История Индии

Лев из Газни

До самого X века не слышно ни о каких столкновениях с мусульманами, кроме арабского завоевания Синда и набегов на Гуджарат и Раджастхан в начале VIII века. В самом деле, отношения между мусульманами и индусами часто были вполне дружественными. Говорят, царь Раштракуты нередко защищал купцов-мусульман. Как писал один из них, «никто не относился к арабам с таким участием, и подданные следовали его примеру»^{147}. Если следовать принципам мандалы буквально, то Раштракуты видели в западных соседях Гурджара-Пратихарах прямых врагов. Следовательно, соседи врагов — арабы — были потенциальными союзниками. И если формальный союз не заключали, то, возможно, лишь потому, что эмиры Мансураха и Мултана редко могли оказать индийскому «царю царей» серьезную помощь, а вовсе не потому, что они исповедовали ислам.

Точно так же арабы рассматривали Гурджара-Пратихаров как врагов и никогда не могли быть уверены, что те не замышляют очередной поход. Титул «пратихара» означает «хранитель дверей или ворот». Но считается, что династия так называлась, чтобы отметить свое происхождение от пратихары Айодхьи, города повелителя Рамы. С другой стороны, по мнению Раштракутов, они годились, только чтобы стеречь ворота новообретенной страны ариев.

А последнюю следовало охранять, и не только от мусульман, хозяйничавших в Синде, но и от соседей-разбойников, в том числе и кашмирских царей. Около 900 года гурджарские владения в Пенджабе лишились изрядной части Кашмира возле реки Чинаб. Сперва ее заполучил строитель империи, царь Бходжа, затем она сдалась на милость Гурджара-Пратихаров. Как пишет Калхана — автор важнейшей летописи Кашмира, — пришлось пожертвовать пальцем, чтобы сохранить остальное. На востоке Пенджаба у мусульман все еще не было ни малейшей власти, зато на западе амбиции Багдада распространялись на территорию Афганистана и Туркестана. Если и можно говорить об «индийском бастионе против исламского авангарда», то находился он не в Каннодже на Ганге, а в Кабуле на Инде.

Здесь, в государстве, напоминавшем о кушанской Гандхаре, протянувшемся вдоль северо-западной границы и в глубь Афганистана, в середине IX века правила индийская династия, которая сохранилась в истории под именем Шахи. Это название происходит от титула «шахиншах», царь царей, который Кушаны позаимствовали у Ахеменидов. Аль-Бируни связывает эту династию с царем Канишкой. Возможно, это не домысел, поскольку Сюаньцзан в VII веке упоминал о царях Кабула, сохранивших верность буддизму. Вскоре дворцовый переворот, в точности такой же, какой организовал в Синде Чач, положил конец правлению царя-буддиста и возвел на трон министра-брахмана по имени Лаллия. Именно он и его наследники положили начало индийской династии Шахи, которая в IX веке считалась одной из самых известных.

Калхана пишет, что «слава об их могуществе затмила всех царей севера, как солнце затмевает звезды». Он сравнивал их страну с Арьявартой, которую обрамляли не Гималаи и горы Виндхья, но туруски (тюрки) и прочие многочисленные варвары. Но в ее пределах цари и брахманы хранили святость. В Пенджабе продолжались столкновения подданных Шахи с гурджарами, кашмирцами и синдцами, которые иногда выступали как союзники, а иногда становились врагами. В Афганистане владения Шахи простирались на большую часть территории к югу и востоку от Кабула. Они и были утрачены первыми. В 870 году пал сам Кабул. Из афганских владений Шахи удержали только Ламган — часть долины реки Кабул к западу от Джелалабада. Но Пенджаб сплотился и устоял. Новая столица была основана сперва в городе Хунд, или Охинд, на Инде, возле Аттока, а затем, по всей видимости, в Лахоре.

Тем временем афганские владения у Шахи откусывали мусульмане, готовые к дальнейшим походам. После завоевания Ирана и Туркестана местные тюркские племена приняли ислам. Но арабское влияние слабело, и власть Багдада в Средней Азии сменилась властью Бухары, откуда династии Сафаридов и Саманидов правили исламской империей, простиравшейся до самого Гиндукуша. В 963 году амбициозный, но опальный полководец Алп-Тегин повел армию из Балха, пересек Гиндукуш и захватил Газни — город на кабульско-кандагарской дороге, имевший стратегическое значение. Сам Алп-Тегин, бывший тюркский гулям, захватил трон. Ему наследовал Себук-Тегин — тоже бывший раб и тоже полководец — в 977 году, когда возвышению уже ничто не могло помешать. Имперские амбиции Себук-Тегина привели к конфликту с Шахи. В 986 году, как пишет мусульманский историк Феришта, «Себук-Тегин, призвав к войне за веру, разорил окрестности Кабула и Пенджаб».

Царь Джайпал Шахи был крайне недоволен. «Видя несметный ущерб, что наносится его земле всякий миг… раздосадован и безутешен, он не нашел иного спасения, кроме как самому взяться за оружие». Он успешно собрал огромную армию и повел ее к северо-западной границе, чтобы встретить Себук-Тегина на укрепленной позиции среди скал Ламгана. Здесь индусы и мусульмане сошлись в битве.

Иными словами, войска нерешительно топтались на месте. Среди львов Газни, в первых их рядах, был Махмуд, старший сын Себук-Тегина, о котором ходила дурная слава. Но даже он, будущий разоритель тысячи крепостей, не смог придумать, как прорвать ряды солдат Джайпала. Затем вмешались силы природы — по версии летописцев, подействовали молитвы мусульман, а возможно, в Афганистане просто началась зима. Летопись уподобляет буйство стихии концу света: «На неверных с небес пал огонь, за ним с грохотом посыпался град, вихрь рвал деревья с корнем и швырял на них, густой черный туман их окутывал»^{149}. Джайпал решил, что время вышло, и немедленно запросил мира, пока его войска, не имевшие теплой одежды, спешно отступали. Себук-Тегина такой поворот событий приятно удивил, он выторговал себе слонов и несколько крепостей. Наконец последовала сцена в духе империалистических войн XIX века или конфликтов сверхдержав века XX: замерзшие и несчастные неверные отправились назад, в Индию, через жуткое ущелье реки Кабул, а торжествующие моджахеды Себук-Тегина наблюдали за ними со скал.

Джайпал не сразу понял, что проиграл. Его войско считалось превосходным, и потерпело поражение оно не из-за слонов. Вернувшись домой, он поступил с послами Себук-Тегина как с врагами. В ответ Газневид вновь «отточил меч своих устремлений» и обрушил его на несчастный и уже беззащитный народ Ламгана. Мусульмане вошли во вкус, принялись резать язычников, грабить и жечь храмы в таких количествах, что рука летописца «онемела их считать».

Джайпал вновь посчитал себя обязанным взяться за оружие и отомстить за дерзкое нападение. Аль-Утби, юный секретарь Махмуда, писал, что царь Шахи собрал стотысячное войско, но мы располагаем гораздо более поздним заверением Фершиты о том, что в нем присутствовали отряды из Канноджа, Аджмера, Дели и Калинджара. Если это верно, мобилизацию провели в тех прежних владениях Гypджара-Пратихаров, которые считались землями раджпутов. Каннодж, видимо, все еще находился под властью Пратихаров. Амджар (в Раджастхане) входил в территорию, управляемую раджпутами Чахаманами. Город Дели был основан в 736 году, но все еще оставался не особенно важным поселением и принадлежал раджпутам Томарам харианской ветви. Калинджар (к западу от Кхаджурахо, Мадхья-Прадеш) служил твердыней восставших раджпутов Чандела. К тому же сам Джайпал, возможно, был раджпутом из клана Бхатти. Поскольку его имя и имена его потомков оканчиваются на «-пал», это может указывать на разрыв с прежними Шахи, которые были брахманами.

Себук-Тегин в своей ставке на вершине горы ничуть не удивился. «Он чувствовал себя подобно волку, который собирается напасть на стадо овец», — пишет аль-Утби. Конницу Гкзневидов поделили на две части, по 500 коней каждая, врага окружили и обрушили на него оба отряда по очереди. Очевидно, в этот раз битва разыгралась на равнине, вероятно, где-то под немилосердными небесами Ламгана. «Конница у индусов была хуже, она ничего не могла поделать против сил Себук-Тегина», — заявляет Феришта. Скученные и смятые жестоким напором, они «страдали от жара, что исходил из этой железной печи». Убедившись, что войско неприятеля как следует «замесили и подрумянили», Себук-Тегин бросил в атаку главные силы. Поднялась такая пыль, что «меч было не отличить от копья, человека от слона, а храбреца от труса». Когда же пыль улеглась, исход сражения стал вполне ясен. Войско Шахи было разбито, и тех, кто не нашел свою смерть на поле брани, резали в лесу или топили в реке. Пощады не давали никому — Бог повелел убивать неверных, а «Божьи повеления не терпят оговорок».

Вместе с двумя сотнями слонов, «безмерной добычей» и множеством афганских новобранцев, жаждавших богатств Индии, Себук-Тегин приобрел этой победой западную часть Пешавара, в том числе и Хайберский перевал. Этот уголок субконтинента на краю индийской земли мог служить плацдармом для новых набегов. Их, однако, отложили на будущее. Себук-Тегин повел войска через Гиндукуш на север и, одержав ряд побед в Герате, был признан наместником багдадского халифа над огромной областью, включавшей весь северный Афганистан, Хорасан и восточный Иран. Умер Себук-Тегин в Балхе в 997 году, а наследовал ему сын Махмуд, закрепивший завоевания отца в Средней Азии.

Хотя Махмуд и считается военным гением, в Индии его поклонников немного. Окажись Сатана в индийском пантеоне, этот полководец бесспорно был бы признан его аватарой. Он был «ущербен сверх всякой меры». Птядя на себя в зеркало, он однажды заметил, что вид царя должен радовать глаз подданных, но природа обошлась с ним так своенравно, что он теперь может олицетворять несчастье^{150}. Его империя, которая протянулась от Каспийского моря до Инда, являла собой еще более потрясающее зрелище. Какие несчастья могут быть у того, кто сумел собрать все воедино? Воплощая в жизнь заповеди о долге всякого честного мусульманина истреблять неверных, Махмуд был вынужден содержать и обеспечивать значительную регулярную армию, чтобы Газни был не просто столицей, а средоточием власти и оплотом ислама. Он решил, что этого проще всего добиться, если хорошенько потрясти неверных соседей и отобрать их пресловутые сказочные богатства. Поэтому он взял себе за правило ежегодно совершать набеги во славу Божию и во славу Газни. Вознамерившись, как объясняли, «прославить каноны веры, принести закон и слово правды и явить силу правосудия, он обратил свой взор к Индии». Начало было положено шестнадцатью кровопролитными набегами за несколько месяцев после сезона дождей 1000 года.

Благодаря сообщению современника аль-Утби и некоторым дополнениям Феришты, о вторжениях Махмуда Газневи известно больше, чем о каком бы то ни было походе со времен Александра Македонского. Мы знаем даже несколько дат. Если взять за отправную точку день, когда Махмуд нанес сокрушительное поражение Джайпалу, которого все еще терзало чувство долга, — то есть 8 день месяца мухаррам 392 года хиджры (27 ноября 1001 года), то датировка дальнейших событий согласуется очень хорошо. Эта битва произошла под Пешаваром во время второго вторжения Махмуда. На сей раз Джайпал, он же «враг Божий», «презренный гяур», «грязный язычник» и т. д., командовал гораздо меньшими силами. Тут он потерял «всего» 15 000 человек, а сам был взят в плен вместе с многочисленной родней. Хотя Джайпала и освободили за выкуп в 50 слонов, он посчитал, что, сдавшись в плен, нарушил правила своей касты. Он поступил благородно — отрекся от престола в пользу сына, Анандапала. Затем он, подобно Калану, взошел на собственный погребальный костер.

В 1004 году Махмуд вернулся в Индию. На этот раз он перешел Инд и после ожесточенной битвы взял город Бхатия (предположительно, на реке Джелум). Но там его застал сезон дождей и стали тревожить вылазки противников — он растерял большую часть добычи и собственного обоза. На следующий год он решил напасть на Мултан, где эмир, хотя и был мусульманином, исповедовал исмаилизм — шиитскую ветвь ислама. Анандапал отказался обеспечить Махмуду безопасный проход через свои владения, и вскоре его земля снова ощутила на себе «длань убивающую, заточающую, отнимающую и сжигающую». Мултан пал, «мятеж, враждебность и ересь были подавлены», а слава о Махмуде донеслась до Египта. Аль-Утби восторженно писал, что она превосходит славу самого Александра.

Набеги продолжались. В 1008 году Анандапал потерпел от Махмуда самое сокрушительное поражение. В тот раз Махмуд овладел всем Пенджабом, а затем взял мощную крепость и храм в долине Кангра (Химачал-Прадеш), где хранились сокровища династии Шахи. Оттуда Махмуд вывез золотые слитки по 180 килограммов каждый и серебряную глыбу весом в 2 тонны, а монет — на семьдесят миллионов царских дирхемов. Там же оказался разборный дом, весь из чистого серебра. Но Махмуд никак не мог насытить жажду убийства, порабощения индусов и присвоения чужого добра — его аппетит разгорался. В 1012 году жажда привела его в Тканесар — древнюю столицу Харши, к северу от Дели. Анандапал, чье царство сократилось до маленького клочка земли в восточном Пенджабе и чье положение почти не отличалось от положения вассала, попытался вмешаться. Он предложил Газневиду выкуп слонами, драгоценными камнями и уплатой ежегодной дани. Предложение было отвергнуто, Тканесар вскоре пал, а «султан вернулся с таким количеством награбленного добра, что не смог его пересчитать». «Благодарение Богу, защитнику всего мира, что он снискал такую честь для ислама и всех мусульман», — пишет аль-Утби.

В 1018 году пришел черед Матхуры, знаменитого места паломничества, священного для почитателей повелителя Кришны, известного скульптурами времен династии Гуптов. Колоссальные каменные изваяния главного храма Матхуры поразили даже Махмуда. Уже озабоченный постройкой в Газни медресе и мечетей, он подсчитал, что для сооружения подобного храма требуется по меньшей мере двести лет и сто миллионов дирхемов. Аль-Утби указывает, что храм «просто невозможно описать». Но осквернить его посчитали возможным. После того как со священных изображений ободрали тонны золота, серебра и драгоценных камней, храм постигла та же участь, что и многих других до него — его «сожгли огнем и нефтью и сравняли с землей».

Когда Махмуд дошел до Ганга, разграблен был и сам Каннодж. Похоже, столица Пратихаров с ее «семью крепостями и десятью тысячами храмов» была почти беззащитна. И к ней подступили беспощадный Газневид и его кровожадные фанатики. Аль-Утби цитирует письмо, которое написал Бхимпал — вероятно, царский сын — одному из наименее склонных к пораженчеству советников отца. Он призывал индусов сопротивляться этой новой форме тотальной войны. Письмо выдает нерешительность Бхимпала.

Из этой кампании Махмуд вернулся с богатой добычей в 20 000 000 дирхемов, 53 000 рабов и 350 слонов. Затем последовали еще более дальние походы туда, где сейчас находится Мадхья-Прадеш, на раджпутов династии Чандела. Эти набеги оказались не столь успешны, но в 1025 году он нацелился на Сомнатх — еще один город-храм и место паломничества. Чтобы добраться до священного места берегом полуострова Саураштра, требовалось пересечь «пустынные земли» Раджастхана от Мултана до Джайсалмера и зайти далеко в глубь Гуджарата. Для Махмуда это были новые земли и самый рискованный поход. Но, взяв с собой только верблюдов и конницу, он пересек пустыню, чем сильно удивил врага, и в кратчайшие сроки добрался до Саураштры.

Укрепления Сомнатха выглядели весьма внушительно. Но оказалось, их охраняют не войска, а полчища брахманов и вереницы паломников. Плохо вооруженные, они бросались на врага в слепой ярости, защищая знаменитый храмовый лингам (фаллический идол повелителя Шивы). Для опытных солдат Махмуда с веревками и лестницами взобраться на стены было делом техники. Дальше последовало такое побоище, что даже мусульманские летописи не в силах скрыть, как тяжело пришлось захватчикам. Одна из них упоминает, что «ужасающая резня» произошла перед храмом.

Взятая в храме добыча золотом, серебром и камнями составила 12 000 000 дирхемов. Но больше, чем добыче, Махмуд был рад возможности разрушить огромный позолоченный лингам. После того как с лингама сняли позолоту, он самолично «обрушил на него свой меч», хотя здесь скорее потребна кувалда. Затем куски идола были увезены в Газни и вделаны в ступени новой мечети Джами Масджид, чтобы их там попирали ногами правоверные мусульмане.

Этот жест набожности (или, если угодно, святотатства) ознаменовал зенит в судьбе Махмуда. Он предпринял еще один поход в Индию, вылазку в Синд, но в 1030 году умер. Память он оставил о себе долгую. «Махмуд был царем, давшим миру счастье и прославившим мусульманскую веру», — пишет Феришта. Историк признает, что иногда Газневи был подвержен, как говорили некоторые, «презренному пороку алчности», но всякий раз, как он утверждает, это делалось из благородных побуждений^{153}. Махмуд оказывал покровительство великому ученому аль-Бируни, а также поэту Фирдоуси, хотя последний и считал его скрягой. Он украсил город Газни и превратил его в процветающую столицу. Даже противники-индусы не могли обвинить его ни в чем, кроме жестокости и идолоборчества.

Трудность изучения столь хорошо задокументированной биографии состоит в том, что избыток сведений может запутать. Излишнее прилежание летописцев порождает преувеличения и повторы. Несмотря на все жестокие и грабительские походы, Махмуд захватил очень мало земель. Во время его правления были присоединены только владения Шахи в Пенджабе. В других районах — в Кашмире, центральной Индии, в Гуджарате — он даже не пытался ни закрепить завоевания, ни обеспечить присоединение новых территорий. На самом деле ему и самому не всегда бывало просто уйти. Крупные раджпутские крепости Гвалиор и Калинджар так и не покорились, хотя он нападал на них. Все попытки обратить индийских князей в ислам и сделать своими вассалами принесли очень скоротечные результаты.

Превосходные качества конницы Махмуда во многом объяснялись возможностью получать коней среднеазиатских пород. Его войска вдохновлялись религиозным фанатизмом, перспективой богатой добычи и женщин на этом свете и чем-то не менее хорошим на свете том. С другой стороны, отсутствие рвения у индийских воинов вполне понятно. Самое большее, на что они могли рассчитывать, сражаясь с дикими гази, — быстрый конь и невеликий шанс остаться в живых. Если удавалось одержать победу, то она сулила лишь возврат отнятого. Истребление млеччха индусам радости не доставляло. Есть многочисленные свидетельства об индусах северо-западных областей, которые принимали и ту и другую веру и время от времени сражались за Газневидов.

Трудно их за это упрекать. Такая решительность, какую выказывали Шахи, редко встречалась среди соседей-правителей. Калхана, в летописи которого «Раджатарангини» встречаются ссылки на немусульманские источники того времени, приводит интересный пример. В 1013 году Трилочанапал, сын Анандапала и последний из рода Шахи, чтобы оказать Махмуду сколько-нибудь серьезное сопротивление, вынужден был просить разрешения пройти на территорию Кашмира. Газневид шел по его следам, и царь занял укрепленную позицию над обрывистым краем долины, в районе горного хребта Малых Гималаев Пир-Панджал. Оттуда он попросил помощи у кашмирского царя Самграма-раджи. Тот прислал своего военачальника по имени Тунга. Некогда Тунга был пастухом, затем полюбился царице Кашмира. Будучи опытным воином, он решил, что сможет выгнать Газневида в два счета. Он был так уверен в своем успехе, что не принял никаких мер предосторожности — не выслал разведки, не поставил на ночь караулы. Трилочанапал попытался остудить его задор. «До тех пор, пока не узнаешь, как собрались действовать туруски, тебе следует укрепиться на этой горе и смирить нетерпение», — сказал он воеводе. Но Тунга не послушался. Он даже перешел реку, чтобы сразиться с малым разведывательным отрядом Махмуда. Тут подоспел и сам Махмуд — непревзойденный тактик — со всей военной мощью. Тунга взглянул на сплоченные ряды врага — и бросился наутек, а его войско рассеялось в горах.

Однако сообщают, что Шахи еще некоторое время сопротивлялся. По всей видимости, Трилочанапал был вытеснен с последнего рубежа обороны и начал отступать в Кашмир. Пока он тянул время, Махмуд сам ушел из долины. Так Самграма-раджа сохранил независимость страны, и Кашмир еще три столетия простоял под управлением индийских царей из династии Лохара. «Кто может описать величие Трилочанапала, которого даже бесчисленные враги не смогли одолеть в битве?» — вопрошает патриотически настроенный Калхана. Как ни странно, это смог сделать мусульманин, верноподданный Махмуда Газневи. Шахи обязаны своей эпитафией аль-Бируни, величайшему ученому того времени.

Тигры Танджура

Для индусов в круге перерождений смерть — всего лишь преддверие новой жизни. Разрушительное действие становится созидательным, как учит Шива, прозванный Натараджа, Повелитель Танца, ведущий мир к гибели, а значит, к возрождению. Знакомый нам образ этого божества, где он кружится посреди мешанины из рук, ног, прядей волос и в сиянии языков пламени, впервые встречается в тамильских бронзовых статуэтках X века. Можно предположить, что в смутные времена возрастала популярность как идеи, так и образа. Но это время для тамильского юга можно считать скорее золотым веком, чем беспокойными временами. А если судить по официальным восхвалениям всякого правителя со времен Ашоки, Индия постоянно переживала циклы порядка и беспорядка, созидания и разрушения, экспансии и распада.

Династии гибли, уступая дорогу еще большему количеству династий. Божества объединялись, давая в результате еще больше богов. Похоже, нашествие Махмуда тоже способствовало восстановлению. На месте разрушенных им величайших храмов севера были построены другие, хотя столько богатств, сколько увез Газневи, больше не набиралось нигде. На каждый низверженный идол поднималось два новых. Геракл мог бы посочувствовать Махмуду. На каждые 50 000 истребленных им язычников другие 50 000 собирались в новых местах паломничества. Каннодж и Матхура сравнялись по влиянию как раз в тот момент, когда начался новый архитектурный подъем — другие династии тоже принялись строить храмовые комплексы. Это совершенно противоречит мнению, что вторжение мусульман застало Индию истощенной и ослабленной. Вряд ли подобное можно сказать об обществе, которое строило такие памятники, где боролись друг с другом такие амбициозные династии, хранились такие богатства и бурлили такие религиозные страсти.

Самое большое в Индии скопление храмов — в Бхуванешваре, столице современной Ориссы. Эти храмы строили долгие века, при многих династиях. Тем не менее они поразительным образом выдерживают единый стиль — похожие на ананас шикхары со строго горизонтальным членением, будто состоящие из отдельных слоев. Самые ранние из них датируются VII веком, самые поздние — XIII. Самые же знаменитые среди них — восхитительная Муктешвара, непорочная Раджарани и колоссальный Лингараджа. Все они построены в период с конца X до конца XI века. И если на западе храмы Матхуры и Сомнатха сравнимы друг с другом, то и на востоке стали возводиться постройки того же уровня.

А между ними, в Кхаджурахо. церемониальной столице Чанделов, возвели постройки, еще больше примечательные. Из примерно двадцати рядом стоящих храмов ни один не построен раньше X или позже начала XII века. На стенах храма Вишванатха, возле любимого быка Шивы по имени Нанди, есть надпись, сделанная во время правления царя Дханги. Именно в это время Махмуд Газневи ходил войной на Индию. Рядом стоит Кхандария Махадева — крупнейший и сложнейший храм всего знаменитого комплекса. Он тоже построен приблизительно в то десятилетие, когда Газневи напал на Калинджар, твердыню Чанделов. Возведение храмов было поистине делом политическим. Не существовало более надежного способа показать, что династия Чанделов устояла и перед Пратихарами, и перед вторжением мусульман.

Последующие набеги идолоборцев при Мухамеде Гкоре и султанах Делийских привели к появлению многих храмовых комплексов X–XII веков на севере Индии. Бхуванешвар и другие места Ориссы пощадили только потому, что туда было слишком далеко добираться, чтобы мусульмане обратили на них внимание. Кхаджурахо, вероятно, уцелел благодаря временному запустению, в которое пришел при Чанделах, когда главные политические центры государства переместились к востоку.

Через 500 лет, когда британский антиквар капитан Берт натолкнулся на «значительное число красивейших храмов Индии, сосредоточенных в одном месте», он обнаружил, что там все заросло деревьями. Искусственные пруды и каналы пересохли и заболотились. Как и Ангкор-Ват, «открытый» в Камбодже изумленными французами, храм простоял в запустении несколько веков. Его священные символы и сложная топография мало-помалу уничтожались джунглями. Его не восстанавливали и не пытались повторить где-либо в другом месте. Анри Муо, нашедший Ангкор, почти слово в слово повторил слова удивленного Берта, которого местные крестьяне привели к Кхаджурахо: «Глядя на эти прекрасные памятники старины, воздвигнутые народом, до сих пор живущим в такой варварской стране, я не мог описать своего изумления»^{155}.

Надписи, сделанные в эпоху Чанделов, приоткрывают некоторые интересные страницы истории этой династии, а изобильно представленная иконография Кхаджурахо дает представление о том, насколько значительным было это место для шиваитов^{156}. Страна была не такой уж «варварской». О том, какие в Кхаджурахо проводились обряды, о значении храма в экономике и престолонаследии мы можем узнать, рассмотрев объекты, о которых сохранилось больше записей и которые не простояли так долго в запустении. Эти места нужно искать там, куда не докатилась волна исламского нашествия, особенно на тамильском юге.

Набеги Махмуда на междуречье Ганга — Джамны на западе совпали с другим внезапным вторжением, на этот раз в восточную Арьяварту. Как ни странно, это нежданное нападение исходило с южной оконечности полуострова. Там, вдалеке от бескрайних равнин северной Индии и лесистых гор Виндхья, где когда-то Харша разыскивал свою овдовевшую сестру, вдали от Нармады, у которой Раштракуты бросали вызов имперскому Канноджу, от голых плоскогорий Декана, где Чалукьи оспаривали силу Паллавов, среди тиковых лесов и горных пастбищ Восточных Гхатов, в стране вечного лета, где река Кавери разливается болотистой дельтой, в которой так хорошо родится рис, — там, на самом южном краю Тамилнада, идолоборчеству Махмуда нашел достойный ответ Раджендра I, царь Чола.

Это случилось приблизительно в 1021 году, как раз перед тем, как Махмуд обратил внимание на Сомнатх. Потускнела слава деканских Раштракутов, направление, в котором шли в завоевательный поход армии Маурьев и Гуптов, сменилось на противоположное. Впервые южноиндийская династия вторглась на север. И это был не самый авантюрный их поход. Добившись решающего влияния на севере Индии, Чолы стали самой благополучной династией со времен Гуптов. С точки зрения литературы, архитектуры, скульптуры и изобразительного искусства их наследие не менее значимо, нежели гуптское. Благодаря этому и надписям на медных табличках недавно ученые смогли восстановить довольно подробную картину жизни государства Чола. Она далеко не всегда совпадает с картинами жизни других царств того времени. И, как всегда, чем больше известно, тем больше возникает споров. Но теперь во всяком случае можно проследить границы династий, как территориальные, так и временные.

Дравидский народ чола впервые упоминается в надписях Ашоки. Видимо, он заселял дельту реки Кавери еще с доисторических времен. Во времена долгого владычества Паллавов на тамильском юге — с VI до IX века — он находился под властью боковой ветви более агрессивной соседней династии. Но по мере того как Паллавы проигрывали вендетты с Чалукьями, потом с Раштракутами в Карнатаке, а затем с Пандьями в Мадурае, амбиции Чолов росли. Решающее сражение состоялось в 897 году, когда Паллавы переживали кризис наследования, а Адитья Чола отразил вторжение Пандьев. Результаты получились ошеломляющими. Могучие Паллавы расстались с Тондаймандалой (район современного Мадраса), в том числе с Канчипурамом и Мамаллапурамом. После этой победы Адитья стал именоваться Мадураиконда (Покоритель Мадурая). Он уставил берега Кавери каменными храмами. Его сын Парантака вначале продолжил дигвиджайю, но в 949 году потерпел сокрушительное поражение от Кришны III, последнего из великих Раштракутов. Теперь Раштракуты стали именовать себя Покорителями Канчипурама и даже Танджура, столицы Чолов. Потерянные владения Чолы отвоевывали в течение последующих сорока лет.

Возобновилась экспансия Чолов при Раджарадже I, в 985 году. Походы на юг принесли победы над Пандьями и их «надменными» союзниками Мерами в Керале. Теперь оба этих царства считались владениями Чолов. В это же время было предпринято вторжение на буддистскую Шри-Ланку, древняя столица которой — Анурадхапура — была захвачена, а ее ступы разграблены с жестокостью, достойной великого Махмуда. Затем Раджараджа, как пишется, покорил еще «12 000 старых островов». Эта фраза может означать что угодно, но считается, что имелись в виду Мальдивы.

На севере Чолы столкнулись с яростным сопротивлением династии, которая только что скинула власть Раштракутов. Избавившись от своих сюзеренов, эти новые повелители Декана считали себя одной из ветвей вездесущих Чалукьев из Бадами и Айхолы. Обычно их называют «поздние Западные Чалукьи» (Кальяна и Карнатаки), но путают с другой веткой — ранними Восточными Чалукьями (Венги и Андхра-Прадеша). Но Восточные Чалукьи смотрели на Чолов как на союзников и покровителей. А поскольку старая династия Западных Чалукьев противостояла новым Восточным, Чолы оказались вовлечены в усобицы и Венги, и Декана.

Чем больше побед одерживали Чолы в северных походах, тем большая добыча им доставалась и тем больше охватывала их газневидская жадность. Надпись, сделанная в государстве Западных Чалукьев, гласит, что в Биджапуре — одной из провинций государства Чолов — армия вела себя особенно жестоко. Резали женщин, детей и брахманов, насиловали девочек из высших каст. Маньякхета, старая столица Раштракутов, была разграблена и разрушена. Чолы не всегда вели себя так, но их усилий хватило для того, чтобы сделать из Западных Чалукьев не послушных подданных, а закоренелых врагов. Древняя вражда между горной Карнатакой и низинным Тамилнадом некогда уже привела к войне между Чалукьями из Бадами и Паллавами из Канчи, а теперь обернулась противостоянием между Чолами и новыми Западными Чалукьями. Зато старые Восточные превратились в верноподданных путем династических браков с Чолами.

Эти северные походы, по всей видимости, планировал, а то и возглавлял сын Раджараджи I, который воцарился в 1014 году как Раджендра I. Он не только закрепил завоевания отца, но и увековечил его достижения. Он построил в Танджуре храм. Храм строился пятнадцать лет и с момента открытия до сегодняшнего дня мало изменился. До сих пор он остается самым примечательным и, по мнению многих, «самым высоким и большим во всей Индии»^{157}. А для многих он еще и самый любимый. Вдобавок он скрывает целую Книгу Судеб из надписей и маленькую галерею слегка потускневших рисунков эпохи Чола. Монументальный лингам в главном святилище, под куполом 65-метровой шикхары, посвящен повелителю Шиве. На это указывает и название храма — Брихадешвара. или, как он назвался изначально, Раджараджешвара, «Храм Повелителя Раджараджи», то есть Шивы. Название подразумевает важную деталь — храм посвящен и царю, и его богу.

Мусульманские летописцы времен Махмуда нередко возмущались вереницами прихожан, музыкантов, танцовщиц и служителей, которые всегда окружали места индийских богослужений. И если даже для Матхуры или Сомнатха цифру в 500 брахманов и столько же танцовщиц можно посчитать преувеличением, разве не ясно, что в Танджуре их было гораздо больше? И конечно, царь и придворные вкладывали средства в постройку, украшение храма, одаривали его землями, продуктами и драгоценностями, чтобы он мог содержать этих людей и проводить обряды. За храмом числились участки плодородной земли по всему государству Чолов, вплоть до Шри-Ланки. Некоторые из этих владений он сдавал внаймы. Иными словами, храм обладал правами города, служил центром перераспределения богатств и центром, объединяющим царство. А поскольку за его экономикой присматривали царские чиновники, цари могли вмешиваться во внутренние дела храма^{158}.

Из надписей следует, что главным меценатом выступал сам Раджараджа, и многие из его даров были военными трофеями. Они насчитывали 230 кг золота, а серебра еще больше и уйму драгоценных камней. Другим храмам тоже доставалось от царских щедрот. Для Чолов, как и для Газневидов, грабеж был насущной необходимостью и главным оправданием военных авантюр. Возможно, постоянные походы и проявления либеральности в промежутках между ними — единственное, что могло скреплять воедино империю Чолов. Такие «геройские» нападения на соседних царей и походы в дальние земли можно было с легкостью применить «для домашних нужд». Ими измерялась царская доблесть и мера самодержавной власти.

Иногда царство Чолов сравнивают с Франкским королевством средневековой Европы. Известный французский историк Жорж Дюби пишет: «Что касается этих королей, их престиж являлся отражением либеральности. Они присваивали огромное количество добра только для того, чтобы более милостиво одаривать»^{159}. При каждом из королей этот процесс оказывался «вершиной системы свободного обмена, пронизывавшей всю ткань общества и делавшей институт королевской власти реальным регулятором экономики». Комментируя это наблюдение, американский специалист по древней истории южной Индии проводит очевидную параллель. «Сокровища, накопленные на благие цели Карлом Мартеллом или Карлом Великим, не идут ни в какое сравнение с добычей, награбленной Раджараджой в землях Чера и Пандья, а потом отданных великолепному храму в Танджуре»^{160}.

Это замечание о «политике грабежей и дарений» заканчивается выводом о том, что Чола унаследовали государство крестьянское и сегментарное, составные части которого пользовались большой степенью автономии и имели общественное имущество. При отсутствии сильного чиновничьего аппарата в центре собирать налоги было чрезвычайно трудно. Такое же положение дел могло существовать во времена Паллавов и даже раньше, но о периоде Чола мы располагаем более достоверными данными. Некоторые слова, упоминаемые в надписях, могут быть чиновничьими титулами. И другие моменты указывают, что происходило построение более централизованного, послушного, налогооблагаемого общества.

К примеру, надписи в Танджуре свидетельствуют, что была введена практика предоставлять землю брахманам (брахмадейя), чтобы обеспечить царю поддержку духовенства. Такие владения по милости царя наделяли брахманов могуществом и властью. Таким образом, брахмадейя стала путем к дальнейшей политической интеграции. А поскольку брахманы обладали знаниями о культуре земледелия — то и к повышению урожайности. Вероятно, Чолы проводили дарения регулярно, так что в каждом районе их государства появилось по 2–3 брахманских поместья. Фактически брахмадейя стала «местным ядром властной структуры династии Чолов с функциями интеграции и контроля окружающих поселений»^{161}.

Схожим образом Чолы впрягли в государственную повозку различные культы, связанные с популярным на юге движением бхакти (благочестия). В темном преддверии между главным храмом и внешними стенами храма в Танджуре есть рисунки, изображающие повелителя Шиву в образе Натараджи и Трипурантаки (Повергающего демонов). Есть и поучительные сцены из преданий о Сундарамурти и связанных с ним историй о царе Черумане Перумале. Там же и найянары — тамильские святые и поэты, служившие повелителю Шиве. Здесь и альвары — вишнуистские святые и поэты. Число этих местных, тамильских и керальских, святых весьма велико. Из них некоторые — женщины, некоторые — скитальцы-парайяры, а многие вовсе и не брахманы. Похоже, движение бхакти изначально несло в себе протест против превосходства брахманов, их претензии на исключительность. Оно конкурировало с джайнизмом и буддизмом в борьбе за покровителей, поэтому некоторые секты подвергались преследованию, особенно джайнские. Чаще всего ненужными объявляли брахманские службы, считая, что имеет значение лишь личное служение и личные отношения любви и преданности между посвященным и божеством.

Демонстрируя такую, более популярную (и более дешевую) форму богослужения, движение бхакти распространилось по всему субконтиненту. Например, в Матхуре появилось усердное поклонение Кришне, а в Пури — Джагганатхе. Процветали традиции паломничества и храмовых празднеств. Но больше всего святых бхакти появлялось на юге, где они опирались на традиции, восходящие еще к эпохе Слияния Рек (Сангам). Преодолевая политические, кастовые и профессиональные различия, они «формировали новое тамильское сознание, ставшее одной из главных составляющих наследия тамилов»^{162}. К X веку движение, хотя и потеряло былую массовость, породило множество гимнов, стихов, местных преданий, связанных с чудесами и всегда — с восторженным поклонением святым. Видимо, Чолы, как показывают рисунки в Танджуре, сознательно культивировали эти традиции. «Они разработали, приспособили и прилежно использовали идеологию, собирая гимны бхакти, использовали их в храмовых обрядах, раздавая во время этих обрядов дары, возводя храмы во всех местах, связанных с гимнами бхакти»^{163}.

Как бы там ни было с чиновниками Чолов на самом деле, понятно, что для Раджараджи, а может быть, и для других царей того времени, существовали и иные способы утвердить свою власть и объединить большое государство. Однако щедрая политика покровительства требовала немалых доходов. Хотя налоги и подати, без сомнения, были одним из способов получения средств, очень большую роль играли захватнические войны. По причинам экономическим и идеологическим каждому новому царю требовалась успешная дигвиджайя. Поэтому когда вслед за Раджараджей на трон пришел Раджендра I и в 1014 году принялся утверждать власть силой, его превосходство не подвергалось сомнению. Последовал новый поход на Шри-Ланку, была захвачена новая добыча и новые бесценные регалии. Ланкийские летописи сообщают, что вскрыли даже погребальные камеры. «Как кровожадные якши, они забрали себе все сокровища Ланки». Следом засвидетельствовали это триумфальное шествие летописи царств Чера и Пандья. Затем возрожденные Западные Чалукьи продолжили вторжение в земли восточных однофамильцев.

В 1020 году, закончив поход в Венге (Андхра), военачальник Раджендры решил пойти на север Калинги (Орисса), на правителей династии Восточных Гонгов, сидевших в Бхуванешваре и, возможно, оказывавших помощь врагам. Там он получил приказ двигаться на север, будто бы для того, чтобы набрать воды из Ганга и освятить землю Чола. Так, неожиданно, началось великое наступление Раджендры на север. Имя военачальника не сохранилось, не вполне понятен путь его следования, хотя, скорее всего, он шел вдоль восточного берега. Он определенно пересекал многие реки, его слоны стояли по грудь в воде, образуя мосты, по ним шла пехота. Некоторые из покоренных народов можно с уверенностью опознать. «Могучие махи-палы», которых он обратил в бегство посреди жестокой битвы, затрубив в раковины, почти наверняка были войсками Махипала I из буддистской династии Палов, удачно, но недолго правившей Бенгалией в начале XI века. «Одда-Висайя, которую защищают густые леса», — Орисса, а «Вангаладеса, где не прекращается дождь», очень напоминает описание Бенгалии в сезон дождей. У царя Палы отняли «слонов необычайной силы, женщин и ценности». Несомненно, была и другая добыча. Когда происходит захват земель, это естественно. Поход был таким же быстрым и рискованным, как у Махмуда, и защитник Чолов, профессор Нилакантха Шастри, оправдывает этим действия полководца.

Но, если верить надписям, главным трофеем стала вода священного Ганга, «струю которой, усыпанную лепестками благоуханных цветов, излили на места паломничества». Воду принесли в кувшинах и вручили Раджендре, который встречал войско из похода на берегах реки Годавари. Затем он отправился домой праздновать победу. Как и его отец, Раджендра решил построить царский храм и, словно недостаточно было такой махины, как Раджараджешвара в Танджуре, превзойти отца в символизме царской власти и подыскать новую столицу государству Чолов. Вода понадобилась для освящения огромного пятикилометрового церемониального резервуара с водой, названного, соответственно, Чолаганга. И сам город назвали Гангаикондачолапурам, то есть «Город Чолы, покорившего Ганг». Неизвестно, рассказывали ли Чоле о попытках Раштракутов возродить Арьяварту в Декане. Ясно только, что это был еще один случай приватизации священной географии пуран.

«Доброе начинание стоило поддержать визитом», — пишет путеводитель Мюррея. Но этому совету следовали немногие, и «священное» место осталось грандиозным памятником грандиозным амбициям Чолы, куда царь мог приехать, чтобы засвидетельствовать легитимность своего правления и государственное единство. Если город и был построен, то он исчез. Ганг Чолов пересох, разлившись по оросительным каналам более позднего времени. Чудесный храм нелепо возвышается среди зарослей акации и заливных полей, будто исполненный почтения к самому себе.

Сооружение бесподобного убежища ставит под сомнение не власть Чолов, но их мудрость. Если другие династии, к досаде позднейших историков, воспитывали славословов, которые воспевали их невероятные завоевания, то Чолы проявили редкое стремление к дословной правде, зафиксировав ее в записях.

Таким же образом, вероятно, в поисках новой добычи или чтобы поддержать торговлю, Раджендра совершил свое самое «героическое» деяние — морской поход в Юго-Восточную Азию. Располагал ли царь Чолов на самом деле флотом, неясно. Но поскольку войска на чем-то перевозили, то судоходство должно было наличествовать. И несомненно, индийские корабли осуществляли регулярные торговые рейсы к индианизированным восточным царствам и даже в Китай, где сохранились записи о нескольких миссиях из Чола. Частичное завоевание Шри-Ланки демонстрирует возможности флота Чолов и тот факт, что доставить войско в заморские страны им было вполне по силам. Так что история о походе Раджендры появилась из-за желания блеснуть славным подвигом и устроить военное представление там, где о достоинствах индийского войска еще не ведали. Фактически это очередной из редких примеров индийской агрессии за пределы субконтинента.

Почти все сведения об этом походе мы черпаем из надписи на западной стене храма Раджараджи в Танджуре. Полагают, что она была выбита именно там, поскольку новый храм в Гангаикондачолапураме еще строился. Точная датировка обсуждается. Возможно, это произошло до похода на Ганг, а может быть, в 1025 году. Или же попросту экспедиций предприняли не одну, а несколько. Надпись содержит, главным образом, длинный список названий покоренных мест. Для их идентификации выстроены целые теории о политическом устройстве Юго-Восточной Азии. Из топонимов, определенных с уверенностью, «6 находились на Малайском полуострове или в Тенассериме, 4 расположены на Суматре и Никобарских островах»^{164}. Но в начале списка, видимо, как наиболее важный пункт значится «Кадарам», то есть Кедах, когда-то тайский, затем малайский, а сейчас — штат современной Малайзии, к северу от Пенанга. Название второго пункта можно прочитать только как Шривиджайя. Считается, что ее флот контролировал Малаккский пролив. Китайцам о ней известно с тех пор, как буддистские паломники по пути в Индию в VII веке получили там напутствие.

Одна из теорий гласит, что Чола отнял у Шривиджайи контроль над проливом. Это довольно спорно, но коммерческие отношения вполне могли сыграть свою роль. Когда Чолы только начинали завоевания в Индии и на Шри-Ланке, появилась организация, известная как «Совет пятисот купцов города Айявола», которая организовывала и обеспечивала торговлю с дальними странами. Они строили укрепленные торговые склады и имели собственные войска. Нет оснований полагать, что они преследовали политические цели, как Ганзейский союз. Существенным источником их дохода и гарантом надежности выступало государство. Конечно, интересно, какую роль сыграли эти купцы в походе Раджендры, особенно если учесть, что позже появляются сведения об их базе в городе Барус, на западном побережье Суматры.

Возможно, религия тоже внесла свой вклад. Известно, что Раджараджа заставил правителя Кадарама построить в танджурском порту Негапатнам буддистскую вихару. Вероятно, это было сделано для удобства кадарамских буддистов, посещавших Индию. Можно предположить, что дальнейшие отношения с буддистами Кадарама осложнились «кровожадными» походами Раджендры по монастырям Шри-Ланки и его ссорой с буддистами Палами в Бенгалии. С обеими этими странами тесно общалась Шривиджайя. Если порты Шривиджайи отказались принимать корабли Чолов, это могло спровоцировать поход Раджендры.

Даже если поход, о котором рассказывает надпись в Танджуре, не преследовал героических или коммерческих целей, он все равно обеспечил безопасность границ и принес богатую добычу — «алмазные ворота» Шривиджайи и «груды сокровищ» Кадарама. Снова главным двигателем экспансии Чолов оказался грабеж.

Правление Раджендры продлилось 33 года. За это время, как рассказывают надписи, он «поднял империю Чолов до положения самого крупного и самого уважаемого в то время государства Индии»^{165}. И то, что главные завоевания диктовались поисками добычи и славы, что он так и не сумел подчинить ближайших соседей в Декане, что его наследник не смог удержать Шри-Ланку, нисколько не умаляют заслуг Раджендры. На этой шаткой основе и строилась большая часть притязаний на могучую империю и уважаемую династию в доисламской Индии.

Рыбные места

Превосходство Чолов на юге продлилось до начала XIII века. К тому времени их владения сильно уменьшились. В 1070 году отделилась Шри-Ланка, постепенно обрели независимость Пандьи. В непрерывных стычках с Западными Чалукьями и другими династиями Декана капризная фортуна отвернулась от Чолов. Но международное признание династии Чолов оставалось в силе. Посольство из 72 человек в 1077 году прибыло в Китай. В 1090-м царь Чола сам принял посольство из Кадарама, чтобы решить судьбу буддистских построек в Негапатнаме. В последующие годы дипломатический обмен происходил с основными династиями Юго-Восточной Азии, кхмерами из Ангкора и бирманцами из Пагана.

Сами Чолы продолжали строить, хотя строек стало меньше, их темпы и размах уменьшились. Классический пример сооружений того периода — храм Натараджа в Чидамбараме. Его возведение охватило несколько царств, с 1150 по 1250 год. Облик храма обнимает все стили эпохи Чолов с его основными чертами позднеиндийской архитектуры, такими как массивные гопуры (надвратные башни). Можно считать, что этот храм воплотил чаяния последних Чолов, сменив Танджур и Гангаикондачолапурам в качестве символического центра государства. Иконография в нем столь сложна и запутанна, что до сих пор не удалось определить изначальную ориентацию храма^{166}.

Но хотя бы сохранилась династия, что для периода всеобщего смятения уже немало. Историк, которому нужен пример государства в период матсья-ньяя (то самое состояние анархии, «когда крупная рыба ест мелкую» и которое описано в пуранах), может посмотреть на Индию XI–XII веков. Космический порядок Дхармы утрачен, круг мандалы безнадежно искажен. Мелкие владения вливаются в крупные, одни царства поглощаются другими, династии развенчивают друг друга. И все беспечно позабыли, какая акула рыскает в Пенджабе.

Даже исламские потомки Махмуда, пусть крепко державшиеся в новом отечестве, как будто уступили безумному веку. Редкая смена султана проходила без тяжелого кризиса наследования и обильного кровопролития. Вначале все было вполне объяснимо, поскольку двое из сыновей Махмуда родились от разных матерей в один день. Но потом это стало обычаем, и газневидский Пенджаб охватили внутренние раздоры. Время от времени на соседние индийские территории делались набеги. Они приносили много добычи, но мало политической пользы. Правление Масуда, прямого наследника Махмуда, оказалось «периодом полной неразберихи в стратегии и в отношениях с Индией»^{167}. Не было ни дальних, ни долгих походов. Во время дворцового переворота Масуда свергли и убили. А в это время по дальним владениям Газневидов, за Гиндукушем, гуляли турки-сельджуки и прочие. Потеря Хорасана в 1040 году сместила центр сжимавшейся империи из Афганистана в Индию. Лахор как столица почти заменил Газни, некогда гордость династии. Газни держался с трудом, а после нескольких опустошительных набегов в 1157 году совсем опустел. Еще через несколько лет он вновь поменял хозяина. Потеряв значение как центр империи, он остался важным стратегическим пунктом, воротами к исламским царствам в Синде и Пенджабе.

Новые владыки сильно сократившегося царства Газни выглядели отщепенцами из далекого Гкора. Но они были воинами, некогда пришедшими из Персии, и продолжали агрессивную политику. В 1186 году после нескольких вторжений за северо-западную границу они свергли потомков Махмуда. Так Лахор попал в руки Гкоридов. Их лидер, Му-изуддин Мухаммед бин Сам, не видел причин останавливаться. Решив наследовать владения и Махмуда, и Александра Македонского, этот Мухаммед Гкор двинулся на восток и на юг. Рыбный садок индийской матсья-ньяи опустел.

И не только потому, что Индия была безнадежно раздроблена. Пристальный взгляд специалистов по истории экономики и общества на политическую историю XI–XII веков дает эпохе нелестную оценку.

Эти строки выглядят предисловием если не к революции, то по меньшей мере к реформам. Согласно этому диагнозу экономика рушится, социальное неравенство и кастовые различия идут рука об руку с политической раздробленностью. Индия встретила новое мусульманское нашествие, истощая ресурсы, угнетая свой народ и распыляя власть, от которой зависело оказание сопротивления. Конечно, победила альтернативная идеология, ислам, обещавший социальную справедливость, равные личные права и твердое правление. Вместо вековой войны за малую поддержку ислам получил неожиданное всеобщее признание.

Это, правда, не уменьшило тягот положения. Экономическая активность пришла в упадок, но свидетельств общественного протеста нет. Напротив, многие правители того времени при жизни пользовались среди своих подданных репутацией героев рыцарских романов. Даже в жаркой схватке враждующих династий в северной и центральной Индии немного найдется таких почитаемых персонажей, как «Царь-Мудрец», Бходжа из Дхара.

Не нужно его путать с жившим в IX веке царем Бходжей Пратихарой из Канноджа. Этот Бходжа, живший в XI веке, происходил из клана Парамара, имевшего владения в раштракутском Гуджарате. Как многие из современников, Парамары считали себя кшатриями (раджпутами). В середине X века они утвердились в Малве, когда Раштракуты с Пратихарами пришли в окончательный упадок.

Столицей они выбрали Дхар. Сейчас это маленький городок в Мадхья-Прадеше, между Удджайном и Манду. Там, над рекой Шипра, был древний центр Малвы, где Ашока провел большую часть своей юности. Позже оплотом правителей Малвы стал Нанду — город над рекой Нармада, гораздо лучше укрепленный, но зловещий сам по себе. Перемещать столицы было обычным делом. А в переезде из святого, но беззащитного Удджайна в горный Дхар, поближе к неприступному Манду, всякий увидит признак приближения грозных времен.

Бходжа унаследовал трон Дхара в 1010 году или около того и правил почти 50 лет. Это значит, что он современник Раджендры I. От дяди и отца (оба были полководцами) он получил в наследство земельные претензии, враждебных соседей и царьков-наместников, рассеянных по всему Раджастхану, центральной Индии и Декану. Среди них, конечно, не было «Кералов и Чолов», чьи убранные каменьями венцы тем не менее упомянуты в традиционных клише насчет лотосных стоп его дядюшки. Зато среди них были Чанделы из Кхаджурахо, их могучие соседи Чеди и Калачури, снова Западные Чалукьи из Декана, Соланки из Гуджарата и множество других раджпутских царей, да еще мелкие правители Махараштры и Конканского берега.

Обремененный немалым наследством, юный Бходжа почувствовал, что должен устроить собственную дигвиджайю. Успех оказался сомнительным, поражений было много. В Гуджарате и Раджастхане он смог устоять, а в Декане успехов не добился. И это несмотря на союз с Чолами против Чалукьев и обиды за дядю, которого Чалукьи схватили, посадили в клетку и казнили. «Чалукьи заслужили его гнев — они выставили голову на колу посреди царского двора и мазали ее сметаной»^{169}. Жажда мести терзала Бходжу, и неудивительно, что он стремился покарать Чалукьев.

Но он не только не преуспел в этом, но и был застигнут врасплох набегом Чалукьев. Ему пришлось бежать из любимого Дхара. Хотя и пишут, что столицу разорили, видимо, ее скоро удалось отбить и восстановить, судя по главному титулу Бходжи — Дхарешвара (Повелитель, Покровитель Дхара). По сравнению с Чолами и Пратихарами его претензии на военное могущество выглядят смешными. Но если военные успехи служили непременным атрибутом царской власти, то не менее важными атрибутами были ученость и покровительство наукам. В этом смысле Бходжа затмил даже гений Харши, описанный в «Харшакарите». Харше приписывают книги, которых он не писал, а в случае Бходжи «нет ни малейших опровержений его эрудиции, которую он проявил, написав целый ряд сочинений»^{170}.

Среди них — стихи, труды по философии, ветеринарному искусству, фонетике, стрельбе из лука, йоге и медицине. «Изучать творчество Бходжи — значит изучать весь культурный пласт этого периода». Вероятно, Дхар превратился в местный Оксфорд, где дворцы служили залами для дискуссий, а храмы — колледжами. Другие цари как того времени, так и последующих эпох не могли сдержать своего восхищения. Бходжа был личностью многогранной. Он оставил такой глубокий след, что «Прабандхачинтамани» — летопись, восхваляющая Чалукьев — сообщала о нем следующее: «Среди поэтов, галантных любовников, знатоков удовольствий, благородных жертвователей, добродетельных благотворителей, лучников и тех, кто себе во благо соблюдает закон Дхармы, никто на земле не сравнится с Бходжей». Другие цари раджпутов добивались большего признания как герои-воины, что соответствовало статусу кшатриев. Наследие Бходжи оказалось не менее важным. Как говорится в кратком панегирике, «он завершал начатое, строил, дарил и знал, что более ничего не сделает. Какую же еще хвалу можно воздать царю-поэту Бходже?»^{171}