Капитали$т: Часть 4. 1990

Глава 20

А ведь серьезный прогресс, подумал я с какой-то странной отрешенностью, будто и не о себе. В первый раз меня задерживали за организацию просмотра заграничных фильмов. А сейчас — в связи с убийством трех человек. Растем, ничего не скажешь… Тогда нас отмазал Николай Николаевич, все отделались легким испугом. А вот сейчас…

Я вспоминал фильм, который еще не снят. Один из моих любимых — сериал «Миллиарды». Там был интересный эпизод, когда главный герой — глава крупного фонда, инсценировал заход «силовиков» в офис, чтобы посмотреть — кто из сотрудников даст слабину и растеряется. Многие действительно «поплыли», увидев людей в форме, но лысый менеджер повел себя как полагается — на все обращенные к нему вопросы отвечал: «Адвоката!»

… это был даже не кабинет, а какая-то каморка без окон, из мебели — забитый папками шкаф, стол, два стула. На одном из стульев расположился я, а на другом — мужчина лет около сорока, лысоватый, потеющий и уставший. Почему-то в штатском костюме.

— Ну, короче, — сказал он мне безразличным тоном, — три «барана», сам понимаешь, при отягчающих, в составе организованной группы. За «вышку» не говорю, папа может отмазать, но кому-то из твоих кентов явно светит. А при плохом раскладе — и тебе лично.

Я молчал и смотрел в пол. Пол был грязный и облезлый.

— Нам особо и доказывать ничего не надо, — продолжил уставший мужчина в штатском, — показаний уже вагон и маленькая тележка. В баре в гостинице вас вместе видели. Конфликтная ситуация, по оперативным данным, имела место. Мотив у вашей банды имеется, возможность тоже. Так что… недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Чего молчишь-то? Думаешь? Это зря, раньше думать нужно было.

— Почему протокол задержания не оформили? — спросил я.

Мой собеседник улыбнулся, демонстрируя плохие зубы.

— Правильный вопрос задал. Не оформили, потому что мало ли что с тобой при задержании могло случиться! Может ты сопротивление сотрудникам оказал и им физическую силу для самозащиты применять пришлось? Или ты здесь у нас на лестнице поскользнулся и упал? Или с сердцем, не дай бог, плохо стало? Мы этого пока еще знаем. Как говорится, все зависит исключительно от твоего поведения.

Я хмыкнул.

— И вообще, — продолжил он, — это пока еще не допрос. Это пока еще беседа. На тебя даже еще наручники не надели. Понял?

Отвечать я ничего не стал, только отметил про себя похвальную гуманность сотрудника.

Дверь в каморку приоткрылась, и мой собеседник поднялся со стула и направился к выходу. Он вернулся после недолгих переговоров с кем-то в коридоре. Кажется, слегка раздраженный, что слегка меня приободрило.

— Короче, — сказал он строго, — тут начальство приехало. Поговорить с тобой хочет. Сразу тебе скажу — если не договоришься, плохо будет. У нас здесь не бьют, бьют в горотделе, у нас другие методы… Советую договориться, понял?

— Понял, — ответил я просто.

— Поглядим, какой ты понятливый, — сказал он.

Начальство явилось предо мной в виде высокого спортивного мужчины, тоже в штатском добротном костюме.

— Погуляй, — бросил он моему собеседнику, и тот молча поднялся и в темпе покинул каморку. Некоторое время начальство разглядывало меня и что-то соображало. Я же обратил внимание на глаза гражданина начальника. Были они какие-то… никакие. Неживые, ничего не выражающие, неподвижные, как у робота. Кажется, он даже не моргал. Меня слегка передернуло.

— В общем так, Алексей Владимирович Петров, — сказал он, и голос его оказался таким же — никаким, безжизненным и безэмоциональным. — Я к тебе с хорошей новостью. Имеешь шанс сегодня поехать не в неприятное место, а к себе домой. Под подписку, конечно. Но домой.

— Кузьмин Геннадий Андреевич, если не ошибаюсь? — спросил я.

Лицо гражданина начальника дернулось, а в глазах промелькнуло что-то живое, похожее на удивление. Я целился наугад и, кажется, попал. Фамилию заместителя начальника областного управления называл мне Николай Николаевич совсем недавно. А теперь вот довелось познакомиться лично…

— Не припоминаю, чтобы нас представляли друг другу, — сказал он. — Но это и неважно. Нас ты, Алексей Владимирович, практически не интересуешь. Сейчас я тебе обрисую положение вещей, а ты слушай внимательно и запоминай. Грузины убиты по распоряжению Храпова Матвея Владимировича, группировка которого действовала под прикрытием Безбородова Николая Николаевича. Ты узнал об этом случайно, хотел сообщить органам, но испугался мести вышеуказанных лиц. Можешь вообще пройти как свидетель, нам ты, повторюсь, не нужен. Понял, нет?

Все было понятно. Зам начальника управления хотел свалить Николая Николаевича, поставить своего начальника городской милиции, а заодно и прихлопнуть команду Матвея. Одним выстрелом убить сразу всех зайцев и получить сразу все освободившиеся финансовые потоки… Очень нагло, очень топорно, но он явно рассчитывает получить свое…

— Я сомневаюсь, что Матвей Владимирович убил этих грузин, — честно сказал я. — Он никак не мог этого сделать, я знаю его как честного и порядочного человека, заслуженного спортсмена…

Его губы растянулись в улыбке, но глаза не улыбались.

— Дурочку валяешь? — спросил он лениво. — Дело твое, конечно. Тебе получать.

— До сих пор нет протокола задержания, — сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало вызывающе. — До сих пор мне не предъявлено никакое обвинение. Очевидно, что прокурор не в курсе происходящего. Нехорошо, гражданин начальник. Перестраивали вас, перестраивали, а воз и ныне там. Я…

— Ты — мелкий сучонок, который лезет туда, куда ему лезть не полагается, — перебил он меня. — Если бы не папа, давно бы уже закрыли… Я тебе сегодня сделал лучшее предложение в твоей никчемной жизни. А ты сидишь и мозг мне сношаешь. Испытываешь терпение. Оно у меня не безграничное.

— Наш журналист Ярослав убит по вашему приказу, — сказал я с плохо скрываемой ненавистью. — Вы связаны с уголовниками, убийцами и грабителями. Да и грузин этих вы же сами… Тоже по вашему же приказу…

Он понимающе кивнул и поднялся со стула.

— Требую поставить в известность о моем задержании прокурора! — крикнул я ему вслед. Он даже не оглянулся.

На место вновь вернулся лысоватый, потеющий и уставший.

— Ты, я вижу, не понял ни хрена, — сказал он с удивлением в голосе. — Такой смелый, что ли? Или думаешь, что отмазывать тебя побегут? Короче… — он порылся в коричневой папке и выудил из нее лист бумаги, исписанный мелким почерком. — Вот. — Он положил лист на стол. — Тебе и писать ничего не нужно, просто поставишь число и подпись. И сразу — вот!

Передо мной на стол лег еще один лист из коричневой папки.

— Подписка о невыезде, — пояснил мой собеседник. — Распишешься и гуляй себе. Еще в кабак успеешь, к девочкам…

— А если не распишусь? — спросил я осторожно.

Он пожал плечами.

— Тогда кабак отменяется, мы с тобой пойдем в другое место, где уже собрались очень нехорошие дяденьки. Очень злые. Они хотят домой, к женам и детям, но пойти не могут. Когда я им скажу, что ты не хочешь сотрудничать и задерживаешь их на рабочем месте… Они будут сильно недовольны.

— Переживу как-нибудь, — беспечно сказал я.

Он был раздражен.

— В последний раз спрашиваю — будешь подписывать?

— Нет, — ответил я.

— Ну тогда пошли, — сказал он.

Меня привели в комнату, побольше предыдущих, с зарешеченными окнами, прокуренную и облезлую. В комнате трое мужчин, все в форме. Усатый, который, кажется. был у них за главного, смотрел на меня с тоской и неудовольствием.

— Че, колоться не хочешь? — досадливо спросил он. — Эт зря. Чистосердечное признание, как известно, смягчает наказание.

— Но увеличивает срок, — пошутил сидящий за столом.

— Бывает и так, — согласился усатый. — Всяко бывает. А тебе, парень, последний шанс, так сказать. Самый-самый последний. Подписывать будешь?

— Только в присутствии прокурора, — сказал я твердо.

Усатый улыбнулся, показав золотые зубы, и сказал дружелюбно:

— Сам себя задерживаешь и нас задерживаешь. Давай, Виталь, неси реквизит. Чего волынку тянуть?

На запястьях у меня защелкнулись наручники. Нет, скорее всего, эти люди не были садистами и извращенцами. Выглядели они так, словно выполняли очень неприятную и грязную работу, которую выполнять надо, деваться некуда… Мой самый первый собеседник оказался прав — здесь не били, только пытали.

Сознание человека — интересная штука. Некоторые детали происходящего я помню очень хорошо и отчетливо. А вот полной картины не было и нет.

Сначала они применили простой целлофановый пакет. Просто надели его мне на голову и плотно зафиксировали. Очень примитивная пытка, но все равно некоторый профессионализм в процессе ее применения просто необходим. Немного передержать и человек начинает потихоньку помирать, к чему, конечно, никто не стремится…

Ощущения от надетого на голову пакета — не самые лучшие. Ты задыхаешься, начинаешь инстинктивно дергаться (тебя в это время крепко держат), а потом накатывает дурнота, окружающий мир начинает гаснуть, а сознание затуманиваться… Товарищи в форме старались, чтобы я не терял сознания, и в большинстве случаев у них это получилось. Кроме одного раза, когда я умудрился-таки отрубиться. Тогда им пришлось поливать меня водой. Возвращение сознания в такой ситуации — очень неприятная история, хотелось отключиться по-настоящему, надолго, чтобы это все прекратилось…

Сколько длилась экзекуция с пакетом, я понятия не имею. Только мне показалось, что длилась она очень долго. Как минимум несколько часов, что, конечно, не соответствовало действительности. Но потом (этот момент я хорошо запомнил) усатый с удивлением в голосе сказал:

— Упорный…

— Может «ласточку»? — предложил один из моих мучителей.

— Нет, — отверг его предложение усатый. — Давай «смирительную».

— После кулька? — усомнился тот, кто предложил «ласточку». — А если у него сердце слабое?

— Подохнет, не велика потеря, — назидательно сказал усатый. — На их банде три «барана» висит. А он еще тут кочевряжится.

А вообще, интересно, подумал я. Сознание во время этой паузы стало каким-то очень обостренным, четким. Похоже, что им действительно нужно либо мое признание, либо мой труп.

Момента, когда меня затягивали в смирительную рубашку, я не помню. Помню только дикую, нестерпимую боль в спине. Как будто в позвоночник загнали огненную спицу. Я орал — иначе было невозможно. Кажется, матерился. И еще, была злость, дикая, нечеловеческая. Эта злость прибавляла сил и энергии.

— Подписывать будешь? — Откуда-то из тумана боли раздался голос.

— Пошел ты… — выплюнул я.

Нет, не было в этом моем упрямстве ничего героического, красивого и благородного. Просто моя ненависть к ним перевесила все остальное. Даже чувство самосохранения…

А потом все как-то вдруг закончилось. Я с изумлением обнаружил, что иду по коридору, без наручников, хоть и с болью в спине, и с вылетающим из груди сердцем. А провожают (именно провожают, а не ведут!) меня двое мужчин, один из которых мне знаком, но я никак не могу вспомнить — откуда именно.

— Может быть, в больницу? — участливо говорит смутно знакомый мужчина.

Я отрицательно мотаю головой. В больницу почему-то не хочется.

— А куда? — спрашивает он озадаченно. — Домой?

Я киваю. Домой!

На улице мы садимся в милицейскую «канарейку» и едем ко мне на квартиру. А я умудряюсь вспомнить, что это за смутно знакомый гражданин. Это же доверенное лицо Николая Николаевича! И тут же в сознании вспыхивают вопросы. Меня отпустили? Почему? Я подписал то, что они хотели? Не выдержал? Или отмазал Николай Николаевич?

— Почему меня отпустили? — спрашиваю я. — Я подписал что-то? Или это… Николай Николаевич?

— Ничего не помните, — то ли спрашивает, то ли констатирует он. — Был звонок с самого верха. Из Москвы. Интересовались вашим делом.

Я удивлен. Кто, спрашивается, в Москве может интересоваться моим делом⁈

— А Николай Николаевич просил вам передать, чтобы вы ничего не предпринимали. Как будто ничего не было. Понимаете?

Я понимаю и в то же время не понимаю. Что за хрень происходит?

— Как «ничего не было»? — спрашиваю я.

— А вот так, — говорит он очень серьезно.

Я открываю окно, и в прокуренный салон врывается свежий весенний воздух. За бортом то ли поздний вечер, то ли ночь. Ни людей, ни машин. Горящие фонари и сплошное умиротворение… Хочется туда, наружу…

— Остановите, хочу пешком пройтись, — говорю я.

Но помощник Николай Николаича непреклонен:

— Нам приказано доставить до подъезда и проконтролировать.

Раз приказано, значит приказано. Ехать тоже неплохо, потому что весенний воздух и… свобода! Накатывает эйфория, хочется смеяться или петь… Или еще что-нибудь безумное.

— Я точно ничего не подписал? — снова спрашиваю я. Это кажется мне очень важным.

Он отрицательно качает головой, и я шумно выдыхаю. Все окончилось не так уж плохо на этот раз. Или не окончилось…

«Канарейка» сворачивает ко мне во двор, притормаживает, и шофер, до этого все время молчавший, говорит:

— Там у подъезда две «тачки» подозрительные и народ возле них.

Помощник Николая Николаевича молча достает табельный «Макаров». Все это очень похоже на сериал «Спрут»… В свете фар я узнаю знакомые фигуры. Матвей. И с ним Валерик. И еще какие-то парни, которых я не узнаю.

— Все в порядке, — говорю я помощнику, — это свои. Свои!

Помощник заметно расслабляется, табельный «Макаров» исчезает, и я, слегка покачиваясь, словно с корабля на берег, выхожу из машины.

Наши парни очень рады меня видеть, мы обнимаемся.

— Живой-здоровый? — бегло интересуется Валерик.

Я машу рукой.

— А что мне сделается⁈ Вы лучше скажите, как это получилось, так быстро меня вытянуть?

— А это ты своему Борисычу скажи спасибо, — улыбается Валерик. — Он вроде бы в приемную Бакатина дозвонился через своих столичных друзей. Министра, понял? Местные менты тут охренели, наверное, когда им от министра за тебя позвонили!

— Класс! –говорю я, отмечая, что в этот раз Борис Борисович сработал весьма эффективно, оправдав те немалые деньги, что мы вливали в газету и выборы.

— Борисыч сказал, что если тебя не отпустят сегодня, то он завтра с утра митинг под окнами ментовской управы соберет, — добавляет Валерик.

— Нормальный ход, — с одобрением говорю я. — А вы как узнали, что меня отпустили?

— Узнали, — улыбается Матвей и, понизив голос, спрашивает: — Сильно били?

— Вообще не били, — признаюсь я. — Можно сказать, отделался легким испугом. Легчайшим! А где Серега?

— Все как договаривались, — успокаивает меня Валерик, — забрал с офиса основные документы и гасится в деревне у материнской родни.

— Кстати, как в офисе? — спрашиваю я. — Обыск и все дела?

— Ерунда, — машет рукой Валерик. — Изъяли видик, кассеты какие-то. Компьютер забрали, паразиты! Ну и мелочь какую-то из сейфа. Тысяч пять, кажется. И водки три ящика!

— Хрен с ними, — говорю я с улыбкой. — Им теперь в самый раз — напиться и забыться! Да чего мы тут у подъезда стоим? Пойдем в квартиру, кофе заварим…

— Пойдем, — соглашается Матвей. — А парни пока здесь подежурят. Вдруг что…

Мы сидели в кресле и медленно, обстоятельно пили кофе и разговаривали.

— Так я все равно не пойму, — сказал Матвей, — кто все-таки этих грузин замочил? Из-за чего весь сыр-бор?

— Хрен его знает, — сказал я задумчиво, — менты очень хотели, чтобы убийцей оказался ты. Под прикрытием Николай Николаича.

— Скорее всего, сами их и замочили, — озвучил Валерик наиболее правдоподобную версию. — А может и не сами, а подписали на это кого… Того же Гусара.

— Может быть, может быть… — проговорил я задумчиво. — Но тогда получается, что они в курсе всех наших дел на заводе. Откуда, спрашивается?

— Да брось! — махнул рукой Валерик. — Нас с этими грузинами в баре видели, а там что сотрудники, что шлюхи — каждый первый стучит. Стукнули, что есть конфликт у нас с этими… Вот менты за это и зацепились.

— Понятное дело, — согласился Матвей.

Я молча пил кофе и думал. Дело это не было для меня таким уж понятным…