Кремлевские кланы

«ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ БУДЕТ ОЧЕНЬ СКУЧНО ЖИТЬ», — СКАЗАЛ АКСЕЛЬРОД

В. И. Ленин утверждал: «У нас же один только лозунг, один девиз: всякий, кто трудится, тот имеет право пользоваться благами жизни. Тунеядцы, паразиты, высасывающие кровь из трудящегося народа, должны быть лишены этих благ».

Ленин никогда не отождествлял себя с интеллигенцией, он был уверен, что «Интеллигенция — это не мозг нации, а г…» Кстати говоря, мозг и тело самого Ленина до сих пор изучаются. Можно сказать — не изучены.

Автор воспоминаний — Рахиль Ароновна Ковнатор, член партии с июля 1917 года, участница октябрьского переворота, секретарь райкома партии Петроградской стороны, член Петроградского Совета рабочих депутатов. Одно время она работала секретарем Благуше-Лефортовского райкома партии в Москве, укома в Ельне. Активно участвовала в работе женотделов МК, ЦК ВКП(б) и в большевистской печати. Неоднократно слушала В. И. Ленина, работала с М. И. Ульяновой и Н. К. Крупской, была свидетелем и рядовым участником исторических событий. В отдельных штрихах, зарисовках автор воссоздает обстановку тех лет, рассказывает о событиях и людях.

«С Марией Ильиничной Ульяновой я познакомилась летом 1920 года, когда стала работать в женотделе Московского комитета партии.

— Вы будете организатором печати. А что входит в ваши функции, вам расскажет Мария Ильинична Ульянова — так закончила беседу со мной Софья Николаевна Смидович, заведующая женотделом.

Большую роль в развитии «женской печати», в создании литературы для работниц и крестьянок сыграла М. И. Ульянова. Она была редактором едва ли не единственной тогда женской газеты, издававшейся в Москве, — «Работница и крестьянка». По ее инициативе выходили еженедельные «женские странички» при «Правде» и «Коммунистическом труде» (газета Московского комитета партии).

При первой же встрече Мария Ильинична покорила меня своим обаянием, простотой. Она увлекательно говорила о том, какую роль может сыграть женская печать.

— Мы должны обрасти активом из работниц и крестьянок, для которых печатное большевистское слово будет словом правды.

По совету Марии Ильиничны были созданы «группы печати» и при делегатских собраниях. На некоторых собраниях — на Красной Пресне и в Бауманском районе — она сама выступала.

Актуальной темой тогда было положение женщины в семье, точнее — отношение с мужем, который сплошь и рядом, даже в Москве, резко противился участию своей жены в общественной работе. Дело не ограничивалось одними запретами и руганью…

Но вот на одном собрании выступила делегатка и сказала: «Стыдно и надоело слушать жалобы на мужей и просьбы в женотдел: «Помогите, освободите». А мы сами? Вон наши товарищи при царизме да и сейчас в заграничных странах не боятся, борются со злющим капитализмом, а мы что же, не можем собственных мужей-тиранов одолеть?»

Марии Ильиничне очень понравилось ее выступление, и вскоре заметка на эту тему была опубликована в газете.

Мария Ильинична придавала большое значение не только разнообразию материала, но и тому, чтобы газета и «странички» были интересно оформлены. Она учила меня, как важны целесообразная верстка, иллюстрации; говорила, что на газетной полосе должны быть стихи, поговорки, призывы, тогда и статьи лучше будут усвоены нашими читательницами. В газете часто появлялись стихотворные лозунги и призывы. Они легко запоминались и очень оживляли не только нашу печатную, но и наглядную агитацию, потому что понравившиеся стихотворные строки работники женотделов нередко переписывали или перерисовывали и развешивали в красных уголках, в помещениях, где происходили делегатские собрания.

Летом 1921 года в Москве происходила 2-я Международная конференция коммунисток. Это было большим событием; хотели и мы принять участие в этом торжестве. Советовались с М. И. Ульяновой. Не долго думали-гадали и решили в подарок сделать книгу, в которой было бы рассказано о формах и методах нашей работы, к чему иностранные товарищи проявляли большой интерес.

Так возник сборник «Три года диктатуры пролетариата». (Эта маленькая книга давно стала библиографической редкостью, она сохранилась, вероятно, лишь в немногих государственных библиотеках.) По тем временам сборник в 4–5 листов с тиражом в 20 тысяч экземпляров был явлением выдающимся! Его, пожалуй, невозможно было бы издать, если бы не энергия, настойчивая и умная помощь М. И. Ульяновой.

Несколько статей написала А. Коллонтай, но абсолютное большинство авторов (15 из 23) по настоянию Марии Ильиничны были работницами. Это им принадлежат воспоминания о Февральской и Октябрьской революциях, о гражданской войне, об участии работниц в органах Советской власти. Этой части сборника Мария Ильинична придавала особое значение: здесь фиксировалась реальная новь, пробивавшаяся в жизни.

В работе над книгой проявилась замечательная черта Марии Ильиничны как редактора, с которой мне приходилось встречаться и ранее. Мария Ильинична говорила, что мы должны научиться «разговорить» работницу; при этом заметки, даже самые мелкие, должны сохранять индивидуальность автора. Труд, умение, искусство редактора заключается в том, чтобы не «причесывать» весь материал одной гребенкой. Однажды Мария Ильинична сказала: «У одного на голове торчит чуб, у другого — густые кудри. Разве это плохо?»

Над подготовкой сборника много работали А. Унксова и я. Но Мария Ильинична снова читала все подряд и вносила массу поправок и уточнений в. уже, казалось, приготовленный нами материал. Ее требовательность не обижала, она делала это с великодушным вниманием, с уважением к усилиям и труду других.

В сборнике была помещена моя статья «Работница в печати», которая подводила некоторые итоги нашей работы по организации и распространению литературы среди женщин. Я написала о Марин Ильиничне как о создателе и руководительнице нашей газеты и «странички», но она резко этому воспротивилась и вычеркнула все, что говорилось о ней.

В это время женотдел помимо листовок и воззваний (например, к перевыборам в Советы, к перевыборам делегаток и др.) начал выпускать и книжки. Правда, у нас с этим было туго: не хватало ни материальных, ни технических сил. Через несколько лет в женотделе ЦК Людмиле Николаевне Сталь удалось создать массовую «Библиотечку работницы и крестьянки». Мы же делали только первые шаги. Несомненной удачей явилась небольшая книжка «Повесть работницы и крестьянки», в которой освещались биографии работницы-печатницы Таисии Словачевской и крестьянки Удаленковой. Как всегда, в «оформлении материала» помогала, т. е. попросту основательно его отредактировала, М. И. Ульянова. Когда книжка вышла, мы очень радовались. Понравилась она и Марии Ильиничне. Она попросила несколько экземпляров: «Я домой возьму». Может быть, эта книжечка и сохранилась в личной библиотеке Марии Ильиничны.

Удаленкова была фигурой колоритной. На одном заседании в женотделе она выступила и рассказала, как ликвидирует неграмотность среди женщин в деревне: «Уговорила я их и повела всех в школу. Бабы робеют, друг за друга прячутся. Усадила я их всех рядком на лавку. Они спрашивают: «Вставать с лавки можно?» — «Можно», — говорю. Называют они меня все Пелагеей, а я им говорю: «Я вам теперь не Пелагея, а товарищ Удаленкова». Как они стали тут прыскать, да смеяться: «Что ты, мужик, что ли?»

Мы все смеялись. Мария Ильинична, бывшая на этом заседании, хохотала от души, зарделась вся. Я посмотрела на нее и поразилась: так сильно она была в этот момент похожа на Владимира Ильича. Я проверяла потом, и многие товарищи подтверждали, что Мария Ильинична, вообще имевшая большое сходство с Лениным, становилась удивительно на него похожей, когда смеялась.

В феврале 1921 года происходила Московская конференция работниц и крестьянок.

Едва только она открылась, в президиум посыпались записки — и все об одном: увидеть, услышать Ленина. Ленин не мог приехать, — все эти дни он был очень занят. Делегатки сильно переживали, в их огорчении была непосредственная человеческая грусть, даже что-то детское.

«Не можем мы дальше жить без фартуков. Если из-за разрухи нельзя дать, пусть об этом скажет вождь мирового пролетариата товарищ Ленин», — писали работницы Казанской железной дороги.

«Просим Вас, товарищ Ленин, пускай нам в Белевскую волость пришлют самостоятельных учительниц», — просили крестьянки.

«Не можем мы стерпеть такого: не увидеть наше дорогое солнышко, товарища Ленина. Что про нас скажет, что подумает народ?» — писали другие.

Что делать? Софья Николаевна Смидович звонила в МК, посылала меня к Марии Ильиничне. Ходили к ней и авторитетные московские работницы Подчуфарова, Икрянистова и другие. Мы показывали записки и, разумеется, просили, просили… Мария Ильинична говорила, что постарается, может быть, на вечернее заседание Ленин приедет на самое короткое время.

Обеденный перерыв конференций был с 3 до 5 часов. Софья Николаевна, посоветовавшись с товарищами, решила сделать перерыв в 2 часа. Делегатки ушли возбужденные, окрыленные надеждой вечером увидеть и услышать Ленина. Зал театра Зимина почти опустел; комендант поубавил свет. В коридорах находилось делегаток 150–200 (на конференции было более 2 тысяч человек), да мы на сцене занимались текущими делами.

Вдруг послышались крики: «Ленин! Ленин приехал!» Все бросились в зал, коридоры опустели. Смидович, волнуясь, пошла навстречу Ленину, который приехал вместе с Марией Ильиничной.

Владимир Ильич быстро сбросил пальто и положил его на старый венский стул, который стоял на сцене в углу; один рукав пальто свисал на пол… Ленин извинился, что не приехал раньше, сказал, что и сейчас вырвался с трудом, вечером он очень занят.

— Все мы должны побольше и получше трудиться, тогда быстрей и успешней покончим с разрухой, — сказал Ленин.

Он передал привет конференции от Совнаркома и пожелал плодотворной работы.

Слова Владимира Ильича не стенографировались и не записывались — так все произошло неожиданно…

Весть о том, что Ленин приезжал на конференцию, необычайно подняла дух делегаток. Через несколько дней я была у Марии Ильиничны. Я сказала ей, как все счастливы, что Владимир Ильич все-таки нашел возможным посетить конференцию, и только горюют, что так нескладно получилось с обеденным перерывом.

Мария Ильинична была задумчива.

— Народ любит Ленина. Все хотят его увидеть и услышать. Но Владимир Ильич так много работает и так сильно устает.

Печаль легла на ее лицо.

Надежда Константиновна Крупская в 20-е годы возглавляла редакционную коллегию «Коммунистки» (орган женотдела Центрального Комитета партии). Сотрудничая в журнале с первого номера, я в течение более двух лет (1923–1925 годы) была ответственным секретарем редакции и, таким образом, имела счастливую возможность близко видеть внимательную, тонкую редакторскую работу Н. К, Крупской. Но прежде хочу рассказать, как я познакомилась с Надеждой Константиновной.

Произошло это так. Материал для очередного номера газеты «Работница и крестьянка», отредактированный, начисто переписанный мною от руки (машинки и машинистки тогда еще не было в нашем распоряжении), я приносила Марии Ильиничне в редакцию «Правды» (которая помещалась на Тверской, 48, ныне улица Горького). Она просматривала его, и если замечаний у нее не было, то его отправляли в типографию.

С волнением входила я всегда в «Правду». Мария Ильинична — за большим столом, уютно освещенным лампой под зеленым стеклянным абажуром; полно рукописей, гранок, в которых на всю жизнь для меня сохранился особо привлекательный, манящий запах.

Придя однажды вечером в редакцию, я в нерешительности остановилась у порога. В комнате кроме Марии Ильиничны сидела Надежда Константиновна Крупская и один из редакторов «Правды» — Николай Леонидович Мещеряков. Они о чем-то оживленно беседовали и смеялись. Н. Л. Мещеряков был человек необычайного остроумия и обаяния, во всей его внешности было что-то рыцарское, благородное.

— Входите, входите, — как всегда приветливо, сказала Мария Ильинична.

А Мещеряков, как бы заговорщически кивнув Надежде Константиновне, сказал:

— Ну вот, мы обратимся к представителю молодого поколения, которое во всем созвучно жизни.

И он иронически спросил меня.

— Роза, скажите, пожалуйста, что такое бинт?

В те давние годы я отличалась страшной застенчивостью и при малейшем смущении покрывалась краской, с цветом которой могло поспорить разве пылающее зарево пожара… Так было и в этот раз; зная едкую насмешливость Николая Леонидовича, я тоже попыталась отделаться шуткой.

— Какой странный вопрос? Бинт, бинт — это узкая полоска марлевой ткани…

Глаза Николая Леонидовича покрылись налетом искренней грусти.

— Мой юный друг, вступающий на тяжелую стезю литературного труда, — тихо и печально сказал Мещеряков, — запомните раз и навсегда: «Бинт» — это «Бюро иностранной техники».

Обращаясь к Н. Л. Мещерякову и продолжая, видимо, прежний разговор Надежда Константиновна сказала:

— Помните, как горячо писал Владимир Ильич, что язык Тургенева, Толстого, Добролюбова, Чернышевского — велик и могуч. Он теперь так возмущается, так переживает, что прекрасный русский язык засоряют нелепыми словечками и сокращениями. Ваш «Бинт» еще самое невинное, другие и не выговоришь. Владимир Ильич не может об этом спокойно говорить…

Оказывается, Н. К. Крупская читала статейки молодой, ничем не примечательной сотрудницы газеты и сказала несколько ободряющих, ласковых слов. С доброй улыбкой, необыкновенно украшавшей ее, Надежда Константиновна пожала мне руку:

— Ну, вот теперь мы и лично будем знакомы…

Однажды произошел случай, запомнившийся мне навсегда. Перед тем как готовить очередной номер, Надежде Константиновне посылался для ознакомления весь поступивший в редакцию материал. Как-то раз я отправила почту для Надежды Константиновны, сделав опись всего посылаемого, но по ошибке не вложила одну статью, а другую отослала в двух экземплярах.

На заседании редколлегии Надежда Константиновна своим тихим, спокойным голосом сказала, как ей кажется наиболее правильно и целесообразно распорядиться полученным материалом. Потом, держа перед глазами оглавление, заметила:

— А вот по поводу одной статьи ничего сказать не могу. Ее нет, думала, уж не затуманились ли мои глаза…

Я была так явно, так сильно огорчена, что Надежда Константиновна, посмотрев на меня с легкой улыбкой, сказала:

— Я немного задержусь и прочитаю ее, так что мы сегодня все решим…

На 3-й Международной конференции коммунисток летом 1924 года Н. К. Крупская сделала доклад «Общественное воспитание работницы». Сокращенная и обработанная стенограмма доклада в виде статьи была напечатана в «Коммунистке» (февраль 1925 года). Она и сейчас читается с интересом, ибо основные ее положения сохранили свою яркость и свежесть.

Я была делегаткой конференции, и в памяти живо воспоминание о том, с каким искренним восхищением встретили ее представительницы коммунистических партий всех стран. И доклад был необычным, лишенным всяких внешних прикрас. Он пленял глубокой мыслью. Предельно ясно и образно Надежда Константиновна доказывала, что вся проблема воспитания должна сейчас исходить из ленинской мысли о том, что «живой социализм — это творчество масс», что никакого социалистического строительства не может быть без самодеятельности масс. «Раньше семья мешала, препятствовала общественной деятельности женщины. Теперь же, — говорила Надежда Константиновна, — мы идем к таким формам семьи, которые явятся, выражаясь современными терминами, «ячейкой содействия» общественной жизни. Это значит, что женщина научится смотреть и на собственную жизнь с точки зрения общественных интересов, что она будет воспитывать своих детей в коммунистическом духе».

В начале века, продолжала Надежда Константиновна, у революционных деятелей было очень смутное представление о том, как будет протекать жизнь при социализме. Она вспомнила, как в 1901 году, наблюдая за массовыми спортивными упражнениями рабочих во Дворце спорта в Брюсселе, П. Б. Аксельрод ей сказал: «При социализме будет очень скучно жить…»

«Конечно, это была шутка», — сказала Надежда Константиновна. Отчетливо помню, как она добавила: «Я очень обиделась за социализм, хотя по тогдашней своей застенчивости и не решилась возразить».

Чувство обиды — способ исправить уже совершившуюся несправедливость. Человеку кажется, что если это чувство будет достаточно интенсивным, то в результате волшебных перемен события или обстоятельства, причинившие обиду переменятся. В этом смысле обида — невосприятие чего-то, что уже случилось, эмоциональная схватка с происшествием или явлением, имевшем место в прошлом. Эта борьба обречена на поражение, ибо изменить прошлое невозможно.

Чувство обиды вызывают не люди и события или обстоятельства. Чувство обиды — это наша собственная эмоциональная реакция. Только мы можем властвовать над ней, только мы в состоянии ее контролировать.

Чувство обиды и жалости к себе ведут не к счастью и успеху, а к поражению и страданиям.

После победы переворота большевики получили власть и привилегии. Привилегии обеспечивали нескучную жизнь и при социализме. Свои привилегии ответственные партийные работники до поры до времени маскировали. Жены и любовницы наркомов не рисковали щеголять драгоценностями и туалетами.

Исключением из правил были бриллианты из царского алмазного фонда, демонстрируемые со сцены актрисой Розенель, которую называли «ненаглядным пособием Наркомпроса». Только должность дарителя — наркома просвещения Луначарского — спасало от скандала.