Кони

ГАЛЕРНИКИ

С бывшим профессором Петербургского университета редактором журнала «Вестник Европы» Михаилом Матвеевичем Стасюлевичем Кони познакомился еще в 1876 году и стал частым гостем в его семье. Стасюлевич жил неподалеку от могучей арки, разделяющей сенат и синод и дающей начало узкой и унылой Галерной улице. В том же доме, «под рукой» у Михаила Матвеевича, располагалась и редакция «Вестника Европы», который Стасюлевич редактировал уже десять лет.

Отныне слово «галерники», которым друзья называли членов семейства Стасюлевича, прочно вошло в лексикон Анатолия Федоровича. Скорее всего в дом «галерников» ввел его Евгений Утин, родной брат Любови Исааковны Стасюлевич — жены Михаила Матвеевича.

«Бывать я редко где бываю… — по понедельникам (а с девяностых годов по субботам. — С. В.) бываю у Стасюлевича, где встречаюсь с Кавелиным, Пыпиным — и, эту зиму, с Тургеневым. Это никогда не бывает скучно или пошло, а изредка обращается в маленький умственный праздник — раза два в неделю бываю у Арцимовичей и больше нигде, разве очень редко «для приличия». Бываю, впрочем, еще у Градовского (профессор). С ним и Таганцевым мы состоим на ты и числимся в «друзьях» — они оба хорошие и честные люди, но грубость одного и некоторое лукавство другого мешает мне с ними сойтись ближе».

В доме на Галерной постоянно бывали «впечатлительный и болезненно-восприимчивый», готовый в любую минуту к веселой шутке и тонкой иронии Владимир Сергеевич Соловьев, «мудрорыбица», «многолетний столп» журнала Александр Николаевич Пыпин, высокообразованный ученый, Константин Дмитриевич Кавелин. «Западник» по вкусам, приемам и уважению к разумным условиям свободного развития личности, он в душе сходился со славянофилами старой школы в их горделивой и в то же время нежной любви к русскому человеку».

Непременными участниками «круглых столов» были «живой, подвижный, энергичный» Владимир Данилович Спасович, доставивший немало огорчений Анатолию Федоровичу своими выпадами против Петра Великого и Пушкина; «ближайший и нежный друг Кони, «моховик»[22] Иван Александрович Гончаров; «упорный оптимист» и «прямолинейный либерал» юрист и публицист Константин Константинович Арсеньев. Иван Сергеевич Тургенев — во время его приездов в Петербург, — В. А. Арцимович, В. В. Стасов, К. К. Грот — все эти люди были не просто друзьями Стасюлевича, но и постоянными авторами «Вестника Европы».

Откровенный, а подчас и нелицеприятный разговор о политике или литературе был за обедами у Стасюлевича непременной острой приправой к «гастрономическим утехам». Казалось, сама атмосфера в этом доме содержала полемический заряд. Здесь всегда возникало желание если и не спорить, то высказаться откровенно, проверить на друзьях свою точку зрения на события быстротекущей жизни. Для человека, имевшего недюжинный ум и серьезный литературный талант, общество «рыцарей круглого стола», как они сами себя называли, являлось могучим стимулятором проявления его дарований. Прошли четыре года с момента «посвящения», и Анатолий Федорович напечатал в «Вестнике Европы» свою первую статью — «Спорный вопрос судоустройства».

Эта специальная юридическая статья послужила началом целой серии публикаций. Яркие и увлекательные очерки Кони о докторе Гаазе, об актере Горбунове, о Ровинском, Владимире Соловьеве, речь о нравственном облике Пушкина и многие другие публикации на страницах «Вестника Европы» ознаменовали рождение писателя Кони — блестящего знатока русского языка; мастера литературного портрета, умеющего скупыми, но точными мазками нарисовать яркий живой образ современника.

Дом на Галерной стал для Анатолия Федоровича и прибежищем, где он отдыхал душою от своей ни на миг не прекращающейся войны с бюрократической ратью администрации.

«Воспоминание о моей судебной службе, — писал оп в очерке «Вестник Европы», — как это ни странно — тесно связано с дружеским кругом, который в былые годы сходился за «круглым столом». Эта служба шла, выражаясь словами Пушкина, «горестно и трудно», и тот ея период, когда я, вопреки некоторым неосновательным надеждам, действовал в твердом сознании, что русский судья, призванный применять Судебные уставы по их точному смыслу, обязан быть нелицеприятным слугою, но не прислужником правосудия, бросал свою тень на все последующие годы, ставя меня в положение лишь терпимого, но отчужденного судебного деятеля, которому решались предлагать сложить с себя судейское звание и которого подвергали разным видам служебных аварий — нравственных и даже материальных — до лишения преподавательской кафедры и назначения членом комиссии для разбора старых архивных дел включительно… бывали тяжелые дни и часы, когда в отмежеванной мне области деятельности я чувствовал себя одиноким, окруженным торжествующим противодействием, явным недоброжелательством и тайным злоречием. Но и тогда, в течение почти тридцати лет, садясь за гостеприимный «круглый стол»… мне дышалось легче и свободней, и бодрость снова развертывала свои крылья в моей душе».

Со Стасюлевичем Анатолий Федорович встречался не только на Галерной. Раз в неделю он, Гончаров и Михаил Матвеевич обедали во Французском ресторане на углу Мойки и Невского. Когда-то в этом помещении располагалась кондитерская Вольфа и Беранже. Часто к ним присоединялся Пыпин или Стасов. Иногда общество бывало и более многочисленным.

Их пути пересекались и за границей, «на водах» в Германии и Швейцарии.

С 1 января 1881 года Стасюлевич стал издавать, как приложение к «Вестнику Европы», ежедневную газету «Порядок». Наверное, не без влияния Анатолия Федоровича, газету хотели назвать «Правовой порядок». И Михаил Матвеевич и Кони посчитали, что время для издания самое подходящее — Лорис-Меликов, ставший фактическим диктатором России, упразднил третье отделение, многие дела были пересмотрены, а «ряд сенаторских ревизий и предположенный созыв сведущих людей для обсуждения того, что будет этими ревизиями открыто, знаменовали собою хотя и довольно робкие, но все-таки несомненные шаги по пути к дальнейшему политическому развитию общества…». Шаги эти и впрямь оказались чересчур робкими, а надежды либералов — преждевременными. Бдительная цензура, убоявшись, что главной темой нового издания станет не утверждение правового порядка, а изобличение бесправия и беспорядка, слово «правовой» из названия газеты вычеркнула. Не оправдались и надежды Стасюлевича, высказанные им в шутливом тосте, когда участники «круглого стола» собрались чествовать «новорожденного». Михаил Матвеевич пожелал «новорожденному», чтобы у него «сразу прорезались все зубы» и «никакая административная няня не налагала на него пеленок и свивальников». Пройдет всего три месяца, и будет воспрещена розничная продажа газеты, а через год, 8 января 1882 года, «Порядок» приостановят выпуском на полтора месяца, и больше он уже никогда не выйдет в свет.

Кони напечатал в «Порядке» целый ряд своих статей — «У гроба Ф. М. Достоевского», «Судебная реформа и практика». Писал он чаще всего под псевдонимом: «К-Н-Т» («К-Н-Т» — это мой псевдоним, под которым я писал в Порядке. Он значит — «Кент»… Помните — честный Кент, который говорит правду разгневанному Лиру… Это симпатичная мне фигура в великой драме сыновей неблагодарности»).

Дружба со Стасюлевичем не мешала Анатолию Федоровичу высказываться остро и нелицеприятно в тех случаях, когда «Вестник Европы» печатал материалы, с которыми Кони был не согласен по идейным соображениям. Однажды он писал С. Ф. Морошкину: «В «В.Е.» часто проскальзывают вещи с антирусским направлением. Вспомни статью Спасовича о Пушкине и Мицкевиче!» Эта статья Владимира Даниловича, сделанная на основе его выступления в шекспировском кружке, доставила Кони много огорчений.

Кони — Стасюлевичу:

«31. Х.1886

Я особенно разболелся после волнения, вызванного во мне докладом Спасовича. Это крайне тенденциозное умаление двух наших русских людей напомнило мне своими передержками, извращениями фактов и адвокатским заметанием хвостом только что сказанного — речь о фильтрах… Неужели В[естник] Е[вропы] напечатает эту лекцию?»

Стасюлевич — Кони:

«31. Х

Чтение С[пасовича] я нахожу просто слабоватым и наскоро составленным из материалов, попавших случайно под руки. Покойный Кавелин — тот просто еще упрекнул бы С[пасовича] за то, что он мало отделал Пушкина».

Кони — Стасюлевичу:

«23.1.1887

Кстати — неужели пасквиль Спасовича на Пушкина будет напечатан в В. Е. в неизмененном виде?! Это было бы больно — и, я уверен, вызвало бы большой заслуженный ропот. В иных своих произведениях— быть может и почтенных с точки зрения национальных его целей — но лишенных объективности и историко-критической правды — С[пасович]чъ не особенно щадит то знамя, под которое становится. Припомните историю о сервитутах западного края на первых шагах «Порядка». — Извините, что пишу это, но мне думается, что по отношению к статье о Пушкине — надо показать ему, что русский журнал, хотя бы и вполне Европейского направления — так же имеет свой фильтр, как вопреки ему, будут его иметь и Птб. водопроводы».

Упоминание Кони о фильтре и водопроводе не случайно и заслуживает разъяснения.

Осенью 1884 года Судебная палата рассматривала иск Петербургской думы к акционерному обществу водопроводов, отказывавшемуся построить предусмотренный его же уставом фильтр для очищения невской воды, которую стали загрязнять растущие, как грибы после дождя, новые фабрики и заводы. Стасюлевич, настаивавший на строительстве фильтра и состоявший гласным Думы, поддерживал этот иск в суде. Против него выступили поверенные Общества водопроводов П. А. Потехин и В. Д. Спасович. В Окружном суде общество проиграло дело и апеллировало к Судебной палате, где председательствовал в гражданском департаменте Анатолий Федорович Кони. «Благодаря этому обстоятельству круг собеседников «круглого стола» несколько сократился, — вспоминал Анатолий Федорович, — я был крайне занят изучением этого сложного дела, Спасович затруднялся бывать у человека, против которого собирался энергично выступать. Заседание палаты при переполненной зале заняло целый день до позднего вечера и представляло огромный юридический интерес… Судебная палата, после продолжительного совещания, вынесла единогласное решение, которым призвала Общество водопроводов обязанным устроить фильтр в течение четырех лет…»

В июле 1889 года Михаил Матвеевич писал Кони, отдыхающему в Гисбахе: «Вчера в первый раз городския трубы увидели фильтрованную воду. Какое было великолепное зрелище, когда открыли два колоссальных крана, и первая фильтрованная вода ринулась двумя каскадами в главный бассейн…»

Стасюлевич представил городской управе бутылку с прозрачной водой и наклейкой: «Вместо доклада об открытии действия центрального фильтра».

Через месяц после решения Судебной палаты Спасович пришел на Галерную и, поклонившись всем присутствующим, обратился к хозяйке:

— Может ли побежденный сесть за стол с победителями?

Мир был восстановлен.

Неудовольствие высказывал Кони и по поводу некоторых других материалов журнала.

«На меня неприятно подействовал факт напечатания в В. Е. статьи Реутского. Надо знать этого г-на, чтобы оценить достоинства его писаний. Это Всеволод Крестовский № 2», — выговаривал Кони Михаилу Матвеевичу в августе 1889 года. Л. Г. Гогель, сообщая о болезни Стасюлевича, писал: «Я его очень люблю… А пришлось сегодня сказать ему несколько неприятностей по поводу глупейшего романа Ольги Шапиро и возмутительной статьи Венгерова в последней книжке В. Е. — Он ценит мои литературные мнения — согласился со мною, но ему это было, по-видимому, тяжело. Это все его подводит «мудрорыбица» Пыпин».

Дружелюбие и откровенность определяли отношения между Кони и Стасюлевичем весь долгий период их близости. Анатолий Федорович глубоко переживал душевный надлом и финансовый крах, которыми были омрачены последние годы жизни Михаила Матвеевича, уже сложившего с себя обязанности редактора «Вестника» Европы».

«Среди любящих Вас людей, искренно, непреклонно и сердечно любящих, существует и некоторый «приказа разбойных и татейных дел дьяк с приписью…» — писал Кони своему другу.

Обширная переписка Кони и Стасюлевича, переписка Кони с Любовью Исааковной дает яркое, рельефное представление об общественной жизни конца прошлого столетия, раскрывает характер взаимоотношений авторов «Вестника Европы», непростой обстановки в журнале. Сочувствуя либеральному направлению «Вестника Европы», его программному положению — рассматривать отечественную историю в органическом единстве с всеобщей историей, — Кони четко представляет себе и ограниченность буржуазного либерализма. От его чуткого слуха не ускользают и нотки антирусского направления в ряде публикаций журнала и мистические искания С. М. Соловьева. Кони не разделяет антагонизма западников и славянофилов, он против всякой ограниченности вообще. Он видит главное в нравственном совершенствовании русского народа, в заботе о нем, а не в отставании собственных представлений о его благе. Его всегда возмущает, когда люди, считающие себя защитниками народных интересов, начинают рассуждать не о конкретном деле, а по поводу дела.

Кони удивлялся метаморфозе во взгляде либералов и консерваторов на крестьянскую общину: «Консерваторы, видя спасение России в личной собственности, стоят за уничтожение общины, а либералы и радикалы вдруг полюбили эту формулу народного невежества и косности, видя в ней прообраз будущего социалистического строя. Но они очень ошибутся…»

Из всех участников «круглого стола» на Галерной Иван Александрович Гончаров был самым близким к Кони. Разница в возрасте — более тридцати лет — не мешала их дружбе. Гончаров дружил еще с отцом Кони, и Анатолий Федорович впервые познакомился со знаменитым писателем будучи еще мальчиком, после возвращения Гончарова из экспедиции адмирала Е. В. Путятина в Японию. Гончаров был прикомандирован к экспедиции в качестве секретаря адмирала.

Иван Александрович искренне любил Кони, называл его племянником и одною из своих муз. Несколько лет подряд они вместе отдыхали на Рижском взморье, в Дуббельне (ныне Дубулты). Кони, как правило, в отеле Мариенбад, а Гончаров снимал комнаты в доме одного местного жителя — немца. И если Анатолий Федорович долго не появлялся в Дуббельне, Гончаров скучал, жаловался Стасюлевичу: «Не почтил меня своей памятью сей год Анатолий Фед[орович]. Где он, неверный и мятежный, носится теперь, кому изливает свои симпатии — Бог весть! Бывало — он гулял на здешнем штранде, а ныне печальными тенями ходят по песчаному берегу его задумчивые поклонницы!» А самому Кони писал шутливые письма с упреками:

«Где он, где он!» взывает ко мне Вера Петровна и добрые немцы-хозяева… А раки что думают! Вчера, второй день моего пребывания, они уже явились в своих красных мундирах поздравить меня и с днем моего рождения, и с приездом! В их выпученных глазах стоял один вопрос и упрек: «где он?»

Раки, мозельвейн, оркестр из Берлина, разносящий по берегу мотивы Мейербера и Штрауса, прогулки по штранду — Гончаров не скупился, расписывая прелести Дуббельна в надежде «выманить» своего молодого друга из Петербурга. «И какое еще удобство, — писал он, — нет ни четы Боб[орыкиных], ни злокачественного юнца Ск.!»

Боборыкина Иван Александрович ценил не слишком высоко. Возвратившись из Дуббельна, Гончаров писал Кони: «Обедаю я — большею частию — в Летнем саду — по причине теплой погоды. Обед в 1 р. 25 — скверный, хуже чем в Акциенхаузе (в Дуббельне. — С. В.). Третьего дня за тот же стол присел Григорович: это тоже Боборыкин в своем роде. Жанр один, разница в нюансах. Впрочем, Петр Дмитриевич много выше. Вы, конечно, правдиво заключаете о последнем, что он холоден. У таких людей одно господствующее чувство (или как назвать его) — самолюбие».

«…Вы, конечно, теперь уже знаете, — писал Иван Александрович Стасюлевичу через месяц, — что недели три-четыре тому назад — здесь на берегу нежданно, светел и ясен, как солнечный луч, явился Анатолий Федорович! И на земле засверкали звезды — женские глаза, раздались смехи их, все поморье ожило и все мы восплескали. Но недолго радовал он нас: и попорхал здесь всего дней десяток — и исчез, в Кисснген говорит он, а пожалуй очутится на Финистерре, у подошвы Монблана, не то так в Champs Elyses[23], этот «коварный друг, но сердцу милый!»

19 августа 1880 года Гончаров, получив от Кони копию его «Политической записки» наследнику престола, будущему императору Александру III, пишет Анатолию Федоровичу:

«Скажу прежде всего, что она написана с тою ясностью, трезвостью взгляда, словом логикой, которой я удивляюсь… в вас; и притом с завидной краткостью, высказано много без многословия…»