Капитали$т: Часть 4. 1990

Глава 1

Теперь у меня есть собственный кабинет. Небольшая, но довольно уютная комната, на втором этаже. В углу у окна стоит двухсоткилограммовый сейф. Рядом — шкаф, заваленный бумагами, громадный письменный стол производства ГДР — мое рабочее место. На столе телефон — обычный рижский VEF, простенький, но зато с автоматическим определителем номера. Здесь же, на столе, пришелец из мира высоких технологий — IBM 386 с VGA-монитором. На компьютере у меня установлены очень важные и нужные программы — «Tetris», «Sim City» и «Barbarian». На окнах цветы — куча кактусов, обязательное «денежное дерево» и еще какие-то экзотические, неизвестные мне, но зато хорошо известные Люсе, которая, собственно, за ними и ухаживает. Еще у меня стоит японский двухкассетник «Sharp», и иногда я врубаю «Металлику» на полную катушку. У сотрудников примета — если в кабинете грохочет «металл», значит настроение у начальства так себе и лучше его по пустякам не беспокоить.

Кабинет мой находится на втором этаже старого купеческого дома дореволюционной постройки. Здесь раньше была какая-то малозначительная организация, которая долго трансформировалась, распадалась и меняла названия, пока, наконец, не исчезла вовсе. Теперь в доме бывшего купца и промышленника расположилась весьма значительная организация — кооператив «Астра». Мы арендуем его за смешную сумму, о которой и говорить неприлично. Решение вопроса с арендой в исполкоме обошлось нам в два ящика водки и три бутылки коньяка. Практически бесплатно. Впрочем, мы сделали приличный ремонт. Приличный, конечно же, в том понимании, которое имело место в году одна тысяча девятьсот девяностом…

Водка! Мы — обладатели ценнейшего ресурса, мы не только богаты, но и влиятельны, мы процветаем и с уверенностью смотрим в будущее, потому что у нас есть водка. Простая бутылка водки решает множество вопросов. С ее помощью запросто можно подкупить, например, пожарного инспектора. Или участкового. Ящик водки решает вопросы более существенные. С помощью ящика водки я могу договориться о поставке на завод зерна. Или напечатать в типографии нужное количество этикеток. Ящик водки на советского человека в девяностом году производит гораздо большее впечатление, чем чемодан денег, это я могу сказать по собственному опыту. Чемодан денег — это недоверчивое удивление, а водка — восторг!

Наш кооператив разрастается, в соответствии со всеми законами великого Паркинсона, как и положено любой нормальной бюрократической организации. Даже я не могу сказать точно, сколько у нас работает людей в тот или иной момент времени. Если меня спросить об этом, то я пожму плечами и отвечу: «Где-то человек двадцать. Наверное. Это не считая смежников, конечно».

Мы разрослись, расширились и углубились. У нас появился свой собственный, а не приходящий главный бухгалтер — миниатюрная женщина лет пятидесяти, Мария Степановна Воронкова. Очень деловая, немногословная и тихая дама, имевшая громадные связи в финансовой сфере региона. Я не мог не отметить ее дальновидность, Мария Степановна уволилась из «системы», наплевав на потенциальные льготы, выслуги и прочие плюшки, и устроилась в частную контору. Она зарабатывает у нас в десять раз больше, чем на своей прошлой должности и, кажется, вполне довольна. А мы не имеем никаких проблем с отчетностью.

Серега в нашей конторе занимается производственными вопросами — помимо производства пленки у нас появился и небольшой столярный цех, производящий как оконные и дверные блоки, так и всякую мелочь типа декоративной рейки и плинтусов. Товар, естественно, расходился нарасхват. Серега купил-таки новую «девятку», отпустил усы и набрал килограммов десять. Он долго привыкал к роли советского капиталиста и, наконец, привык.

Мой одноклассник Валерик занимается сбытом, снабжением и лотреей. За последнее время он тоже повзрослел, появилась в нем какая-то солидность, а больше всего на свете он хотел походить на гангстера. Причем, голливудского. Отсюда и любовь к дорогим костюмам, прилизанным прическам и золотым цепям. Впрочем, Валерик без проблем мог позволить себе реализацию любых причуд.

Охранник Боря продолжает работать у нас и даже делает карьеру. Теперь он официальный начальник охраны — под его началом пятеро крепких парней, работающих посменно.

Водка! Мы получаем с завода полторы тысячи бутылок ежедневно — это наша доля за то, что помогли Григорию Степановичу Бубенцову решить потенциально нерешаемые проблемы. Все эти полторы тысячи ежедневных бутылок оптом выкупает у нас Евгений Михайлович Лисинский, причем до торговых сетей они не доходят — водкой барыжат таксисты и цыгане, водка меняется на другие товары, водка реализуется по двойной (а то и больше!) цене через кооперативные кафе и рестораны. Водка — всеобщий эквивалент, она нужна всем и всегда, водки постоянно не хватает, и сколько ее ни бери, все равно два раза бегать! И Евгений Михайлович очень хорошо понимает это. В конце Перестройки кто владеет водкой, тот владеет миром.

Григорий Степанович Бубенцов тоже процветает. Он опутал завод сетью кооперативов, которые, используя механизмы хозрасчета, активно перекачивают бабло из государственного сектора в частный и зарабатывает безумные деньги. Время от времени, связанные с Григорием Степановичем предприятия попадают в сферу внимания криминала, и тогда Бубенцов вызывает меня к себе и сообщает небрежно, что «появился один вопросик, требующий проработки». В последнее время криминал размножается ударными темпами, буквально не по дням, а по часам, так что «вопросики» появляются все чаще и чаще. В зависимости от ситуации, я звоню либо Матвею, либо Гусару, сбоев эта система пока еще не давала.

Григорий Степанович правит своим заводом, подобно средневековому феодалу. Он и внешне стал похож на какого-то пожилого графа или барона, появилось в его взгляде что-то аристократическое. Впрочем, как говорят, он все чаще дегустирует собственный товар…

Зарабатываем мы примерно тысяч шестьсот в месяц, большую часть из которых дает, конечно, водка. В гараже у нас появилась «двадцать четвертая» Волга черного цвета, купленная у азербайджанских помидорных королей за немыслимые сорок тысяч. Отец почти достроил дом — двухэтажную кирпичную громадину. Валерик вступил в кооператив, с прицелом на новую «двушку». Серега, ко всеобщему удивлению, купил дачу — вот уж кого сложно было заподозрить в любви к сельскому хозяйству! Мы тратим деньги, выплачиваем щедрые премии работникам, помогаем детскому дому, госпиталю инвалидов войны и даже (с подачи Гусара) городской тюрьме, но денег как-то меньше не становится.

Мы столкнулись с проблемой, с которой примерно в это время столкнулся один парень на другом конце мира. Некий Пабло Эскобар Гавирья. И проблема эта звучит как «слишком много наличных». Слишком много, мать их, наличных! Правда, проблема Эскобара имеет несколько иную природу — у него тонны долларов, которые он не может официально потратить так, чтобы не привлечь внимания налоговой службы. Поэтому доллары он закапывает в джунглях и прячет в трущобах. Он реально может повторить судьбу всемирно знаменитого чикагского бандита Альфонсо Капоне и уехать в тюрьму за то, что тратит слишком много. Мы же плевать хотели на финотделы и финуправления, потому что большая часть нашего заработка — банальный черный нал. Нам просто физически нечего купить на наши деньги. А если учесть мое тайное знание того, что скоро вся финансовая система СССР рухнет и буквально «все золото превратится в черепки», то… советские рубли становятся очень проблемным активом. Активом, который нужно немедленно сбрасывать, обменивая на активы более ликвидные и существенные, чем мы с переменным успехом и занимаемся.

Я играл в «Тетрис», когда в двери кабинета появилась Люся и сообщила, что пришел Николай Николаевич, по срочному делу.

— Приглашай… — сказал я со вздохом. Проклятая «палка» никак не приходила и стакан наполнялся блоками. — И сделай нам… я не знаю… кофе?

— Хорошо, — кротко сказала Люся и исчезла.

Мое отношение к Николаю Николаевичу, который все также занимал должность начальника городской милиции, было сложным. Я все еще не мог забыть того, как он буквально столкнул лбами нас с Роговым, спровоцировал конфликтную ситуацию и под шумок убрал Рогова — известного в городе деятеля теневой экономики. С другой стороны, без него мы могли и не справиться с Роговым, да и кроме этого, Николай Николаевич частенько помогал нам и нашим близким, так что… все было неоднозначно.

— Здравствуй, Алексей, здравствуй! — приветствовал меня Николай Николаевич. Он был подтянут, гладко выбрит и одет в очень приличный серый костюм — походил на удачливого американского бизнесмена. — Ты уж прости, что без звонка, проезжал мимо, вспомнил, что поговорить хотел, и вот…

— Здравствуйте, Николай Николаевич! — приветствовал я незваного гостя. — Какие могут быть извинения, что вы… Мы всегда рады…

— Как дела? — осведомился он. — Все в порядке, по нашей линии никто не обижает?

— Да кто нас может обидеть… — развел руками я. — Мы ни с кем не конфликтуем, со всеми мир и дружба…

— Да? — переспросил Николай Николаевич. — А вот я другое слышал…

— Это что же именно? — насторожился я.

Появилась Люся, поставила на стол поднос с кофе и печеньем, и тихо удалилась.

— Угощайтесь! — пригласил я Николая Николаевича. — Так кто это на нас зуб точит, что за негодяй, расскажите!

Николай Николаевич отпил кофе и важно посмотрел на меня.

— Обком, — сказал он со значением.

Я поморщился. Еще несколько лет назад плохие отношения с обкомом для любого руководителя означали потерю должности, если не хуже… Но не сейчас. Какая-то власть у обкома, безусловно, остается, но былого могущества уже нет.

— Обком звонит в колокол, — пошутил я. — И что же не нравится уважаемым товарищам? Чем вызвали мы их высокий гнев?

— Зря скоморошничаешь, — сказал Николай Николаевич строго. — Вот вы с демократами дружите, средства им даете. Они газетенку свою подметную выпускают и в ней грязь льют и на обком, и на советскую власть. Это тоже не дело!

Мы действительно давали деньги демократам, а на главного городского демократа имели даже некоторый компромат. Я рассчитывал использовать его некоторое время спустя, когда эти самые демократы получат реальную власть. А обкому, оказывается, не нравится…

— Николай Николаевич, — сказал я дипломатично. — Мы со всеми дружим, вы же сами знаете! Куча людей приходит, просит помощи, мы помогаем кому можем. А что касается свободной прессы и всего такого… вы же сами все прекрасно помните! Как потерял должность товарищ Бубенцов, например. Не те времена сейчас. Да и вообще, обком к нашей фирме отношения не имеет. Парткома у нас на предприятии нет, как вы знаете. Я был бы рад, если бы они занимались своими делами, а в наши не лезли…

Николай Николаевич пожал плечами.

— Алексей, а ты мне зачем все это говоришь? Смотрите сами. Мое дело — предупредить.

— Я благодарен вам, Николай Николаевич, за предупреждение. Хорошо, чтобы не нервировать товарища Токарева, на демократических тусовках появляться не буду. Можете сказать, что я с ними порвал. Окончательно и бесповоротно.

— Ты, Алексей, как маленький, честное слово, — сказал Николай Николаевич язвительно. — Ты с этими… деятелями коньяк по кабакам пьешь, а того не знаешь, что они в комитет стучат даже не через одного, а четверо из пяти! Заслуженные агенты, у каждого за плечами считай по бараку зеков, сдавали оптом и в розницу — студентиков, неформалов волосатых, своих же коллег сдавали, за книжечку, за разговор неосторожный, образ мыслей невосторженный, а то и просто — ни за что!

Я обреченно вздохнул.

— Николай Николаевич, ну что вы, честное слово? Вы хотите сказать, что демократы наши доморощенные — не ангелы? Так это мне хорошо известно. — Я улыбнулся. — А некоторые подробности я лучше комитета знаю. Только… ну и что из того? Я и сам не ангел, да и вы тоже, и товарищи из обкома, и еще выше…

— Ладно… — сказал Николай Николаевич, — проехали. Есть еще новость. Меняется начальник ОБХСС. Прошлый был моим человеком, ну ты в курсе… а этот — пришлый. Варяг. — Николай Николаевич поморщился. — Новая метла, сам понимаешь, будет стараться мести чисто, хотя бы на первых порах. Так что… осторожнее. С одной стороны, обком вами не доволен, с другой — новый «бэх». Два и два можешь сложить?

— Могу, — сказал я грустно. — Николай Николаевич, а может быть товарищу первому секретарю денег дать? Как вы думаете, возьмет? А то ему и правда обидно, демократам даем, а обком пасется…

Николай Николаевич посмотрел на меня снисходительно.

— Это ты, Алексей, газет перечитал. Это может в Средней Азии или Закавказье такое. А у нас — нет. Не берут в обкоме деньгами. Борзыми щенками — могут, это есть. Стройматериалы там… все же строятся сейчас, или еще каким дефицитом. Да и чего ты у меня спрашиваешь? У отца спроси, он тамошние нравы лучше меня знает…

— А что касается этого ОБХСС, — сказал я, — то нам бояться нечего. Люди мы в высшей степени законопослушные, ни единой народной копейки к рукам нашим не прилипло!

Николай Николаевич сморщился, будто от зубной боли.

— Все, Алексей, — сказал он. — Поеду, спасибо за кофе!

— И вам спасибо, Николай Николаевич! — радушно ответил я. — Всегда вам рады, заходите, как возможность появится.

Николай Николаевич вышел из кабинета, а я задумался. Внимание обкома к нашей скромной конторе — это, конечно, плохо. Но не смертельно. Партийный аппарат полностью дезориентирован — функционеры растеряны, правила меняются каждый день, что можно, а чего нельзя — непонятно. Так что, недовольство товарища Токарева — это личная проблема товарища Токарева. И ничья больше. А если товарищ Токарев попытается на нас наехать, то спустим на него Борис Борисыча Пантелеева. Борис Борисыча хлебом не корми, а дай побороться с проявлениями авторитарного управления, вот пусть идет и борется. Тем более, что бабок мы в него вложили действительно немало. И пофиг, агентом каких разведок является Борисыч, лично мне это глубоко безразлично. Если берет у нас, то должен идти и отрабатывать.

А что касается нового начальника ОБХСС… это может быть проблемой, конечно. Только это проблема в первую очередь для Григория Степановича Бубенцова. Он директор предприятия, он имеет дело с этой самой социалистической собственностью, вот пусть и беспокоится. Но вообще, конечно, новости — так себе. Собственно говоря, плохих новостей в последнее время хватало. Снабжение становилось все хуже и хуже, в магазинах иссякали даже стратегические запасы консервов, а цены на рынке росли буквально каждую неделю. «Черный» курс доллара тоже радовал — если год назад мы могли купить «вечнозеленый» рублей по десять-двенадцать, то сейчас он уверенно двигался к двадцати. Официальный курс до последнего времени равнялся все тем же шестидесяти восьми копейкам, что и раньше. Стабильность — признак СССР, чего уж…

Впрочем, партия и правительство внезапно озаботились серьезной проблемой — нужно же создавать свой собственный советский валютный рынок! И начли создавать, и даже ввели коммерческий курс доллара! Аж по рубь восемьдесят за «вечнозеленый». Конечно же, сказочно обогатились на этом те, кто имел возможность купить по такой цене. Очень немногие. Начинающие советские «фирмачи» дико завидовали этим небожителям — приближенным к руководству Минфина и КГБ.

Но это были проблемы ожидаемые, гораздо хуже — всякая гадость, которая случается внезапно…