Кремлевские любовницы

НАСИЛИЕ ВО ИМЯ ВЫСШИХ ИНТЕРЕСОВ

Зная любовь Сталина к сбору компроматов, всеведущие агенты НКВД строчили ему одну бумагу за другой. Стоило руководителю высшего ранга не туда голову повернуть, как это тут же становилось известно Сталину. Среди серьезных донесений в папке с компроматами хранились и просто нелепые сведения, наподобие того, что жена какого-нибудь высокопоставленного сотрудника поколотила домработницу или на Пасху тайно сходила в церковь и осветила куличи. Львиную долю прегрешений составляли приписки дореволюционного партийного стажа.

В этом досье можно было найти и подробные донесения, связанные с половой распущенностью руководителей государства. Скажем, Куйбышев, занимавший должность заместителя председателя Совнаркома был уличен в «похищении» с банкета жены председателя правления Госбанка. Страстный любовник вернул мужу предмет своих желаний только через три дня. Его трехдневное отсутствие привело к отмене всех назначенных на эти дни заседаний Совнаркома.

Еще один интересный эпизод связан с именем члена Политбюро Рудзутака. Произошло это в 1932 году. После одного из приемов он изнасиловал сильно подпившую 13-летнюю дочь второго секретаря Московского комитета партии. Он же в 1927 году, находясь в Париже, устроил сотрудникам советского полпредства экскурсию по пользующимся дурной славой заведениям, где щедро раздавал проституткам чаевые.

Как только Сталин чувствовал определенную вольность в поведении сотрудников, он незамедлительно прибегал к услугам заветной папки — и все становилось на свои места. Если же он решался применить более радикальные меры, то не гнушался и банальными провокациями. Для этого, как правило, использовались специально обученные женщины-агенты НКВД. В их задачу входило соблазнить неугодного, а затем в интимной обстановке — развязать ему язык. Как правило, такая тактика срабатывала. Таким образом сотрудницы НКВД выполняли свой «священный долг» в постели.

Не обошлось без женщины и в истории, предшествовавшей аресту Карла Радека.

В кругах «старой большевистской гвардии» он не пользовался особым уважением.

Его считали человеком несерьезным, болтливым, склонным к хвастовству и фиглярству, да и к тому же его участие в революции и гражданской войне было более чем скромным.

В свое время Радек открыто симпатизировал Троцкому. Это привело к тому, что в 1927 году, после разгрома левой оппозиции Карл отправился в сибирскую ссылку. Там он активно упражнялся в эпистолярном жанре, забрасывая сталинское правительство едкими письмами и заявлениями. Оппозиционеров он призывал «держаться твердо». После того как в 1928 году Зиновьев и Каменев отказались от своих идей и капитулировали перед Сталиным, он написал: «Совершив насилие над своими убеждениями, они отреклись. Невозможно служить рабочему классу, исповедуя ложь. Те, кто остался, должны сказать правду».

Уже через полтора года Радеку явно наскучила пресная жизнь в сибирской ссылке и он решил переметнуться в сталинский лагерь, справедливо рассчитывая на то, что таким образом его бессрочная ссылка закончится.

Практика прощения покаявшихся грешников в то время еще практиковалась сталинским режимом. И те, кто сделал это раньше, получили право на довольно мягкие условия капитуляции. От них требовалось одно: подписать декларацию, в которой они публично отказываются от своих идей, признают, что отклонились от истинно большевистской линии, провозглашенной сталинским режимом. На таких условиях были прощены Зиновьев и Каменев. Радек вскинул белый флаг позже, поэтому перед ним поставили более жесткие условия: он должен был раскаяться и в дальнейшем вести активную борьбу с оппозицией. Радек согласился. С этих пор Сталин становится его музой-вдохновителем и всю силу своего пера Карл ставит в услужение хозяину и его системе.

«Мы уверены, — пишет он, — что народные массы всех стран, угнетаемые и терроризируемые маленькими кучками эксплуататоров, поймут, что в России насилие употребляется только во имя святых интересов освобождения народных масс, что они не только поймут нас, но и пойдут нашим путем.

…Если считать капитализм злом, то не может существовать злодеяний Советской власти. Это не значит, что при Советской власти не существует много злого и тяжелого. Не исчезла еще нищета, а то, что мы имеем, мы не всегда умеем правильно разделить: приходится расстреливать людей, а это не может считать благом не только расстреливаемый, но и расстреливающие, которые считают это не благом, а только неизбежностью.

…Насилие служит делу создания новой жизни, более достойной человека.

…Через десять лет удельный вес интеллигенции будет равен нулю. Начнет исчезать разница между умственным и физическим трудом. Новое крепкое поколение рабочих овладеет техникой, овладеет наукой. Оно, может быть, не так хорошо будет знать, как объяснился в любви Катулл коварной Лесбии, но зато оно будет хорошо знать, как бороться с природой, как строить человеческую жизнь…»

Еще недавно Радек говорил о Троцком так: «Мы не можем оставаться безгласными и пассивными, видя, как малярийная лихорадка сжигает бойца, который всю свою жизнь посвятил рабочему классу и был мечом Октябрьской революции».

Теперь же, стремясь угодить Сталину, он поливает Троцкого грязью, клеймит позором, называет изменником делу революции. Как будто по мановению волшебной палочки, Радек из оппозиционера превращается в ярого сталиниста и вплоть до судебного разбирательства 1937 года принимает активное участие в клеветнической кампании против Троцкого.

Вскоре после возвращения из ссылки у Радека происходит встреча с Яковом Блюмкиным — сотрудником иностранного управления НКВД. Тот, полагая что перед ним все тот же оппозиционер Радек, сказал ему, что получил служебное задание, требующее выезда в Турцию. Там Блюмкин намеревался встретиться с Троцким.

Таким образом, у Радека появляется реальный шанс выслужиться перед Сталиным. «Сдав» Блюмкина, он в мгновение ока восстановит свое положение в партии.

Тот факт, что даже в НКВД работают люди, разделяющие идеи Троцкого, очень встревожил Сталина. Он приказал Ягоде обеспечить постоянное наблюдение за Блюмкиным. Им нужно было узнать имя руководителя оппозиции, с которым он наверняка встретится перед отъездом. Затем предполагалось взять всех разом и, обвинив в двурушничестве, отправить в Сибирь.

Блюмкин был достаточно опытным сотрудником разведки, и поэтому обычным агентам вряд ли удалось бы что-нибудь узнать. Ягода решает добиться нужного результата другим способом. Он использует интерес Блюмкина к Лизе Горской и после проведения подробного инструктажа последней предлагает ей быть посговорчивее со своим сослуживцем. От нее требуется втереться к нему в доверие, затем изобразить разочарование в сталинской политике и признаться в сочувствии оппозиции, возглавляемой Троцким.

Через Лизу Ягода рассчитывал узнать имена вожаков оппозиции, а также их планы, связанные с поездкой в Турцию. Девушке намекнули, что она не должна пренебрегать никакими средствами. И если это будет необходимо, лечь с Блюмкиным в постель.

Отказаться Горская не могла. Ее, как бывшую дворянку, во время чистки исключили из партии и теперь она должна была делом доказать свою преданность делу Сталина.

Блюмкин не остался равнодушным к вниманию молодой женщины, выслушал ее «откровения», но не дал внезапно «вспыхнувшей» страсти притупить бдительность. Как Лиза ни старалась, он упорно молчал, ни разу не упомянув в разговорах о Троцком или о ком-нибудь другом, связанном с оппозицией. Кроме Лизы за Блюмкиным постоянно следили сыщики НКВД, но и это не принесло результата.

После трехнедельной кропотливой работы Ягода, окончательно убедившись в бесполезности дальнейших стараний, приказывает Иностранному управлению «направить» Блюмкина в Турцию. Вместе с этим он отдает распоряжение арестовать его по дороге на вокзал.

После серии утомительных допросов Блюмкин был расстрелян. Последним, что он успел сказать, было: «Да здравствует Троцкий!»

Лидерам оппозиции не составило труда выяснить, благодаря кому был арестован Блюмкин. Эти сведения они получили от Рабиновича — сотрудника секретного политического управления. Его тоже расстреляли без суда.

Совершенно ясно, что путь в оппозицию для Радека был отрезан навсегда, тем более, что обо всем происшедшем стало известно Троцкому. Карлу ничего не оставалось, как навсегда примкнуть к лагерю Сталина.

Расстрел Блюмкина в 1929 году произвел тягостное впечатление на всех членов большевистской партии, сочувствовавших оппозиции. Радека за его предательство стали бойкотировать даже те, кто не имел никакого отношения к оппозиции. В этой ситуации он еще больше привязался к Сталинскому блоку и стал покорным рабом «хозяина».

Сталин оценил усердие Радека: Карл становится главным редактором газеты «Известия», советником Политбюро по вопросам внешней политики, ему даже был выдан постоянный пропуск в Кремль. Все чаще и чаще он наведывается в кабинет Иосифа Виссарионовича и даже гостит на его даче. Позднее Радек оценит этот период его жизни так: «Я оказался в опасной близости к власти».

Но господская милость была недолгой. Уже в 1936 году по распоряжению Сталина Радека арестовывают и объявляют ближайшим приспешником Троцкого.

«После всего, что я сделал для Сталина, — такая с его стороны несправедливость», — негодовал арестованный.

Радек был достаточно безвольным человеком, но чувство досады и горькой обиды придали ему сил.

На суде Радек представлял собой жалкую картину бичующего себя грешника. Он клялся, что все осознал. Все его прежние дела были чистым безумием. Средства, выбираемые им для достижения целей, были никудышными… Радек пытался убедить суд, что понял суть чудовищных преступлений, которые замышлял Троцкий.

Карл говорил о том, как безумные директивы Троцкого поставили всех членов заговора в безвыходное положение. И рядовые троцкисты, за плечами у которых были десятки лет безупречной революционной работы, вынуждены были отправиться в НКВД и раскрыть «все карты»…

Радек превратил судебный процесс в «театр одного актера». Он усыпил бдительность судей раскаянием и разоблачениями Троцкого. Он незаметно подточил тот фундамент, на котором строились обвинения.

Его последнее слово стало логическим продолжением всех предыдущих речей.

— Нет таких оправданий, которыми взрослый человек, владеющий рассудком, мог бы объяснить свою измену Родине. Напрасно и я пытался подыскать себе смягчающие обстоятельства. Человек, посвятивший 35 лет рабочему движению, не может оправдывать свое преступление какими бы то ни было обстоятельствами, когда он сознается в измене Родине. Я не мог прикрываться даже тем, что меня совратил с пути Троцкий. Я был уже взрослым человеком с полностью сформировавшимися убеждениями, когда встретился с Троцким.

Далее Радек попытался высказать вслух кое-что совершенно неожиданное. Прокурор и следователь находились в благостном состоянии и он позволил себе следующий маневр.

Это заявление совершенно выбивалось из сценария. Но указания по поводу судебного спектакля, данные ему Сталиным, уже были выполнены, а значит пришло время для легкой пощечины «хозяину»:

— Слыша, что люди, сидящие здесь на скамье подсудимых, являются попросту бандитами и шпионами, я протестовал против этого! Имеются свидетельства двух человек — мое собственное признание в том, что я получал инструкции и письма от Троцкого (которые, к сожалению, я сжег), и признание Пятакова, который говорил с Троцким. Все признания остальных обвиняемых основываются на нашем признании. Если вы имеете дело с обычными бандитами и шпионами, на чем же основано ваше убеждение, что мы говорим чистую правду?

Надо признать, это был хоть и короткий, но довольно эффектный выпад.

20 января 1937 года по этому делу был вынесен приговор. Все, кроме Радека, были приговорены к высшей мере наказания. Карл получил 10 лет лишения свободы.

Радек не скрывал радости, лицо его сияло. А на губах заиграла немного виноватая усмешка…