История Индии

Мифические арии

Хараппцы, вынырнувшие из забвения с помощью археологической лопатки, быстро привлекли внимание ученых всех мыслимых профессий и щедрые субсидии на проведение исследований, благодаря чему объем знаний о них рос столь же быстро, как когда-то их империя. Арии же, люди из того богатейшего санскритского литературного наследия, из которого традиционно черпались все представления о Древней Индии, оказались в тени. Сильно дискредитированные борьбой европейских держав за первенство в XIX веке и попыткой использовать их в новой тевтонской идеологии 1930-х годов, могущественные арии утратили благосклонный интерес академической науки. Вопросы, которые среди раннего поколения ученых считались бы совершенно еретическими, снова стали подниматься: а кто были эти арья, откуда они пришли и даже были ли они. собственно, народом?

«Сомнительно, чтобы термин «арья» когда-либо использовался в этническом смысле», — пишет Ромила Тхапар, специалист по истории Древней Индии^{15}. То. что она называет «арийской проблемой» или «мифом», сейчас стало «наверное, самым главным вопросом, заставляющим историков Индии идти по ложному следу»^{16}. При этом подлинность всех санскритских сочинений сомнению не подвергается. Никто не сомневается и в важнейшей роли ариев в социальном, культурном и религиозном развитии Индии. Вопрос в другом: были ли те, кто создал эти тексты, чем-то большим, чем просто этническим меньшинством, обладающим сильным чувством собственного достоинства и старающимся всеми силами сохранить свои отличия, главным образом языковые, среди окружавших их народов?

Для индусов, конечно, традиции санскритской литературы остаются священными и неприкосновенными. Ведийские молитвы до сих пор читаются жрецами, а санскритский эпос стал сюжетом телевизионных сериалов, заставляющих весь индийский народ надолго замирать перед экраном. Сочинения древних ариев — не просто история, они ближе к божественным откровениям. Однако сами арии в них не упоминаются. Они нигде не выступают как божественные избранники. В этих книгах с большим уважением описано множество жрецов, героев, святых, божеств — но без всяких указаний на их этническую принадлежность. Это не удивительно, так как в санскрите слово «арья» в основном используется как прилагательное. Некий народ или класс когда-то использовал его, чтобы отделить себя от других, что естественно. Но с течением столетий значение слова меняется, и установить, что оно означало исходно, ныне затруднительно. Его переводят и как «чистый», и как «уважаемый», и как «духовный», «благородный», «состоятельный»… Со временем это слово совершило путешествие через всю Индию и достигло земли, которая сегодня называется Индонезией, где превратилось просто в вежливую форму обращения, вроде «сахиб» или «мистер».

С другой стороны, «арии» как самоназвание определенной расы или народа, к которому относилось прилагательное «арья», в санскритской литературе вообще не встречается. Они появились только тогда, когда с этой литературой начали работать европейцы. А европейцев привлекало и вдохновляло не столько содержание этой литературы, сколько сам язык, на котором она написана.

То, что многие санскритские слова удивительно похожи на греческие и латинские, было замечено давно. Еще в 1785 году англичанин сэр Уильям Джонс, «один из самых просвещенных сынов человеческих» (как писал восхищавшийся им доктор Джонсон), начал изучать санскрит. Годом позже он вынес предварительное заключение об этом языке: «У него чудесная структура, он более совершенен, чем греческий, и более богат словами, чем латинский. <…> Хотя с обоими языками он имеет столь большое сходство, как в корнях глаголов, так и в грамматике, какое вряд ли может возникнуть случайно. Ни один филолог не сможет изучать эти языки без убеждения в том, что все они произошли из одного общего источника, ныне, возможно, не существующего»^{17}.

Действительно, большинство языков северной Индии, восходящих к санскриту, сопоставимы с европейскими, восходящими к латинскому. Джонс совершенно правильно добавил к той же языковой семье германский и кельтский языки, а также древний персидский (авестийский). Но сам он. больше очарованный содержанием санскритской литературы, чем ее языком, не стал заниматься поисками «общего источника». Джонс предоставил это другим, тем, кто увидел в его провидческих мыслях не только собственно проблему — найти «общий источник» и очертить его распространение, — но и пути ее решения. Джонс показал, что изучение языка, филология, может дать историку не меньше, чем археология. Располагая большим количеством текстов, тщательно изучая синтаксис, разбирая слова по слогам, чтобы понять порядок словоизменения и грамматику, находя общие корни, новые конструкции и отмечая внешние влияния, филолог может выявить правила, по которым язык развивался и распространялся.

Изучая исключительно язык, он способен определить последовательные временные пласты, по которым любой отдельный текст может быть приблизительно датирован.

Используя и развивая новую науку, ученые сначала называли этот ускользающий язык, «общий источник», и семью развившихся из него языков «индогерманскими» или «индоевропейскими». После того как стало понятно, что древние персы действительно использовали слово «арья» в этническом смысле, называя себя «ариана» (откуда происходит современное слово «Иран»), языки стали называть «индоарийскими» или просто «арийскими». Правда, многие ученые продолжали сомневаться в том, что языковая общность обязательно означает общность этническую. Однако идея существования единой расы, сеющей семена цивилизации «от Бенгалии до Донегола», казалась неотразимо привлекательной. Фридрих Макс Мюллер, выдающийся санскритолог, работавший в Оксфорде в середине XIX века, считал, что «миссия ариев заключалась в том, чтобы связать воедино все части мира с помощью цивилизации, торговли и религии», и что они были «властелинами истории»^{18}. Мюллер тоже предупреждал об опасности упрощенного заключения о единой «расе», однако арийский «десант» уже тогда стал символом если не высшей расы, то по крайней мере некой этнической общности. Довольные открытием своей богатой исторической родословной, индийские националисты приняли ариев в объятия с такой же радостью, как и европейские.

Из-за широты области распространения индоарийских языков вскоре стали считать, что родина ариев находилась где-то в центре Евразии. Большинство ученых отдавали предпочтение степям юга России и Украины или побережью Каспия. Ариям как кочевникам-скотоводам требовались большие пространства. Мигрируя оттуда в течение многих столетий, они (предположительно) донесли свой язык, богов, лошадей и стада до Ирана и Сирии, Анатолии и Греции, восточной Европы и северной Индии.

Таким образом, индийские арии были иммигрантами, причем, судя по описанным в ведах подвигам, весьма воинственными. Вдохновляемые такими богами, как огнедышащий Агни и громовержец Индра, потоки арийских конкистадоров хлынули на равнины Пенджаба с горных перевалов Афганистана. Сея смерть и разрушения, армии запряженных лошадьми боевых колесниц быстро подчинили местное население и захватили стада. Аборигены — даса или дасью — характеризовались ариями как темнокожие, плосконосые, грубоватые, малопонятные и в целом сильно уступающие им люди. Арии, напротив, обладали тонкими чертами лица, были красивее, выше ростом и как народ превосходили всех остальных, не в последнюю очередь благодаря своим богам, лошадям и владению практической магией.

Появление нового и неожиданного «арийского фактора» в индийской истории пришлось очень на руку английским колонизаторам XIX века. Все, что в классической истории Индии было прекрасного, теперь могло быть объяснено появлением мужественных героев с Запада. Арии, распространяя свою выдающуюся культуру по долине Ганга, а затем и в глубину полуострова, принесли в Индию невиданное ранее культурное единство и невиданный доселе уровень цивилизации. Однако со временем арийская раса все сильнее разбавлялась, ее мужество, творческие способности и энергия стали жертвой непереносимого климата и коварства местного общества. Именно поэтому Индия не смогла оказать серьезного сопротивления ни вторжению ислама, ни росту влияния европейских колониальных сил. Страна катилась к полному упадку. И вот в нужное время с Запада пришли англичане. Не менее красивые, не менее мужественные и уверенные в себе, чем их предшественники, они стали своего рода неоариями, которые разбудили спавшую страну, дав ей импульс к развитию и индустриализации, показав неоспоримые преимущества более развитой культуры и более гуманной религии, одним словом, подведя к порогу нового золотого века. Так или примерно так многим нравилось думать.

Эта иллюзия была вдребезги разбита в 1930-е годы. Борьба Индии за самоуправление заставила англичан пересмотреть значение своей колониальной «миссии». В Европе в это же время «арийский тезис» был сильно дискредитирован нацистской пропагандой. Наконец, картину смешали отчеты археологов из Мохенджо-Даро и других мест в Индии. Изначально, имея еще более неопределенную хронологию, чем ныне, было далеко не очевидно, что хараппцы предшествовали «вторжениям» ариев. До сих пор, несмотря на убедительные свидетельства противоположного, имеются ученые, утверждающие, что арии пришли раньше и, соответственно, цивилизация Хараппы — их достижение. Тогда первые вторжения ариев следует отнести к 4-му или 5-му тысячелетию до н. э., что никак не согласуется с хронологией филологов. Тогда также нужно допустить, что изысканная городская культура была создана пастухами-скотоводами, чему нет никаких подтверждений в обширной литературе.

Несмотря на более общее убеждение, что хараппская цивилизация все же была первой, арийский «миф» не отвергли сразу даже археологи. Так, сэр Мортимер Уилер — сам «мистер Долина Инда» — первым высказал иную теорию: пусть арии и не могли построить хараппские города, зато они вполне могли их разрушить. Это, конечно, означает, что хараппские города подверглись завоеванию. В доказательство Уилер ссылался на то, что и в Хараппе, и в Мохенджо-Даро имели место массовые убийства. Скелеты мужчин, женщин и детей, некоторые неполные, один или два с повреждениями черепа, были найдены разбросанными по улицам — по-видимому, в тех местах, где их настигла смерть. Были и другие свидетельства поспешной эвакуации людей. А в ведах Уилер нашел многочисленные ссылки на города или то, что обозначалось словом «пур» — укрепление, крепость, твердыня. Более того, бог Индра, воинственный и кровожадный Марс арийского пантеона, описывался в них как Пурандара, то есть «разрушитель крепостей», тот, кто «сносит крепости, подобно тому, как время снашивает одежду». «Стали бы, — спрашивает Уилер, — его так описывать, если крепостей не было? А если были, то чем они могли быть, как не хараппскими «цитаделями»?» Таким образом, последних хараппцев теперь следовало причислить к тем, кого арии называли даса — темнокожим и жалким людям, которыми они правили, а тайна о том, какая судьба постигла хараппские города, разгадана. «По всем имеющимся данным обвинение ложится на Индру», — заключил Уилер в 1947 году^{19}.

Индра находился под обвинением все 1950-е годы, но в 1964 году заведенное на него дело развалилось. Американец Джордж Ф. Дэйлс предпринял длительное и скрупулезное исследование найденных хараппских человеческих скелетов и смог выявить только два, которые, возможно, действительно находились там, где их настигла смерть. Остальные были случайным образом «перезахоронены» столетия спустя, когда поверхность земли оказалась сильно выше уровня улиц. «Нет никаких признаков разрушения на поздней стадии существования города [Мохенджо-Даро], там не было крупных пожаров, не найдено тел воинов в доспехах, окруженных оружием, свидетельствующим о битвах, а цитадель, единственная укрепленная часть города, не несет следов обороны»^{20}. Нет и серьезных доказательств тому, что слово «пур» означало город или крепость. Такие современные названия, как Канпур, Нагпур и многие другие, имеют именно такой смысл, однако в «Ригведе», древнейшем из санскритских сочинений, оно, похоже, обозначало просто огороженную деревню или поселение. К тому же колесницы и катапульты ариев едва ли могли нанести серьезный урон стенам хараппских укреплений, которые, по данным археологов, достигали тринадцати метров толщины и почти такой же высоты.

Конечно, полностью отрицать существование каких-то контактов между ариями и хараппцами нельзя. Датировка позднехараппской фазы постепенно отодвигалась и достигла примерно 1700 года до н. э., так что разрыв между двумя культурами, хараппской и арийской, если он вообще был, не превышал двух столетий. О таком промежутке времени коллективная память вполне могла сохранить воспоминания. В Хараппе и Пенджабе, где изначально обосновались арии, существовали достаточно развитые, судя по керамике, постхараппские культуры. Вполне возможно. что возрождению былых навыков Хараппы способствовали (или покровительствовали) именно арии.

В ведах есть даже упоминание географического названия «Харийюпийа». Возможно, это могло быть названием одного из хараппских поселений, хотя большинство ученых считают его названием реки, протекавшей, видимо, к западу от Инда. Кроме того, есть вероятность, что слово «мелухха», которым шумерцы называли своих хараппских торговых партнеров, перешло в санскрит как «млеччха». Последнее же слово — презрительное название, которым арии называли всех неариев. Оно значило почти то же самое, что предшествовавшее ему слово «даса» (или «дасью»). Филологи утверждают, что слово «млеччха» не может быть санскритским по происхождению. Повтор согласных ясно говорит о том. что слово было заимствовано из какого-то местного языка. Возможно, это просто звукоподражание тому бессмысленному, на слух ариев, набору слов, на котором говорили местные «даса». Но если все же оно происходит от самоназвания людей «даса», то едва ли можно отрицать, что «млеччхи» были хараппцами или «мелуххами».

Вторжения или миграции?

Многое сообщают и другие заимствованные слова в ведийском санскрите. Например, считается, что в санскрите не было названия для плуга. И если у ариев к моменту их прибытия в Индию не было слова для плуга и его пришлось заимствовать из какого-то языка, логично предположить, что плуга они не знали. Ахараппцы знали. Из этого следует, что арии обучались использованию плуга у местных потомков хараппцев. Возможно, ими были «даса» ведийских текстов, хотя сейчас появились основания полагать, что на самом деле «даса» были потомками индоевропейцев из еще более ранней волны расселения, и считать их коренным населением нельзя. И что взаимоотношения ариев с «даса» начались в Афганистане, еще до прибытия ариев в Индию.

Не было у ариев и своих слов для понятий пашни и молотьбы — оба слова по происхождению не санскритские. Видимо, знатоками пахотного земледелия они не были, как и строительного искусства. Неудивительно, что им пришлось позаимствовать название павлина — птицы, мало известной за пределами Индии — и изобрести название слона (они называли его «чудовище с рукой», то есть с хоботом). Более интересно, что им пришлось позаимствовать слово, обозначающее известь и известковый раствор. Археологические исследования это подтверждают — ни одного здания, которое можно было бы с уверенностью приписать ведийским ариям, пока не найдено.

В языке ариев эпохи вед не было слов, обозначающих письмо, текст, надпись, запись — даже заимствованных. Поэтому, с одной стороны, можно быть почти уверенным в том, что письменность оставалась им неведома, а с другой — что навыки хараппского письма к этому времени забылись, по крайней мере в тех местах, где арии осели первоначально. Где и как появилась позднейшая письменность— неизвестно. Первые упоминания о письме содержатся в устных рассказах начиная с 500 года до н. э. Еще два столетия спустя появляются первые надписи. Но они сделаны на двух хорошо развитых языках, что подразумевает длительное, не менее нескольких веков, развитие этих языков. Одна из надписей имеет нечто общее с идеограммами хараппских печатей, вторая напоминает арамейский язык на западе Азии.

В чем, однако, неграмотные и плохо знакомые с растениеводством арии знали толк — это в домашнем скоте. Ха-раппцы пользовались повозками, запряженными буйволами, быки и многие другие животные были их тотемными знаками. Ни к молочному животноводству, ни к скачкам на лошадях хараппцы интереса не проявляли; лошадь, по-видимому, вообще была им неизвестна. Отсутствие местных пород лошадей и тогда, и позднее было слабым местом честолюбивых создателей индийских империй. Арии же были настоящими ковбоями. Их стихи не только рассказывают о кражах скота или управлении повозками с парой лошадей, они полны метафор о ласковых коровах и огненных скакунах. В «Ригведе» грозовые облака «скачут галопом по небесам», а гром уподоблен громкому ржанию жеребца. Реки неслись с гор на равнины подобно тому, как скот спешил на пастбище, а когда в реку Биас впадал приток, река лизала его, как корова теленка. Скот был также валютой, богатство определялось числом коров. Санскритский слог «го» — корень слова «корова» — вошел в слово «война», что говорит о том, что соперничество шло не за земли, а за коров, главный признак благосостояния.

Таким образом, исходно арии были пастухами и, учитывая их миграцию в Индию и то, что пастухи постоянно находятся в поиске новых пастбищ, вели полукочевой образ жизни. Как и все кочевники мира, они жили, постоянно передвигаясь. Живя на природе, сталкиваясь с проявлениями стихии, они видели в этом проявление божественной энергии и старались заключить с божествами союз. Имена их богов возникли до прибытия в Индию, многие из них (например, Индра, Агни, Варуна) были почти синонимами имен «собратьев» из персидской, греческой и латинской мифологий. Но их качества и деяния уже соотносятся с индийской средой. Видимо, основной частью человеческого сообщества была кочевая группа, а не поселение. Слово «грама», которое впоследствии стало обозначать деревню, исходно относилось к группе повозок, возможно, трем-четырем родственным семьям и всему их скоту.

В периоды муссона, когда пастбища становились тучными, а передвижение было затруднено, арии, видимо, стали образовывать первые временные поселения. Они выращивали зерновые, обильно поливаемые дождями и удобряемые навозом из загонов для скота, урожай собирали в зимние месяцы. Основной культурой, вероятно, был ячмень. Рис, который выращивали хараппцы, в ранних ведах не фигурирует, а слово, его обозначающее, — не санскритское. Так что эта культура также, видимо, была позаимствована у коренных жителей. Однако в дальнейшем. когда арии уже приспособились к оседлой жизни, рис начинает упоминаться, а по мере заселения среднего течения Ганга в начале 1-го тысячелетия до н. э. выращивание «пади» на орошаемых полях становится главной чертой поселений.

То, что исходно они поселились в Пенджабе и вдоль современной индо-пакистанской границы, подтверждается ссылками на «Саптасиндхаву» (Семиречье). Все эти реки, в основном притоки Инда, сейчас определены. Поскольку упоминаются они часто, можно заключить, что эти реки были хорошо знакомы ариям (хотя главная из рек, Сарас-вати, впоследствии высохла). Зато могучий Ганг упоминается всего один раз, и то в одном из позднейших текстов «Ригведы». Более поздние брахманы и упанишады (созданные в 900–600 гг. до н. э.) подтверждают постепенный сдвиг на восток, в особенности в Доаб — междуречье Ганга и Джамны (Ямуны) к востоку от современного Дели. В «Махабхарате» Доаб становится «Арьявартой», то есть «землей ариев». Если принять, что великая война в Бхарате произошла около 950 года до н. э., то миграция и заселение Доаба могут быть отнесены к 1100–1000 годам до н. э. Впоследствии арии заселили собственно долину Ганга и только потом, сами уже сильно изменившиеся, стали создавать страны, строить города и вообще переоткрывать те пути развития цивилизации, которыми шли хараппцы двумя тысячелетиями ранее.

Что касается времени начального прихода ариев в Индию, то этот вопрос продолжает вызывать споры. Почти двести лет назад Маунтстюарт Элфинстон. один из самых выдающихся ученых на службе английской Ост-Индской компании, возглавил британскую миссию в Афганистан. Достигнуть Кабула ему не удалось, но из Пешавара, в то время находившегося на афганской территории, он осмотрел перевал Кхибер и вообще составил некоторое представление о тех суровых местах, откуда предположительно пришли арии. Годы спустя, отказавшись от генерал-губернаторства ради своих исследований, он написал оказавшую заметное влияние книгу «История Индии». Основываясь на санскритских традициях, вспоминая резкий контраст между голыми холмами Афганистана и цветущими садами Пешавара, он впервые высказал серьезное сомнение в центральноазиатском происхождении ариев.

Элфинстону казалось невероятным, чтобы арии спустились с бесплодных горных пустынь в цветущий рай муссонных равнин и никак этот переход не зафиксировали. Он также отметил, что во все времена цивилизация чаще распространялась с востока на запад, чем наоборот. Итак, предположил он, возможно, что родина ариев — Индия.

Эта гипотеза, и без того сильно дискредитированная индийскими националистами, не подтверждается ни прекрасным знакомством ариев с лошадьми (типично центральноазиатскими животными), ни незнанием слонов (животных типично индийских). И все же удивительно, что веды ничего не говорят нам ни о жизни в Центральной Азии, ни о грандиозном переходе через горы, ни о прибытии на столь обильные и непохожие земли индийского субконтинента. Обычно это объясняют тем, что к моменту составления вед перемещение осталось уже в столь отдаленном прошлом, что стерлось из памяти: на этом неустойчивом основании строится вся хронология. Допуская, что и первый провал во времени (между позднехараппской цивилизацией и прибытием ариев в Индию), и второй (между прибытием ариев и началом составления вед) составляли около двухсот лет каждый, можно сделать вывод, что арии появились в Индии где-то между 1500 и 1300 годами до н. э. Большинство современных специалистов считают, что было несколько миграционных волн, а не одна большая. Эти волны, видимо, образовали разные племена. По данным лингвистов, процесс вселения мог растянуться на столетия. Так что, видимо, весь этот период можно считать временем вторжения ариев в Индию.

Были ли все или хотя бы некоторые из этих волн действительно вторжениями или мирными переселениями, суверенностью сказать невозможно. Можно, однако, строить предположения. Исходя из истории более поздних походов на северо-западе Индии — Александра Македонского и многих других завоевателей, в том числе выступавших под знаменем ислама, — приход ариев традиционно рассматривается как настоящее нашествие. Местное население, «естественно, пыталось дать отпор пришельцам, результатом чего стали жестокие и длительные сражения». В обычном учебнике по истории Древней Индии Р. Ч. Маджумдар указывает, что сопротивление исходило от дравидов, основываясь на предположении, что местные «даса» говорили на дравидийском языке в отличие от санскрита пришельцев.

Современные теории многочисленных вторжений позволяют несколько смягчить картину. Возможно, что некоторые кланы ариев были приглашены в Индию в качестве союзников, наемников или торговцев. Местные «даса» могли быть не дравидами, а еще более ранними индоарийскими поселенцами. Нет никаких доказательств того, что они действительно строили «замки и города». Археологические находки (главным образом керамика) не свидетельствуют о какой-то резкой перемене, чего можно было бы ожидать при завоевании и подавлении целого народа.

Есть, однако, и иное объяснение. Если исходить не из вторжений завоевателей более позднего времени на северо-запад Индии, а из дальнейшего распространения влияния самих ариев на остальную часть Индии, картина получается совсем иной. Процесс «арианизации», при котором культура ариев распространялась на неарийские народы, шел на субконтиненте все время, а в определенной мере продолжается и теперь. И сейчас в немногочисленных анклавах центральной и северо-восточной Индии проживают племенные сообщества «адиваси», то есть аборигенов, находящихся на разных переходных стадиях «арианизации» (или «санскритизации»). Сходные процессы наблюдались и в других, более удаленных местах, таких как Фиджи, где местное население подверглось влиянию индийской диаспоры в колониальные времена. В обоих случаях арийские идеи и влияние поначалу несли торговцы и люди, отправлявшиеся на поиски работы, но никак не военные отряды. Еще более важно, что подобные процессы привели к постепенной «арианизации» всего Индийского полуострова плюс значительных территорий в Юго-Восточной Азии.

«Арианизированное» общество можно определить как общество, в котором главенствует определенный язык (санскрит), имеются авторитетные жрецы (брахманы), а также создана иерархическая социальная структура (касты). Чтобы установить эти три «столпа арианизации» где-нибудь в Керале или на острове Ява, не требовалось масштабного переселения. Как будет видно, процесс постепенного перенесения культуры может идти как без массовой миграции населения, так и без насильственного насаждения новых порядков. Небольшая группа искателей приключений, торговцев, проповедников, неся с собой более передовые технологии и более убедительную систему взглядов, может привести к продолжительной и устойчивой «арианизации» общества без всякого антагонизма с местным населением — особенно если пришельцы готовы идти на компромисс с существующими обычаями.

Хорошо известно, что антагонизм между «даса» и ариями-скотоводами, по их собственному признанию, имелся в наличии. Но был и компромисс: арии впитывали технологии «даса», их культы, слова их языка, вводили отдельные кланы и вождей «даса» в свое общество. Несмотря на важность поддержания чистоты санскрита, имеются намеки на существование «ария-дасовского» двуязычия. Со своими лошадьми и колесницами — блестящими символами нового уклада жизни, с детально разработанными ритуалами жертвоприношений — арии могли добиться признания своего превосходства просто в результате создания привлекательного образа в глазах местного населения и культурного осмоса. В этом случае вторжение ариев и завоевание ими Индии оказывается очередным мифом, направляющим исследователей по ложному пути, таким же мифом, как существование арийской расы.

Следует подчеркнуть, что во втором тысячелетии до нашей эры упомянутые «три столпа арианизации» — язык, жрецы и социальная иерархия — только начинали складываться. Они упоминаются в ранних ведах, но в неразвитом виде. Они проявляются лишь в контексте отношений между ариями и различными местными народами. Вполне возможно, что последние внесли свой вклад или даже участвовали в создании этих «столпов». Арийская культура сама по себе могла быть гибридом, и тогда термин «арианизация» просто теряет смысл.

Хвала щедрым дарам

Подобные предположения правомерны, поскольку ведийская литература — неважный источник исторических сведений. «Ригведа» — старейший из текстов, созданный, вероятно, около 1100 года до н. э. — состоит из десяти мандал (или «циклов»), включающих гимны богам и наставления по проведению жертвоприношений. Хотя обычно она считается наиболее содержательным из ведийских текстов, все, что касается образа жизни, организации и устремлений ариев, «скрыто под огромным количеством сухих стереотипных молитвенных обращений, относящихся еще к индо-иранскому времени [то есть ко времени до прихода ариев в Индию] и сохранявшихся многими поколениями жрецов, чьей единственной целью было совершение служб». Далее доктор Б. К. Гкош из Калькуттского университета приводит цитату из первой мандалы. Он называет ее «худшей в «Ригведе»: кажется, что даже ее создатель-брахман предчувствует неудачу. Хотя, что касается содержания, она вполне типична:

«Этот унылый гимн, — пишет доктор Гкош, — заканчивается двумя стихами, примечательными исключительно своей непристойностью»^{23}.

Более поздние ведийские сборники («Самаведа», «Яджурведа» и «Атхарваведа») повторяют и дополняют стихотворения «Ригведы», но редко их проясняют. Более поздние брахманы и упанишады, исследуя мистический и метафизический смысл вед, важны для понимания путей развития индийской философии, но мало что дают историку. Веды, «безводная пустыня пустых рассуждений о религиозных церемониях», также не отвечают высоким стандартам доктора Гкоша. Он постоянно называет их «вульгарными», «отталкивающими», «интересными исключительно изучающим анормальную психологию» и «занудными до тошноты».

Однако в ведах, особенно в «Ригведе», есть гимны, потрясающие своим лиризмом. Многие из них посвящены прелестной богине утренней зари Ушас. Каждое утро она показывается людям, стройная, обнаженная, с телом, блестящим после купания. Другие посвящены богине ночи Ратри, чьи глаза — звезды — смотрят, как люди отправляются на покой, подобно птицам, летящим в свои гнезда. Даже в современных литературных переводах эти жемчужины описательной поэзии древнейших времен говорят о том, что арии были способны на большее, чем приземленные песни скотоводов и чванливых возничих боевых колесниц. Еще не существовало первых признаков цивилизации — прибавочного продукта, социальной и функциональной специализации, централизованной власти, урбанизации, — но народ вед уже достиг лингвистического мастерства и начал изучать логику построения этого замечательного языка.

Сейчас это даже более очевидно, чем собственно развитие и усложнение самих жертвенных обрядов, описанию которых посвящены веды. То, что переводы вед тяготеют к буквальности, связано с неясностью как имеющихся в них аллюзий, так и самого языка.

Видимо, они были неясны уже тем, кто начал впервые пытаться записать гимны, — такие попытки предпринимались неоднократно начиная примерно с 500 года до н. э. Другими словами, на протяжении примерно пяти столетий десять тысяч стихов «Ригведы» заучивались наизусть и читались по памяти. Это не означает, что они претерпели значительные изменения, как раз наоборот. Для того чтобы жертвоприношение было успешным, его звуковое сопровождение — слова, их произношение, даже интонации — должны были сохраняться неизменными. И наоборот — испорченный слог или импровизация в коде могли привести к плачевному результату. Подобно волшебнику, забывшему заклинание, молящийся боялся, что при ошибке жертвоприношение может обернуться против него и навлечь все те беды, которые он старался предотвратить.

Так, по крайней мере в теории, считали те, кто взвалил на себя ответственную ношу сохранения заученного знания, чтобы выступать посредниками в общении людей с богами. Вероятно, уже даже они больше не использовали усложненные конструкции ведийского санскрита в ежедневной практике и не были уверены в смысле ряда гимнов. В конце концов, затемнение смысла было в их интересах — как все специалисты в мире, они понимали, что использование непонятных слов при проведении обрядов должно считаться обязательной частью тайной науки и производить сильное впечатление на простого человека. Исходно такими посредниками могли быть певцы, шаманы. мудрецы-предсказатели («риши»), причем не обязательно арийского происхождения. Их значение возрастало по мере того, как люди начинали вести все более оседлый образ жизни, что требовало освоения новых методов ведения хозяйства. Люди стали понимать, насколько они уязвимы перед лицом стихийных бедствий и эпидемий. Требовались все более тщательно разработанные жертвоприношения и, соответственно, все более узкие специалисты для их проведения. Так при всеобщей поддержке барды и шаманы прошлого постепенно превратились в касту жрецов — брахманов.

Отношения с богами могли оказаться для ариев даже более важными, чем отношения с врагами. Жертвоприношения и сопровождавшие их сложные обряды были обязательными и взаимно важными. Боги зависели от силы ариев, а арии — от богов. Без эффективной помощи богов их скот бы умер, враги победили бы их отряды и свергли предводителей. Это не было вопросом могущественного, но отдаленного сверхъестественного воздействия. Боги и люди были одинаково вовлечены в поддержание шаткого космического равновесия. Поэтому и у тех и у других имелся неподдельный, жизненно важный интерес к делам друг друга. Тесный союз между ними был необходим.

Брахманы в «Ригведе», как вышеупомянутый Кашки-вант, одинаково восхваляют как силу и щедрость своих покровителей, так и могущество богов. Исходно, видимо, покровителями были главы кланов, «раджанья», ибо именно они (а не брахманы) составляли тогда элиту общества. Такое положение изначально определялось их главной ролью и в ведении боевых действий, и в определении путей сезонных миграций. Но по мере перехода к оседлой и спокойной жизни значение «раджанья» уменьшалось. Все чаще глава клана для поддержки своего авторитета обращал взор не на поле битвы, а на брахмана. Опасности и издержки, неизбежные в сражении, заменялись риском, присущим жертвоприношению, и связанными с ним расходами. Как сражение, так и жертвоприношение показывали степень благорасположения богов к радже и тем укрепляли его права на власть.

Большие жертвоприношения стали демонстрацией степени щедрости раджи, который не только мог устроить для своих соплеменников оргию с питьем «сомы», галлюциногенного напитка, но и был способен нести огромные расходы, даря целые стада коров и лошадей, сосуды с золотом и множество юных наложниц, только чтобы заручиться благорасположением к себе небес и отблагодарить брахманов за поддержку Игра в кости, часто упоминаемая в санскритской литературе, была не только развлечением, но и частью обряда, символизируя присущий жертвоприношению риск, а также еще одной возможностью для божественных сил проявить свою милость.

Хотя человеческие жертвоприношения у ариев иногда случались, веды упоминают в основном о принесении в жертву скота (символ богатства) и лошадей (символ мужской силы). И те и другие одновременно являлись символом плодородия. В обряде «ашвамедха» (принесение в жертву коня) содержится не совсем ясное указание на совокупление жертвенного коня и невесты раджи, что должно было дать всему роду исключительную силу. Иными словами, конь, символизировавший силу правителя, выступал в этой роли и в ашвамедхе. Но в ашвамедхе нашли свое отражение и важные изменения, произошедшие в обществе ариев и в характере управления. Как будет показано далее, целью обряда все меньше было укрепить власть и получить поддержку соплеменников и все больше — подтвердить легитимность правления и территориальную независимость (идеи, которые в полукочевом клановом обществе были не только новыми, но и прогрессивными).

Позднее в ашвамедхе конь играл роль скорее романтическую, но в те времена это было не так. Коня отпускали на волю и разрешали год бродить там, где ему вздумается. За ним шел отряд слуг, объявлявших все территории, по которым проходил конь, собственностью правителя. И только после совершения такого путешествия и улаживания всех конфликтов, которые оно обычно вызывало, коня действительно приносили в жертву.

В сердце города Варанаси (Бенарес), иначе «города бога Шивы», священного места паломничества в северной Индии, сохранилась память о самой грандиозной «ашвамедхе». Согласно легенде, бог Шива, временно находясь в своем любимом городе, решил восстановить утраченное влияние. Для этого он решил навязать местному правителю проведение совершенно невозможного обряда — принесения в жертву десяти коней одновременно. Шансы, что все десять церемоний пройдут без единой ошибки, казались равными нулю. Тогда правитель, скомпрометированный в глазах богов и людей, вынужден был бы уступить город богу. Шива был уверен в благоприятном исходе, но на всякий случай пригласил Брахму, знатока мельчайших деталей всех церемоний, в качестве судьи. Шива упустил из виду одно — совершенно исключительные благочестие и педантизм в исполнении ритуалов царя Девадасы. Все десять обрядов прошли без сучка и задоринки. В результате царь обрел невиданную мощь и славу, а Брахма так впечатлился увиденным, что решил остаться в городе. Шива в раздражении отбыл восвояси, воскурять благовония и разрабатывать более изощренный способ возвращения своей столицы. И по сей день в Варанаси паломники, а с ними и туристы, бросают первый взгляд на прославленную Гангу и ведущие к ней крутые «гхаты» (спуски), стоя на гхате Дашашвамедха, т. е. «месте жертвоприношения десяти коней». Благочестивый подвиг продолжает и сегодня вдохновлять всех тех, кто совершает омовение в священной реке.

Эта история, хотя она и гораздо более позднего происхождения (Шива не был одним из ведийских богов), хорошо иллюстрирует то значение, которое придавалось точности проведения обряда. Озабоченность составителей вед нюансами ритуала доходила до того, что в них описаны такие детали, как ориентация жертвенного алтаря по сторонам света и хирургические подробности процесса убиения жертвенного животного. Это, конечно, стимулировало науку: важность правильного расположения алтаря заставляла развивать геометрию и астрономию, правильное вскрытие жертвы способствовало изучению анатомии. Точно так же одержимость точностью произнесения каждого слова во время службы помогала унификации языка, изучению его фонетики и созданию той стихотворной формы, которой заслуженно славится Древняя Индия. Беспокойством о безупречности выбора места проведения священнодействия и поведения его участников можно объяснить и ранние представления о чистоте (или нечистоте) присутствующих. Все должны были пройти предварительные обряды очищения, которые были тем серьезнее, чем сомнительнее представлялись происхождение человека или его профессия. В результате формировалась схема деления людей по «обрядовому статусу», что, в свою очередь, привело к возникновению иерархического разделения общества, известного сегодня как касты. Таким образом, описанные в ведах обряды дают возможность проследить происхождение самых примечательных особенностей общества Древней Индии, ее культуры и науки.

Пастушеские народы

Все это, однако, мало что дает для создания убедительной картины устройства ведийского мира, не говоря уже о понимании происходивших в нем исторических процессов. Каким-то образом примитивные пастушеские племена постепенно научились пахотному земледелию, ассимилировали или вытеснили соседей, нашли новые ресурсы, освоили новые технологии, перешли к оседлой жизни, разделились на группы, стали развивать торговлю, укрепили границы, построили города и в конце концов создали ту социальную структуру власти, которая обычно ассоциируется с государством. Все это заняло примерно тысячу лет (1500-500 гг. до н. э.). Что же касается конкретных процессов и их причин, то об этом, за исключением нескольких ярких событий, источники умалчивают. Они дают трудно различимые указания, а не готовые ответы; и первая задача историка — найти правильные вопросы.

Чтобы определить эти вопросы, ученым пришлось обратиться к другим наукам, таким как сравнительная антропология, а также к примерам более современных обществ, стоящих на разных ступенях исторического развития. Так, история племен Полинезии и Южной Америки дала ключи к пониманию того, как идет социальное разделение исходно родоплеменного общества, а также того, как возникает понятие собственности на землю. Изучение пастушеских племен Африки объяснило, как дары и жертвоприношения скота повышают социальный статус человека. Обычаи коренного населения Америки указывают на экономическую сторону жертвоприношений. Так, великие жертвоприношения, описанные в ведах, оказались связаны с обычаем индейцев северо-запада Америки сжигать избытки продовольствия, что повышало социальный статус отдельных родов.

Все эти примеры взяты из родоплеменных обществ, объединенных по этническим признакам. Если же считать, что ведийские арии были объединены больше на основе общего языка, чем этнически, тогда их можно сравнить с жителями гор и островов Шотландии. Ведийское понятие «джана» часто переводят как «клан», вроде кланов шотландских кельтов. Подобно клану шотландских горцев, считается, что каждая джана восходит к одному общему предку. Как все Макдональды считают себя потомками Дональда с Айлы, который был отдаленным потомком Конна Ста Битв, так и бхараты — важнейшая джана «Ригведы» — считают себя потомками Бхараты, отдаленного потомка Пурураваса, внука Ману. Джана, как и шотландский клан, в дальнейшем делилась на более мелкие группы (септы), которые отпочковывались от клана-прародителя и брали имя собственного предка в качестве фамильного. Реальные или мифические, все эти предки не обязательно принадлежали к одному народу. Некоторые кланы шотландских горцев были скандинавского (викинги) или ирландского происхождения; аналогично, среди ведийских джана есть такие, как Ядавы, — считается, что они произошли от даса. К даса по происхождению относятся и такие имена, как Судас — царь бхаратов, одержавший победу над десятью правителями-соперниками, а также Девадаса, принесший в жертву десять коней в Варанаси. Все они — как индийцы, так и шотландцы — говорили на одном языке (санскрите или гэльском), жили в обществе, в котором положение определялось при рождении, и вели образ жизни, когда богатство и уважение определялось количеством скота.

В Шотландии, как и в Индии, кража скота других кланов была и развлечением, и обычаем, а успех таких предприятий укреплял земную власть и указывал на божественное покровительство. Как и ведийские «раджанья», каждый глава клана шотландских горцев имел своего барда, подобного Кашкиванту. Его задачей было восхвалять мо1ущество и щедрость своего патрона и направлять магические силы в нужную сторону. В его обязанности также входило увековечивание генеалогии клана и его деяний в стихах, которые передавались из поколения в поколение. В ведийском обществе исходно роль поэта выполнял царский возничий. Эти функции не обязательно передавались по наследству или были закреплены за определенной общественной группой. Автор XI мандалы «Ригведы» открыто признает свое простое происхождение — что в более позднем кастовом обществе было бы немыслимым:

На северо-западе Шотландии, как и на северо-западе Индии, скот служил валютой, в то время как земля была общей для всего клана и его скота, не являясь чьей-то частной собственностью. В Шотландии такое положение вещей изменилось только под давлением роста населения и обнаружения того, что наилучший результат дает другой тип фермерского хозяйства, а именно производство шерсти. До этого ежегодные миграции на традиционные пастбища делали понятие границы территории расплывчатым, а зачастую и бессмысленным. Политическая преданность не была связана ни с определенным географическим местом, ни с институтами власти — она относилась только к членам наследственного клана во главе с вождем. При новом укладе и это изменилось, вождям пришлось искать себе иную роль. Возможно, такое же давление оказывалось и на ведийскую джану, и сходное приспособление к другому типу хозяйства — выращиванию зерна — потребовало более уважительного отношения к земле и праву собственности на нее.

Конечно, подобные аналогии могут быть ошибочны. У ариев во втором тысячелетии до нашей эры не было ни методик, ни рынков, подобных тем, что обеспечивали спрос на шотландскую говядину во 2-м тысячелетии н. э. Поэтому ни сжигание излишков продукции в религиозном экстазе, ни грандиозный обмен дарами, ни раблезианские пиры не были свойственны шотландцам. Однако географические и климатические особенности, из-за которых разведение скота было единственно выгодным в горных местностях Шотландии, сделали его наименее подходящим занятием в жарких поймах рек северной Индии. Хотя пастушеское скотоводство сохранилось в некоторых областях, таких как западный берег Джамны и в предгорьях Гималаев, долина Ганга требовала более интенсивного хозяйства и более оседлой жизни. Сравнения с другими человеческими обществами просто помогают определить тот характер отношений, который мог быть свойствен ведийскому обществу, и, возможно, представить его себе более вразумительно, чем просто на основании огромного количества ведийских гимнов.