Кремлевские любовницы

КРАСА И ГОРДОСТЬ

Триумф победителя зачастую связан с низкой практикой массовых изнасилований. В воинах мужчины либо сдаются, либо погибают, а победители утоляют ненависть на слабейших — женщинах.

«Тело обесчещенной женщины становится церемониальным полем битвы, плацем для парада победителей», — пишет американская феминистка Сюзан Броунмиллер. Женщина всегда служила добычей для вовлеченных в войну авантюристов, пиратов, конкистадоров.

«Красой и гордостью коммунистической партии» называл Зиновьев Чрезвычайную Комиссию. На самом же деле одному богу и немногочисленным свидетелям известно, что приходилось терпеть женщинам от сотрудников ЧК.

В Холмогорском лагере выбранные из числа заключенных кухарки, прачки и другая прислуга должны были выполнять не только свои прямые обязанности, но и приходить к коменданту и его помощникам по ночам: известно с какой целью. От таких беспорядочных половых связей росло число венерических заболеваний. Хотя женщины знали, что большинство работников лагеря больны, отказаться от половой близости они не имели права. Со строптивицами расправлялись просто. Их истязали, а зачастую и убивали, особенно часто это случалось при коменданте Бачулисе.

Кубанские чекисты тоже не отстали: они ввели в практику устанавливать караул в бане, когда там мылись заключенные женщины.

Начальник контрразведки Кисловодской ЧК перед расстрелом молодой женщины изнасиловал ее, затем привел приговор в исполнение и продолжил издеваться над безжизненным телом.

В Чернигове сотрудники ЧК, прежде чем расстрелять жену и дочь генерала Ч, изнасиловали девушку. Все это происходило на глазах присутствовавших там же водителей — они-то и рассказали о случившемся.

В Саратове 17 ноября 1919 года расстреливали двух женщин. Палачи глумились над своими жертвами, срывали с них платья… Начальник тюрьмы пытался остановить сатрапов, но его уговоры утонули в пьяном смехе и грязной брани.

В газете «Революционная Россия» упоминался случай об изнасиловании двух социалисток из Астрахани.

Случалось, что надзирательницы сами предупреждали заключенных, что ночью к ним может прийти заведующий или надзиратель и потребует близости — у них входило в обычай «использовать» всех вновь прибывших.

При этом ежели какая-нибудь женщина попытается заявить о своем изнасиловании, конвой быстро представлял все так, будто бы она сама была согласна или даже ей чем-нибудь заплатили. В Бутырках, скажем, после аналогичного случая, насильники объявили, что женщина отдалась им за 1,2 фунта хлеба.

Как в каждом движении, и в этой гнусной армии насильников были свои лидеры. Особо отличился маленький станичный царек из Кубанской Чрезвычайной Комиссии Сараев.

Он чинил беспримерный произвол на своей территории: конфисковывал имущество, расстреливал. Он имел реальную власть над жизнью и смертью станичников. Если не дай бог на его глаза попадалась более или менее интересная женщина, он шел на все, чтобы заполучить ее.

Обычно арестовывался кто-нибудь из родственников жертвы. Само собой, женщина начинала хлопотать о судьбе мужа, брата, отца, которых Сараев уже приговорил к смерти. За всем этим следовал ультиматум: женщина соглашается на близость и ее родственники свободны, ежели нет, то их расстреливают. Конечно же жертвы были согласны на все.

Если после первой ночи Сараев находил женщину прелестной, то дело, как правило, затягивалось и бедная женщина должна была удовлетворять его похоть еще не одну ночь.

Председатель исполкома из станицы Пашковской положил глаз на жену бывшего офицера. Чтобы быть поближе к возлюбленной, тайный воздыхатель отдает распоряжение реквизировать половину занимаемого семьей помещения, а на освободившейся площади селится сам. Однако красавица по-прежнему не обращает на него никакого внимания. Тогда он решает применить более радикальные меры: мужа объявляют контрреволюционером и расстреливают.

Произвол большевистских властей был полным и безнаказанным. Бесправные женщины не имели возможности ни роптать, ни сопротивляться.

Зачастую случалось и так, что женщине в обмен на интимные услуги обещалось освободить супруга, но, добившись желаемого, следователи все же расстреливали законного супруга, а несчастную делали своей наложницей. Именно так случилось с сидевшей в особом отделе женой царского офицера. Для женщины следователь навсегда остался ненавистным врагом, но обстоятельства — трое детей, постоянные притеснения со стороны ЦК, боязнь ареста — заставили ее жить вместе с ним.

И таких искалеченных судеб — сотни по всей России. Не гнушались этой практики ни рядовые чекисты, ни высокопоставленные чиновники.

Во время «крымской эпопеи» опьяненные вседозволенностью матросы имели по 4–5 любовниц из числа жен расстрелянных офицеров. Некоторые женщины в такой ситуации кончали самоубийством, более слабые сдавались.

В Николаевских ЧК устраивались страшные оргии, в которых заставляли участвовать всех: от сестер милосердия до взятых в заложницы жен уехавших офицеров. Если женщина по каким-то причинам не устраивала зверей, ее расстреливали. Все представительницы слабого пола, приходившие ходатайствовать за своих родственников, проходили через эти оргии. Многим удалось таким образом освободить своих родных.

Одна из свидетельниц бесчинства чекистов — сестра милосердия Медведева — рассказывала о том, как принимал просительниц чекист Сорин. Женщины с письмами заходили в зал, в то же самое время на помосте три совершенно голые пианистки играли на рояле. Именно такой фон использовал извращенец для своей работы.

И это были люди, о которых говорили: «Чрезвычайка — это лучшее, что наши советские органы могут дать». Что же тогда можно назвать худшим?

Лицом всякой организации являются ее сотрудники. Именно они определяют атмосферу жизни в ней. Каковы же психологические портреты чекистов? Кем они были в прежней жизни?

Отвечая на первый вопрос, хочется привести слова С. П. Мельгунова: «Только маньяки и садисты по природе, только отверженные жизнью общественные элементы, привлеченные алчностью и возможностью властвования, могли идти и творить свое кровавое дело в таких размерах. И здоровая психика должна была надорваться в удручающей атмосфере кровавых оргий, ареной которых была Россия за истекшие пять лет после революции».

Патология самой общественной жизни породила на свет всех этих идейных коммунистов и коммунисток. Правительство дало им власть и позволило творить свое кровавое дело. Плохо и тяжело, когда из князей в грязи, но нет страшнее ситуации, когда из грязи в князи. Непомерные амбиции, неподкрепленные практикой общечеловеческих взаимоотношений, помножаются на неограниченную власть, и все это дает миру нового зверя.

Вот пример сентиментальной лирики того времени. Строки эти написал человек, хладнокровно убивавший людей ради «революционного дела».

Несколько особняком держались чекисты, вышедшие из кругов аристократии и буржуазии.

Совершенно ясно, что Чрезвычайная Комиссия с первых дней своего существования обречена была насквозь пропитаться преступными элементами.

Как ни старался в 1922 году Ф. Дзержинский представить государственный карательный аппарат «кристально чистым институтом народно-революционных судей и следователей, снабженных чрезвычайной властью», было уже слишком поздно.

Даже если попытаться поверить тому, что в сотрудники ЧК выбирались духовно чистейшие люди с безукоризненным прошлым, готовые честно выполнять поручения народа, это все равно никого не оправдает. Атмосфера, царившая в ЧК, неизменно развращала даже лучших из лучших.

И это признают даже те, кто считал ЧК лучшим порождением Советской власти. Уже несколько лет работы в «чрезвычайке» притупляли, а то и умерщвляли всякие моральные и этические качества.

В Ярославской губернии в те времена работал следователь, в прошлом водопроводчик. Этот малограмотный, некультурный пьяница развлекался тем, что приглашал на допросы своего друга-гармониста. И вот они вдвоем, изрядно под хмельком, ведут допрос: один с подследственным разбирается, другой на гармошке наигрывает. Как правило, процедура эта заканчивалась написанием заключения следующего образца: «белай расхот». Более он ничего писать не умел.

Чекисты были обласканы государством со всех сторон. Мало того, что они обладали неограниченной властью, так еще и находились на привилегированном положении в вопросе распределения материальных благ.

Московская ВЧК занимала целые кварталы реквизированных домов. В этом маленьком государстве было все: своя прачечная, столовая, парикмахерская, слесарная и т. д. Склады ломились от съестных припасов, реквизированных вещей. Ничто из всего этого нигде не учитывалось. Даже в самые голодные дни чекист всегда мог рассчитывать на продовольственный паек.

Культурная жизнь также не обходила их стороной: всякий театр обязан был обеспечить чекистов бесплатными билетами.

Другие города России не были исключением. Везде, где появлялись чекисты, они занимали лучшие дома и гостиницы. В Севастополе, скажем, это была непременно гостиница Киста. В Житомире ЧК имела даже свою театральную труппу.

Постепенно полупьяного матроса-чекиста сменил тип изысканно вежливых следователей и юристов, большинство из которых представляли собой недоучившихся студентов. Состав чекистов несколько изменился, и особенно ясно эти перемены были заметны в провинции. Теперь эти холеные, с иголочки одетые типы еще сильнее выделялись на фоне общего обнищания народа.

Только в Москве насчитывалось около 20 тысяч агентов ЧК по разным учреждениям, и все они пользовались привилегированным пайком. Одна только ВЧК в 1919 году имела в штатном расписании более двух тысяч служащих, причем три четверти из них были латышами. Представители этой национальности довольно прочно укоренились в ЧК — они служили там целыми семьями, устроив в Москве своего рода «чужеземную опричнину». Латыши в Москву ехали на разживу. Многие из них даже не владели русским языком, но при этом каким-то образом умудрялись вести допросы, писать протоколы и производить обыски.

Несмотря на то что первоначально задумывалось привлечь в ЧК идейных, преданных народу людей, в данное учреждение все больше попадали отбросы общества, зачастую и просто преступные элементы. Конечно, можно успокоить себя ленинским высказыванием: «на 100 человек порядочных 90 негодяев», но стоит ли?

Членом Чрезвычайной Комиссии мог с одинаковым успехом стать бывший биндюжник или малограмотный слесарь. В Одессе, например, бывший кучер сделался вдруг следователем. Но он по крайней мере не был бандитом, в то время как сплошь и рядом в следователях разоблачали убийц, воров и мошенников. Дошло до того, что по городу поползли слухи, что секретарем ЧК является никто иной как Мишка Япончик. Но вскоре газета «Известия» выступила с официальным опровержением этого слуха. В статье Мишка Япончик был назван грабителем и заклеймен позором. Через несколько дней газета «Коммунист» печатает письмо самого Япончика. В нем Михаил утверждает, что на самом деле он никакой не бандит, а самый что ни на есть честнейший борец за коммунистические идеалы, так как грабил исключительно богачей, буржуев и им подобных типов. После этой публикации он объявляет свою банду воров специализированным полком и делает сногсшибательную карьеру. В его полк получил назначение сам Фельдман, шедший в авангарде творческих сил Исполкома.

В Екатеринбурге, на квартире следователя Климова, местная шайка грабителей устроила притон. Там же агент секретно-оперативного отдела оказался главарем грабителей. Одесские оперативники от уголовников сами выписывали себе ордера для обысков, и под таким прикрытием вымогали и похищали ценности из квартир.

В Москве причастными к бандитизму оказались очень многие оперативники. Иной раз таким людям удавалось подняться довольно высоко по иерархической лестнице.

Осип Летний — глава царицынской советской администрации впоследствии возглавил банду убийц и грабителей. Недалеко от него ушел и бакинский председатель революционного трибунала Хаджи-Ильянс, который вместе с членами местной ЧК занимался грабежами и вымогательством. Его судили и приговорили к расстрелу. Во время следствия выяснилось, что он единолично выносил приговоры, а затем собственноручно расстреливал приговоренных. Число убитых им ужасает.

В 1918 году взятки и подлоги ассоциировались с буржуазным строем. В то же время Советская власть с завидной регулярностью объявляла «недели борьбы со взятками».

Такими же нелепыми в условиях «социализации женщин» были и «двухнедельники уважения к женщине». Новый советский быт породил и такое извращенное понятие, как «дни свободной любви». Несмотря на многочисленную критику в печати, эти факты имели место.

Март 1918 года принес в славный город Саратов еще большие волнения. Разъяренные толпы женщин чуть было не перебили анархистов, заседавших в здании биржи на Верхнем базаре.

Что же заставило представительниц слабого пола пойти на крайние меры и переломать все в помещении?

Причиной столь бурного поведения стал «Декрет об отмене частного владения женщинами». Его текст был расклеен по всему городу. Под декретом стояла ПОДПИСЬ: «Свободная ассоциация анархистов г. Саратова».

До сих пор историки спорят, существовал этот документ на самом деле или нет.

Скандально известный документ вышел 28 февраля 1918 года. Он состоял из преамбулы и 19 параграфов. В первой части раскрывались мотивы, побудившие к написанию столь странного декрета. Оказывается, авторы не хотели мириться с тем, что лучшие представительницы женского пола находятся в руках буржуазии, а это нарушает «правильное продолжение человеческого рода». Исходя из этого, все женщины от 17 до 32 лет объявлялись достоянием народа, спасти их от этой участи могло только наличие пятерых детей. В документе подробно описывались правила пользования «экземплярами народного достояния». Труд по регистрации и распределению брал на себя саратовский клуб анархистов. В декрете отмечалось, что мужчина может пользоваться одной женщиной не более чем 3 раза в неделю по 3 часа. «Доступ к телу» им обеспечивался только при наличии свидетельства от фабрично-заводского комитета, профсоюза или местного Совета о принадлежности к трудовой семье. Особой привилегией пользовался бывший муж: он имел право внеочередного «доступа». Если же он воспротивится обобществлению его жены, то автоматически лишится на нее всех прав.

Если мужчина хотел пользоваться «народным достоянием», то должен был отчислить 9 процентов от заработка, не имевший справки о принадлежности к «трудовой семье» — 100 рублей в месяц. Эти отчисления должны были поступать в фонд «Народного поколения». Фонд в свою очередь должен был обеспечить женщинам пособие в размере 232 рублей, дополнительные пособия беременным, помощь в воспитании детей (дети должны были содержаться до 17 лет в «Народных яслях»), кроме того, фонд брал на себя обеспечение престарелых и потерявших здоровье женщин.

Конечно же, вся эта чушь с декретом была не чем иным, как фальшивкой. Анархисты не имели к этому никакого отношения. Ее сфабриковал Михаил Уваров — владелец саратовской чайной. С какой целью он это сделал, не известно, может быть, хотел высмеять анархистов, а может, и скомпрометировать в глазах общественности. В начале марта его нашли убитым. Ответственность за совершенную акцию взяли на себя анархисты, следующим образом прокомментировав содеянное: «Акт мести и справедливого протеста за издание от имени анархистов пасквильного и порнографического «Декрета о национализации женщин».

Между тем убийство Уварова не положило конец всей этой истории — напротив, текст «декрета» с молниеносной быстротой распространился по стране. Одни газеты печатали его как курьезный документ, другие же пытались через него дискредитировать Советскую власть (дело в том, что в то время анархисты присутствовали в Советах наравне с большевиками).

Публикации пасквиля вызвали широкий резонанс. Так, некто эсер Виноградов из Вятки напечатал текст горе-«декрета» в газете «Вятский край», за что газета чуть было не поплатилась своим существованием: Вятский губисполком после публикации постановил закрыть газету. И только благодаря лояльности членов губернского съезда Советов решение было отменено. Съезд резко осудил публикацию этого недостойного документа и решил сделать предупреждение редактору.

А между тем в стране процветали разруха и голод. То там, то здесь вспыхивали голодные бунты. На фоне всего этого ужаса «Декрет о национализации женщин» выглядел еще более уродливо, нагнетая и без того сложную обстановку. Советское государство принимало все более радикальные меры по борьбе с распространителями пасквиля.

Но было уже слишком поздно. «Декрет» начал рождать свои модификации. Так, во Владимире национализированной объявлялась каждая девица, достигшая 18 лет и не вышедшая замуж. Она обязана была под страхом смерти зарегистрироваться. Затем девушке предоставлялось право выбрать себе мужчину в сожители.

Белое движение во время гражданской войны приписало авторство «декрета» большевикам и использовало в агитационных целях. Имел свой дежурный экземпляр документа и сам Колчак — при аресте в 1920 году бумагу нашли в кармане мундира.

«Декрет об отмене частного владения женщинами» широко распространился не только на территории России, но и сумел проникнуть за рубеж. Там с его помощью в сознании обывателей рождался стереотип большевиков — разрушителей семьи и брака.

Конечно, теперь этот документ не воспринимается так серьезно — его текст способен вызвать лишь улыбку.

Не успели женщины «переварить» скандальный декрет, как на их головы свалилась новая беда.

Владимирский Совет объявил женщин с 18 до 32 лет государственной собственностью. Более того, летом 1918 года в Екатеринодаре бравым красноармейцам выдавали на руки следующий документ:

«Предъявителю сего предоставляется право социализировать в городе Екатеринодаре 10 душ девиц в возрасте от 16 до 20 лет, на кого укажет товарищ».

В общем, «товарищи на местах» изгалялись как могли. К чести центральных органов Советской власти, следует отметить, что они не грешили подобного рода документами.

Начало нэпа совпало по времени с бурными дискуссиями по половому вопросу, в них не принимал участия разве что ленивый. Большевистские теоретики во главе с А. Коллонтай горой стояли за теорию «Эроса крылатого» — мужчины и женщины окончательно освобождались от формальных уз.

И без того никогда не отличавшиеся строгостью нравов низы получили теоретическую основу для блуда.

Подобная практика вольных отношений полов быстро распространилась по городам и селам России. В одном только небольшом городишке Шуя 60 процентов комсомольцев имели параллельно 2–3 интимных партнеров. На каждом шагу заявлялось об отмирании семьи и в подтверждение этому пропагандировалась жизнь в коммунах.

В 1927 году была введена непрерывная рабочая неделя со скользящим графиком. У разных членов семьи смены не совпадали, к чему это приводило — не трудно догадаться.

Теоретик Ю. Ларин и вовсе заявил о 100-процентном обобществлении быта. По его проекту рабочие должны жить в семейных коммунах, спать там по 6 человек в комнате, а ежели кто-то пожелает уединиться с женщиной, то для этих целей предполагалось иметь один двухместный номер.

Подобная бесконтрольность в половых связях привела к огромному количеству внебрачных детей и невероятно широко распространившимся венерическим заболеваниям. В 1922 году в Московском университете имени Я. М. Свердлова 40 процентов студентов были больны триппером, а 21 процент имели более чем два венерических заболевания.

Вольность взглядов породила еще одно нелицеприятное явление: участились случаи изнасилований и убийств женщин — видимо, жертвами становились чаще те, кто отказывался участвовать в «свободной комсомольской любви». Все чаще и чаще специальным комиссиям приходилось расследовать случаи «нетоварищеского отношения к девушкам».

На рубеже 20—30-х годов сексуальная революция постепенно пошла на убыль. Заметно ужесточились нормы социальной жизни, идеология была направлена на резкую деэротизацию общества.

Теоретиком нового движения выступила заведующая женотделом ЦК ВКП(б) П. Виноградова, она говорила: «Излишнее внимание к вопросам пола может ослабить боеспособность пролетарских масс». Еще один теоретик А. Залкинд утверждал, что «класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешиваться в половую жизнь своих членов».

Новая ситуация рождала новые курьезы. На московском заводе «Серп и молот» парня исключили из комсомола за то, что тот пытался склонить девушку к сожительству. Но в процессе разбирательства все же не это оказало решающее влияние на вердикт. Хуже, чем приставание к девушке, было то, что парнишка оказался сыном кулака, а отсюда и вердикт: «блокировался с кулаками и противодействовал политике Советской власти».

В 30-х годах подобные разбирательства были уже не редкостью. Интимная жизнь оказалась предельно политизированной. Журналисты перестали устраивать дискуссии по половым проблемам, с городских улиц исчезли легкомысленно одетые девушки, а ВЛКСМ занимался тем, что разбирал на собраниях молодых людей, исключая их из комсомола за то, что «он гулял одновременно с двумя».

Власти активно поощряли новый социалистический аскетизм. Примерно с 1937 года любая бытовая неурядица могла принять размах громкого дела. Газеты на своих страницах сетовали на то, что враги «привили молодежи буржуазные взгляды на вопросы любви и брака и тем самым разложили молодежь политически».

Жестоко клеймились добрачные половые связи и разводы. Последний мог поставить крест на всей карьере коммуниста или комсомольца.

Таким образом, вторая половина 30-х годов прославилась не только нетерпимостью и фанатизмом, но жестоким подавлением естественных человеческих стремлений.