. Это слово, обозначая лицо богатое и могущественное, впоследствии получило иной смысл. Так стали называть царя в монархических государствах и члена избранного правительства в республиках. Так, Вайшали, столицу личчхавов, на севере Бихара, как говорят, населяли 7707 раджей, а по другим источникам — «дважды по 84 000 раджей». Помимо лидерства радж кшатрии признавали священную власть невоенного духовенства— брахманов. Занятие священников было наследственным, они вели свой род от пророков древности (риши). Вскоре брахманы образовали отдельную касту со своими правами и запретами, получившую монополию на священные знания или, выражаясь академическим языком, религиозную ортодоксию.

К двум этим кастам добавилась третья, возможно, чтобы отделить представителей кланов от менее прославленных семейств, которые позабыли боевое прошлое ради сельского хозяйства и других занятий, связанных с производством полезных продуктов. Для этой касты используют название «вайшья», от слова «виш», первоначально «население, народ». Считается, что они тоже потомки ариев, а значит, наряду с брахманами и кшатриями считаются двиджа, дважды рожденными (один раз физически, другой — ритуально). В новых государственных структуpax кшатрии (наделенные силой) занимали военную, политическую и административную власть. Остальные посты — грамини и грихпати (сельские старосты и управляющие имениями) — занимали «ненаделенные силой» вайшьи. Их роль заключалась в том, чтобы наживать богатство, от которого зависели брахманы и кшатрии или, как пишется в текстах, на котором они могли «пастись». В погоне за этим идеалом многие вайшьи приобретали обширные земельные наделы, другие вкладывали средства в производство и торговлю. Гораздо позднее, когда воинственных кшатриев стали ассоциировать с народом раджпутов, вайшьи в сознании людей прочно связались с тороватыми банья.

Помимо ариев эти места населяло еще множество народов, упомянутых в ведах как даса. Все они в какой-то степени подверглись арианизации. Представители некоторых, наиболее многочисленных в своем регионе, пронизанном местными кланами, активно взаимодействовали с дважды рожденными, их божества и ритуалы пополняли растущий пантеон того, что мы зовем индуизмом. Другие же племена остались верны привычному укладу жизни, взаимодействия с ними не происходило. После завоевания их территории они считались рабами и носителями скверны. Даса превратились в домашних рабов или в невольников-крестьян. Трудно сказать, можно ли считать такое положение рабским по сравнению, скажем, с долей древнегреческих или римских рабов, но практически все представители местных народов получили статус шудр. Этим же словом называли людей неясного происхождения и потомков от смешанных браков. Однако положение этих людей было вполне определенным. Если от вайшья ожидали богатства, то от шудры — труда.

Таковы были четыре первые касты. Часто приводимые цитаты из последней (X) мандалы «Ригведы» ясно показывают отношение между ними. Жестокий миф повествует, как боги, вырезая священный образ человечества, раскололи его на четыре части, каждая из которых соответствовала определенной касте.

Так возникла иерархия общественных слоев. Касты исключали смешение, их чистота поддерживалась священными ритуалами и запретами. Правила запрещали физические контакты между ними, традиции кланов исключали смешанные браки.

Веды используют слово «варна» — цвет. В контексте арийского самоопределения можно предположить, что речь идет о «черных» даса и высших кастах, представители которых имели более светлую кожу. Такое предположение спорно. «Махабхарата» называет следующие цвета для каст: белый, красный, желтый и черный. Это скорее похоже на символические обозначения, чем на окраску кожи. Недаром кастовая система отличалась крайней жесткостью. В то время, как и ныне, кастовая принадлежность служила не только индикатором материального благополучия. Даже иерархия четырех слоев общества была неоднозначной. В государствах с республиканской системой управления главенствовали скорее кшатрии, чем брахманы. Несомненным признаком прогресса служило то, что в эту систему всегда можно было войти. Ценность заключалась в возможности приспособить к системе новые племена, культы и профессии — система оставалась надежной. «Варна служила механизмом ассимиляции»^{39}. При этом она несомненно была еще и средством регулярного притеснения, гениальным способом держать в узде самые развитые и многочисленные племена. Подобно распространению СЧЛК, она охватила от края до края весь север Индии, связав множество государств общей социальной, культурной и языковой средой. Такое объединение могло привести к возвышению этого края — впоследствии привело.

В буддистских текстах, а порой до сих пор и в повседневном употреблении для обозначения касты пользуются словом «джати». Это слово происходит от глагола со значением «рождаться». Здесь акцент делается не столько на степень ритуальной чистоты, как при рассмотрении четырех варн, сколько на принадлежность к определенной группе по рождению. Если варна накладывает теоретические рамки, то джати проявляет их на практике. По сравнению с ведическими временами структура общества неимоверно усложнилась, формирование каст стало происходить не столько по ритуальным признакам, сколько по месту жительства и ремеслам. Джати определяла географическая, племенная, религиозная и — прежде всего — экономическая и профессиональная специализация.

Появление специализации превратило пропасть между социальными слоями в бездну. Представители низшего слоя — чандалы, неприкасаемые — потеряли из-за рода своей деятельности всякую возможность контакта с остальным обществом. Лишь вершина пирамиды оставалась расколотой, поскольку некоторые группы брахманов добились привилегии сажать на трон царей и утверждать династии, а прочие довольствовались исполнением обрядов в деревнях и домах.

В монархических государствах родственники государей исполняли функции бюрократии. История должностей носителей сокровищ — ратнинов — восходит еще к ведическим временам. В числе таких должностей колесничий, ловчий, сказитель. Вне этого ранга стояли сенапати, или сенани (воевода) и пурохита (первосвященник). Колесничий, возможно, позже превратился в хранителя сокровищницы, а гонец — в «чиновника, в ведении которого находились государственные кони и который следил за соблюдением династической преемственности»^{40}. Подобные процессы появления чиновников позже пройдут и в Европе. При нормандском королевском дворе главный конюший (лат. comes stabuli) превратился в констебля, а смотритель королевских лошадей (mareschal) — в маршала.

Но особенно сильно проявлялась специализация в производстве и торговле. Плотник, искусный в изготовлении колесниц и тоже принадлежавший к числу ратнинов, теперь стал главой мастеровых — кузнецов, ювелиров, гончаров, ткачей, травников и резчиков по кости. Некоторые ремесленники были привязаны к своей деревне или к определенному месту, поскольку там находились источники сырья, нужного для работы. Другие старались селиться в городах, столицах, поближе к покровительствующему двору. Ремесло требовало работы многих людей, его навыки передавались от учителя к ученику, и вскоре оно стало наследственным. Новые группы ремесленников с готовностью принимали статус джати по роду занятий, становясь чем-то вроде гильдии. Джати увеличивались и множились, но все они имели в своей основе экономическое сообщество. Отчасти они поддерживали друг друга, как яствует из бурного развития экономики в новых государствах.

Похожие перемены начались и на полуострове. Поскольку ни Махавира, ни Будда на юг не ходили, их последователи имели в этих землях мало влияния, в текстах не встречается упоминаний о них вплоть до 1-го тысячелетия. Но ясно, что на юге образовались зародыши государств, которые занимались морской торговлей. Неизвестно, какова роль арианизации в их возникновении. Из четырех варн там прижились только две, хотя эпосы на юге были известны, брахманы почитались, и разделение общества происходило во многом по-арийски, с соблюдением отдельных правил для каждой группы. Фактически на полуострове до сих пор нет вайшьев и кшатриев.