Кирилл Обломов и его невероятные миры

Глава 11

На тропе, облокотившись на метлу, с меня не сводит насмешливого взгляда страшная горбатая старуха. В голове веером проносятся воспоминания того, как когда мне в далёком детстве, ещё до школы, читали русские сказки, где было всё: и Елена Прекрасная, и Кощей, и Конёк-Горбунок, и Иван-царевич, но и ужасная Баба-Яга.

Она смотрит на меня, ухмыляется, зубы высовываются из нижней губы, волосы спутанные, а глаза пронзительные, наполненные зловещей силой.

— Я … бабушка, заблудился, — голос предательски дрожит, хочется сжаться в комочек, как жаль, что нет шапки-невидимки.

— Заблудился, сладенький мой? Это бывает, места здесь дремучие, заповедные … топи кругом. А ты один, касатик? — её глаза блеснули алчным огнём.

— Один, — осторожно говорю я. Значит, моих друзей не узрела, это хорошо.

— Как же такой молоденький и оказался здесь, неужто волки загнали? — сверлит она недоверчивым взглядом.

— Спасибо вам бабушка, что их отогнали, — я прикладываю ладонь к сердцу.

— Какой благодарный мальчик, — с одобрением шамкает она. Она с шумом вдыхает воздух, щурится, осматривает меня со всех сторон. — Запаха крови не чую. Неужели волки не успели тебя покусать? А, кольчуга на тебе ладная, словно для взрослого героя делали, но маленькая по размеру. Случаем, она не гномов-проказников? Может и ты гном?

— Ой, нет, я мальчик! — возмутился я.

— Это хорошо, что мальчик, — с одобрением говорит она.

— В каком смысле? — пугаюсь я. Неужели съесть хочет.

— Да во всех смыслах. Старая я, хозяйство трудно вести. Ведь ты поможешь бабушке, за ту услугу, что я тебе оказала — серых прогнала: дров наколоть, воды с колодца принести, яблоню окопать?

Поднимаюсь с земли, стряхиваю с кольчуги прилипшую грязь и слюну хищников, вздыхаю, а ведь она права, не отплатить за своё спасение — чёрная неблагодарность.

— Конечно, помогу, бабушка, — я пытаюсь в свой голос добавить нотки энтузиазма, вероятно, не очень получилось, и старуха хмуро усмехнулась.

— Ну, так, пойдём, милок. Или на метле прокатимся? — предлагает она.

— Давайте пешком, — прошу я.

— Да как скажешь, пешком так пешком. Избушка моя недалеко, у края болота стоит. Правда сыростью от топей тянет, вот и радикулит из-за этого разыгрался, но зато соседи близко и не так скучно старушке.

Я вздрагиваю, представив, о каких соседях она говорит, но делать нечего, покорно иду за шоркающей ногами Бабой-Ягой. Хочется себя ущипнуть, до сих пор не могу поверить в реальность происходящих событий.

Вот она приостанавливается, с раздражением что-то смахивает с тропы метлой и нечто визжащее отлетает в сторону, ломая кустарник, поспешно уносится прочь.

Лес раздвигается в стороны и в просветы между кронами деревьев заглянула жёлтая Луна, поблизости ухнул филин, лягушки на болоте, как по команде смолкли.

— Вот мы и пришли, сейчас я тебя накормлю, напою и спать уложу, а завтра работу сделаешь и можешь идти по своим делам, — по-хозяйски говорит она, ласково отводя рукой ветку яблони, усыпанную множеством наливных яблочек.

На поляне стоит бревенчатая избушка, окружённая странным забором. Внезапно я понимаю, из чего сделана ограда. Рот моментально заполняется тягучей слюной, от страха подкашиваются ноги. Вместо кольев в землю вбиты человеческие кости, а кое-где на них надеты черепа. Останавливаюсь не в силах сделать шаг, старуха с неудовольствием оборачивается.

— Что застыл? Проходи во двор, только к тому сараю не подходи, живёт там медведь, но он на цепи, так, что не бойся. Проходи же, — толкает меня вперёд.

Словно во сне захожу во двор, сердце сжимается от леденящего ужаса, я во владениях Бабы-Яги.

— Захочешь воды, вон колодец, а я пока баньку истоплю, — она, постанывая, хромая на одну ногу, уходит к хозяйственным постройкам. В загоне моментально загоготали гуси, разбуженные её причитаниями и громкой вознёй.

Вода! Одна мысль о ней заставила сильнее биться сердце, бросаюсь к колодцу, тащу за верёвку тяжёлое ведро и жадно пью, делая большие, судорожные глотки.

Живительная влага очищает разум, и тело наливается силой, даже страх утихает, засев лишь маленьким холодным комочком где-то под сердцем. Оглядываюсь по сторонам, вблизи навес, под ним натянуты верёвки и, мне поначалу показалось, там вялится рыба, но оказались на них связки зелёных лягушек. Под другим навесом сушатся мухоморы и пучки душистых трав. В сарае завозился медведь, гремит цепь, он высовывает огромную морду, но на него зло прикрикивает старуха и зверь поспешно убирается обратно. Не знаю почему, но мне стало жалко медведя, будет возможность, обязательно отпущу его на свободу.

— Тебя как звать, милок? — слышится голос Бабы-Яги.

— Кириллом, — слегка запнувшись, говорю я.

— Чудное имя, — шамкает она. — Верно, из дальних краёв?

— Из дальних, бабушка, — соглашаюсь я.

— Это хорошо, — почему-то радуется старуха. — А родители, где твои?

— За болотом, — неопределённо говорю я.

— Верно, ищут тебя уже, — она внезапно появляется за моей спиной, и я вздрагиваю от неожиданности.

— Конечно, ищут и скоро найдут, — едва не вскричал я.

— Что ж, я гостям рада, — ухмыляется старуха, искоса бросив взгляд на ужасную изгородь.

Затем она уходит к бане и вскоре из неё повалил крепкий дым. Я бесцельно хожу по двору, высматривая пути к отступлению. Не верю я этой старухе, не отпустит меня, взгляд у неё злющий и хитрый, я уверен, задумала она мысль чёрную.

Как бы невзначай подхожу к калитке, мгновенно с ветки слетает филин, проносится над головой и глухо ухает, моментально слышится насмешливый голос Бабы-Яги.

— Ты куда-то собрался, Кирюша?

— С чего вы взяли, бабушка, просто хожу, — я нехотя отхожу от выхода, прищурив глаза, со злостью смотрю на филина, который сел на ветку яблони и не сводит с меня немигающего взгляда. Будет возможность, пёрышки ему выдёргиваю, мстительно думаю я. Филин словно читает мои мысли, переваливается с лапы на лапу, скрипнул крючковатым клювом, крепче обхватывает острыми когтями ветку. Да уж, справится с ним, будет сложно, разве, что палкой навернуть. Интересно. Есть ещё охранники, или только филин?

Словно подтверждая мои опасения, в загоне громко гогочут гуси и, переваливаясь с боку на бок, выходят из него огромные птицы, ну просто мутанты какие-то, размером с добрых индюков, а то и больше. Они окружают меня, и я пячусь к бане, с удивлением и растерянностью замечаю, что клювы у них тоже странные, усеянные острыми зубами, как у крокодилов. От пары штук, конечно, можно отбиться, но со стаей вряд ли, уныло думаю я, и вваливаюсь в предбанник.

Баба-Яга оборачивается ко мне, учтиво говорит:

— Одежду сюда положи, её обдериха постирает, а оденешь эту, — указывает она на белые холщовые штаны и такую же белую рубашку. — Да с банником будь поучтивее, он не любит когда кто-то моется после двенадцати, но я уговорила его не свирепствовать, чёрную курицу задушила и, не ощипывая, закапала под порогом бани, — гнусно улыбается старуха, — вот и кусок чёрного хлеба положила и крупной солью засыпала. Надеюсь, не станет он тебя обжигать кипятком и кидаться камнями в печи-каменке. Разве, что в стену будет стучать, но ты не бойся, до смерти он запаривать тебя не будет.

— Банник, а кто это? — вздрагиваю я, но пытаюсь не подавать вида, что мне страшно.

— Не уж то никогда не встречался? — удивляется Баба-Яга.

— Так мы привыкли мыться в ванной, под душем, — невольно шмыгаю носом, так мне не по себе.

— Банник — дух, живущий в бане, а обдериха — его жена. Если найдёшь с обдерихой общий язык, одежду выстирает и дырки заштопает, волосы расчешет. А если всё же захотят чинить против тебя зло, вот, возьми, — старуха протягивает железный прут, — они как огня боятся железа.

— Спасибо, бабушка, — уныло говорю я. Никогда бы не мог подумать, что мытьё в бане такой опасный процесс, лучше грязным ходить, чем одной рукой веничком себя наяривать, а другой — железным прутом от нечисти обороняться.

— Пойду, ужин разогрею, тебе надо хорошо поесть, а то работать завтра будешь плохо, да и не ровен час похудеешь, — хихикнула старуха, нижними зубами почесала верхнюю губу и, вздыхая и кряхтя, удаляется.

Остаюсь один, испуганно таращусь по углам, но никто с криками не выскакивает. Немного успокаиваюсь, снимаю кольчугу, скидываю грязную одежду и осторожно захожу в парилку. Лёгкие мгновенно обжигает жар, в клубах пара почти ничего не видно, только светятся раскалённые камни. Плеснул на раскалённые камни водой и едва не задохнулся от взвившихся вверх клубов пара.

— Кто ж так на камни брызгает! — вблизи раздаётся раздражённый басовитый голос.

— Кто здесь? — я едва не упал в обморок, но нахожу в себе силы и взмахиваю железным прутом.

— Не маши своей железякой, не трону тебя, нам и курицы чёрной достаточно! — грозно говорит некто.

— Вы … банник? — дрожа, спрашиваю я и в клубах пара пытаюсь рассмотреть невидимого собеседника.

— А кого ты ещё здесь хотел увидеть, кикимору, что ли? — банник хохотнул, посчитав это хорошей шуткой.

— А вы камнями кидать не будете? — вспоминаю я слова Бабы-Яги.

— Будешь махать этим прутом, точно швырну, — обещает мне он.

Я поспешно опускаю прут, и силюсь сквозь клубы пара увидеть незримого собеседника.

— Ты бы вообще положил бы его на пол, — звучит напряжённый голос.

— А вы мне точно ничего не сделаете? — я стараюсь незаметно приблизиться к предбаннику, чтоб улизнуть от страшного духа.

— Сказал же, не трону … ты все, как положено, сделал … чёрную курицу под порогом закопал, а сейчас в предбаннике жена моя — обдериха, чёрный хлеб жуёт и солью посыпает, — звучит грубый, но с добродушными нотками голос.

Я уже приоткрыл дверь и хотел выбежать за неё, но взглядом упираюсь в косматое существо, в грубой рубашке до пяток, волосы на голове прямые, сосульками свешиваются ниже плеч и сквозь них выпирают узкие уши.

Обдериха повернулась ко мне, её жующий рот попытался растянуться в улыбке, обнажая редкие зубы, круглые глаза останавливаются на мне и не мигают. В мохнатой руке зажат кусок чёрного хлеба, густо посыпанный солью. Я отпрянул от двери, сердце заколотилось так, что даже больно стало и в этот момент часть пара вытянуло в щель двери и в глубине бани обозначается силуэт невысокого, коренастого мужчины, так же покрытого шерстью.

— Что ты носишься по бане, здесь париться нужно, а не бегать. Смотри, сколько пара выпустил, разве так можно! — банник окунает веник в кадушку со студёной водой и слегка брызгает на раскалённые камни. Клубы пара вновь скрывают его, но внезапно он оказывается прямо передо мной и, вперив суровый взгляд на железный прут, требует:

— Брось сейчас же!

От неожиданности разжимаю пальцы, прут с грохотом падает, подкатившись к лохматым ногам банника, тот поспешно отпрыгивает, глаза наливаются кровью, но, сдерживается:

— Это ведь ты случайно сделал? — с угрозой спрашивает он.

— Простите, — прижимаю я руку к сердцу.

— Ладно, проехали, — миролюбиво отвечает банник, — вижу ты ещё совсем маленький, неопытный. А вот зачем ты к Бабе-Яге в гости пожаловал? — присаживается он на гладкие доски и внимательно смотрит на меня.

— Я не совсем у неё в гостях, обещал ей дров наколоть, воды принести …

— А-а, понятно, — кивает головой банник, — значит надолго здесь, часто теперь тебя буду видеть.

— Как это часто? — пугаюсь я.

— Не отпустит она тебя, в рабство ты к ней попал, — говорит он и меня словно обливают из кадушки ледяной водой.

— Как это … в рабство? — заикаясь, переспрашиваю я.

— Ну, это лучше, чем, если она обглодает твои косточки и забор свой ими поправит, — цинично говорит банник. — Да тебя озноб бьёт! Сейчас ещё парку прибавлю, — банник брызгает веником.

— Я не хочу быть в рабстве, так нельзя! — неожиданно я всхлипываю и не могу сдержать слёз.

— Ты что, мальчонку обижаешь? — раздаётся визгливый голос обдерихи.

— Нет, это я сам, — всхлипываю я.

— Что тогда случилось? Муж камнями в тебя не швыряет, я кипятком не поливаю, — удивляется она.

— Вы так добры ко мне.

— Это верно, — хихикнула обдериха. — Тогда чего пол слезами орошаешь?

— Помогите мне убежать от Бабя-Яги! — взмолился я.

— Как это … убежать, — сердится обдериха, — никак не можно!

— Ну, пожалуйста!

— А вежливый какой, — удивляется она. — Муженёк, что скажешь? — она смотрит своими немигающими глазами сквозь приоткрытую дверь.

— К нам впервые обращаются за помощью, — рокочет его голос. — Обычно, наоборот, — в замешательстве говорит он. — Хорошо, мы подумаем, — поразмыслив, соглашается он.

— А как скоро? — с мольбой спрашиваю я.

— Годик, другой … мы сообщим своё решение.

— Это ужасно долго! — вскричал я.

— Разве? — удивляется банник.

— У людей короткий век, — мудро замечает обдериха, — что для нас мгновенно, для них вечность.

— Чудные всё же люди, — хмыкает банник, — хорошо, в следующий раз зайдёшь, попариться мы сообщим о нашем решении. Только не забудь чёрную курицу на пороге закопать, и чёрный хлеб солью засыпать, — требует он. — В этот раз ты всё правильно сделал.

— Это не я курицу и хлеб, — опускаю взгляд в пол. Мне кажется, не следует им врать.

— Как не ты, а кто? — удивляется банник.

— Баба-Яга, — понуро говорю я.

— А ты честен, — обжог меня взглядом банник. — Своим признанием ты снимаешь с нас обязательство гостеприимства, — жёстко добавляет он.

— Я не знал о таких тонкостях, — мямлю я. — Раньше я мылся в ванной под душем.

— Фу, какая гадость! — едва не сплюнула обдериха.

— Что нам прикажешь с тобой делать? — банник подходит совсем близко и мне стало нехорошо от его пронзительного взгляда.

— Может, кожу с него снимем? — немигающее смотрит на меня обдериха.

— Погодь, чуть что, кожу сразу снять! Нельзя пользоваться наивностью человека, — строго сдвигает лохматые брови коренастый банник.

— Так я это … не настаиваю … но как-то надо его наказать, — смущается обдериха и прячет взгляд от сурового банника.

Я цепенею от страха, ощущение, что всё происходит не со мной, интуитивно прикрываюсь деревянным тазиком и приготовил веник для обороны, взглядом ищу железный прут, но он закатился под скамью. Для себя решаю, буду обороняться, живым не дамся.

— Звать то тебя как? — словно добрый дедушка, вопрошает банник.

— Кирилл, — хлопнул губами я.

— Вот видишь, он даже имя своё истинное сказал, — произносит банник, — наивность в высшей степени. Разве можно такого обижать?

— Ты прав, муженёк, что с него возьмёшь, — шепелявит обдериха, демонстрируя свои редкие зубы.

— А ты знаешь, что ты сделал своим признанием? — банник присаживается на скамью и жестом предлагает сесть мне. — Ты снял обязательство перед Бабой-Ягой, иначе б ты по гроб жизни не расплатился с ней за ту задушенную чёрную курицу и чёрный хлеб с солью. Она хитрая, но ты перехитрил её своей наивностью и чары её на тебя действовать не будут. У тебя появилась возможность вырваться … хотя, что-то всё ещё висит над тобой, — банник вперил на меня внимательный взгляд. — Какую услугу или помощь она для тебя оказала?

— От волков спасла, — хлюпнул носом я.

— От волков? Это плохо, — хмурится банник. Хотя если она сама их подослала, то обязательство перед ней аннулируется. Но тебе необходимо выяснить, что на самом деле, было, иначе завязнешь у неё очень, очень надолго.

— А как это узнать? — в отчаянье пискнул я.

— Ну, если где в разговоре она проговорится или лично тебе скажет, но это вряд ли, — чешет лохматую голову банник.

— Что же мне делать, неужели всю жизнь в рабстве у неё быть? — колючие слёзы стараются вырваться из глаз, но усилием воли сдерживаю себя, чтобы не расплакаться.

— Почему всю жизнь, — мягко говорит банник и мне сразу легчает на душе, но он безжалостно продолжает, — она может в любой момент тебя съест, если увидит, что ты плохо работаешь. Поэтому когда тебе невмоготу будет работать, лови чёрную курицу, души её, закапывай на пороге в баню и смело иди к нам, мы попробуем тебе помочь, — благодушно улыбнулся банник.

— С курицей не получится, — горько вздыхаю я.

— Почему не получится? — не понимает меня банник.

— Я не смогу её задушить.

— Кого, курицу? — весело смеётся обдериха.

— Да, — сознаюсь я. Мне стыдно, но переступить через себя не могу, лишать жизни кого либо, для меня невыполнимая задача. Как представлю, как буду гоняться за курицей, а затем душить, в дрожь бросает.

Банник кривит губы, раздувает щёки, чешет нечёсаную голову, затем порывисто встаёт, ходит по бане взад-вперёд, останавливается, задумчиво смотрит на меня.

— Добрый ты Кирюша, нельзя таким быть, пропадёшь. Хорошо, хотя бы чёрный хлеб с солью принеси. Это ты хоть, сможешь сделать? — хмыкает он.

— Конечно, — обрадовался я.

— Вот и ладушки, — вздыхает банник. — Ох, как я намучился с тобой! — вздыхает он.

— Спасибо, вы такие добрые, — искренне говорю я.

— Давно мы такое уважение в свой адрес не слышали, — улыбается обдериха и даже лицо преображается, словно лучик света по нему пробегает. — Вот, что тебе скажу, сынок, — хихикнула она, — можешь заходить просто так, без всяких подарков, ты их нам сейчас с лихвой дал, я даже себя молодой почувствовала. А насчёт волков я у неё сама спрошу, — неожиданно она гладит меня по голове. — Какой хороший мальчик. Вот, что я подумала, переберёмся мы в твою баню. Надеюсь, она у тебя есть? — она, не мигая, смотрит на меня.

— Недавно папа построил на даче, — хвалюсь я.

— Из дерева? — строго вопрошает банник, видимо ему понравилась идея жены.

— Из дерева, — киваю я.

— Вот тебе подарок, Кирюша, — банник протягивает мне странный медальон — миниатюрный веник из тоненьких прутиков, — опустишь в росу, встряхнешь, бодрость, и небывалая сила сразу вольются в тело.

— Спасибо, — вновь благодарю я, — а мне даже нечего вам дать. Вот, что, возьмите мою кольчугу!

— Нет, она из металла, всё тело сожжёт, — смеётся банник. — Не переживай, для нас лучшим подарком будет перебраться от этих топей в нормальное человеческое жильё. Каждую ночь ностальгия мучает, раньше мы у купца одного жили, да извела его Баба-Яга и к себе нас забрала. Ты ведь, приглашаешь нас? — хмурится он.

— Конечно, — не задумываясь, говорю я.

— Тогда по рукам, — он протягивает толстую, всю в шерсти ладонь.

С опаской жму её, и искорки пробегают по нашим пальцам.

— Всё, договор заключён, — с облегчением вздыхает банник. А я не знаю, хорошо это или плохо.

Банник и обдериха как-то незаметно исчезают, а я наконец-то привожу сметенные мысли в порядок. Оно конечно положение не аховое, но у меня появились если не друзья, то союзники. В какой-то мере замаячил шанс выбраться из владений страшной старухи.

В предбаннике одеваюсь в чистые одежды, перепоясываюсь волшебной верёвочкой и выхожу во двор в тот момент, когда Баба-Яга заканчивает загонять в загон ужасных гусей. В сарае звякает цепь, медведь тяжело вздохнул, переворачиваясь с боку на бок, из глубины топей донёсся хохот кикиморы, филин ухнул, щёлкнул клювом и повернул в мою сторону голову. Я под постоянным присмотром, вероятно, помимо филина есть и другие кто за мной приглядывают. Стайка летучих мышей нахально проносится у самого лица, и я почувствовал злобное внимание с их стороны.

Баба-Яга шумно нюхает воздух, чует меня, оборачивается через плечо, затем ковыляет ко мне, опираясь на растрёпанную метлу.

— Как тебе баня, Кирюша? — она смотрит на меня, улыбается, но глаза злющие, словно у бешеной собаки.

— Спасибо, бабушка, — кротко отвечаю я.

— Банник с обдерихой не обежали? — в её голосе столько яду, что я едва не отравился.

— Да так, — неопределённо говорю ей, — сильно друг другу не мешали.

— Что выспрашивали? — старуха цепко держит меня на прицеле своих холодных глаз.

— Ничего неопределённого, — осторожно говорю я, — за чёрную курицу и хлеб с солью благодарили.

— С ними надо быть вежливыми, если, что не по ним будет, с живого кожу стянут, в печь затолкнут. Нраву они дикого и необузданного, живут старыми традициями и не приемлют ничего нового. А сейчас, Кирюша, иди в дом, покушаешь, а завтра старушке поможешь, эти две бочки, — указывает она огромные бадьи литров на тысячу каждая, — наполнишь водой из колодца, а если до обеда управишься — наколи дровишки, но сначала тот столетний дуб спили, а затем его на дрова и пусти. Вот, впрочем, и вся работа, — разводит она руки, — успеешь к вечеру сделать, можешь уходить, неволить тебя больше не буду, — ехидно посмеивается она, жуя нижними зубами верхнюю губу.

С неудовольствием смотрю на вредную старуху, но словно спотыкаюсь об её людоедский взгляд и поспешно говорю:

— Буду стараться, бабушка, но невольно бросаю взгляд за ограду из человеческих костей, там моя свобода, вот только выбраться необходимо до того как она решит меня сожрать.

— Вот эти слова мне по душе, — хвалит она меня, — надо хорошо работать и хорошо кушать. С этими словами она тихонько подталкивает меня метлой к дому, но этого было достаточно, чтоб я влетел в дверь как снаряд, брошенный из пращи.

Чёрный кот, но не такой ухоженный, как у Антонины Фёдоровны, яростно зашипел и хотел вцепиться мне в лицо, но получает между глаз метлою. — Как гостей встречаешь, Василий! — грозно крикнула Баба-Яга и с милой улыбкой обращается ко мне, — разбойник, недавно рысь так искусал, едва живая убежала. У Василия когти железные, а зубы острые и колдовать умеет, правда чуть-чуть, — ухмыляется она.

Кот, вздыбив шерсть, метнулся боком под кровать и злобно рычит, словно тигр.

— Скоро успокоится и даже играть с тобой будет … в кошки-мышки, — злобно хихикнула старуха.

Баба-Яга усаживает меня за стол. На удивление всё вкусно и питательно, только боюсь спрашивать, из чего приготовлены блюда. Смутно догадываюсь, супчик с лапшой не из курицы. Нечто вроде лягушачьей лапки выудил из тарелки и, закрыв глаза, проглотил. Если сильно не придираться, вполне достойно, французы, ведь, едят, а ещё деликатесом считают. Запечённый в углях уж, несколько подкачал — жестковат, надо было его ещё слегка пропечь. Но чай на душистых травах, с пирогами и диким мёдом, выше всяких похвал. С удовлетворением отметил про себя — жить можно.

— А что, бабушка, давно здесь живёте? — интересуюсь я, схватив крендель с маком и, наслаждаюсь, запивая его чаем.

— Сколько себя помню, столько и живу, — старуха неожиданно взгрустнула. — В своё время от Ивана Грозного скрывалась в этих лесах. Тогда я была ещё совсем юной девочкой, не более трёхсот лет набежало. С матерью смогли пробраться в самый центр топей, соорудили магическую защиту, вошли в контакт с местными и зажили более-менее. Вот только в один из дней появился необычный странник, как обычно хотели извести его, но зубы об него едва не сломали, великим колдуном оказался. Но он нас не стал убивать, а взамен на жизнь заставил Путь охранять от не прошеных гостей.

— А что за Путь? — мне так интересно, что даже забыл очередной раз взять крендель с маком.

— Путь к Волшебной Книге о Начале и Конце Мира, — с грустью изрекает она.

— Так значит вы Хранитель? — поперхнулся я чаем.

— О, оказывается кто ты, не простой путник, — с интересом глянула на меня старуха, — тоже за Волшебной Книгой пришёл. Что-то в последнее время зачистили к моим топям непрошеные гости. Вот недавно мужчина приходил, справится с ним, не смогла, героем оказался. С героями всегда сложно, им благоволят боги, — тяжко вздыхает Баба-Яга, — пришлось указать дорогу, иначе изрубил бы меня топором, но направила его через центр топей, где на дне трясины живёт моя мать, надеюсь, за ногу его поймает, или уже поймала, — мстительно заявляет она, с неудовольствием почесав нижними зубами крючковатый нос. — А зачем тебе, внучок, эта Книга, великим колдуном хочешь стать? — ехидно улыбается она.

— Нет, бабушка, Книга мне не нужна … просто тот герой … отец моей подруги … я обещал помочь ей найти его. Ведь без родителей плохо, верно, бабушка? — я заглянул в её глаза, но увидел пропасть, словно её взгляд и есть самая глубокая трясина в мире.

— А я вот рада, что не живу с матерью, — неопределённо говорит Баба-Яга, — в последнее время она стала страдать слабоумием и старческим маразмом. Представляешь, меня хотела утопить!

— А она тоже Хранитель? — содрогнулся я, представив, что и к ней придётся идти.

— Нет, она просто там живёт, очень редко выходит на поверхность, пошарит-пошарит рукой, схватит зазевавшегося путника и на дно, а там съест в покое и уединении. В последнее время она сильно сдала, недолго ей осталось, через каких-то лет триста отойдёт в мир иной, — Баба-Яга вздыхает, платочком промокнула сбежавшую по морщинистой щеке слезу. — Все мы стареем, Кирюша, — вздыхает она.

— А вы Антонину Фёдоровну знаете? — интересуюсь я.

— Кто такая? — нахмурилась Баба-Яга.

— Тоже ведьма, — ляпнул я.

— Я не ведьма, — как ножом отрезала старуха, — я Баба-Яга. Ведьмы это из молодых, старые законы не чтят и вообще, они наполовину люди, — она не удержалась и сплёвывает на пол.

Настроение у неё несколько испортилось и мне становится страшно смотреть в её злое лицо, вот и кот выбрался из-под кровати, поскрёб пол железными когтями, многозначительно глянул на меня и пошёл тереться к своей хозяйке.

Баба-Яга отвела меня спать в хлев, крепко подпёрла дверь бревном и выпустила во двор медведя. Тот, гремя цепью, прошёлся по двору, сунул нос в щель моей импровизированной спальни, шумно вдохнул и, глухо рыча, свалился рядом с хлевом и, принялся искать блох. М-да, вырваться сложно будет. Ладно, утро вечера мудренее, я улёгся в душистое сено и честно пытаюсь заснуть.

Внезапно бревно за дверью падает, я в ужасе вскакиваю, неужели медведь! Дверь открывается и тут же захлопывается обратно. Отползаю в дальний угол, меня сотрясает крупная дрожь, я явственно слышу шаги. Внезапно раздаётся голос:

— Кирюха, это я, — Юра снимает с головы шапку-невидимку и улыбается во весь рот. — С трудом тебя нашли, — жмёт мою руку.