Кремлевские любовницы

БРУСИЛОВСКИЙ ПРОРЫВ

Старые письма, ветхие фотографии — все эти свидетельства давно отгоревшего времени помогают хотя бы мысленно вернуться в прошлое.

Миллионы личных дел многих выдающихся деятелей долгое время хранились в строжайшем секрете. Семейный архив генерала Алексея Алексеевича Брусилова и его второй жены Надежды Владимировны не стал исключением. Долгое время эти документы хранились в Пражском архиве. И только в 1946 году они были перевезены в Россию, в Государственный архив Российской Федерации.

Отчего вдруг такая секретность? Ведь имя легендарного царского генерала, безоговорочно перешедшего на сторону большевиков, никогда не умалчивалось. И все же его личный архив не рассекретили даже в 60-х годах. Причина кроется в той части его воспоминаний, которая относится к периоду с 1917 по 1925 год. Там он дает далеко нелицеприятные оценки тогдашним большевистским вождям. Только в 1987 году эти документы увидели свет.

В 1930 году овдовевшая Надежда Владимировна путем неимоверных стараний получает разрешение на выезд из СССР. Покинув родину, она останавливается в Чехословакии. Правительство этой страны, еще помня вклад Брусилова в дело восстановления государственности, назначает ей пенсию. И Надежда Владимировна вместе с сестрой принимается за кропотливый и долгий труд — она решает привести в порядок вывезенный архив…

Вдова генерала очень хотела, чтобы в народной памяти ее муж сохранился именно таким, каким он был на самом деле. И только она могла более или менее точно, без сносок на политические пристрастия, написать его портрет.

«Мой муж не был ни белым, ни красным по своим чувствам человеком, он был русским генералом и защищал русские границы и русский народ… Он настолько любил свою старую русскую армию, что остался с нею, когда она взбесилась, и не выдал ни большевикам, ни иностранцам всех минусов и пороков ее в царское время…»

Другие, большей частью тенденциозные источники, то назвали генерала выдающимся полководцем, беззаветно служившим Советскому государству, то объявляли белоэмигрантом и злейшим врагом советского народа.

Его бывшие сослуживцы по царской армии порой отказывали ему даже в военных заслугах в период первой мировой войны.

Но даже заметки и свидетельства вдовы генерала не открывают полностью его внутреннего мира, не дают ответ на серьезные вопросы: почему, например, он не стал воевать на стороне белых, почему не эмигрировал, почему пошел служить красным?

На эти вопросы еще предстоит ответить.

Надежда Владимировна гордилась своим мужем. Она была уверена, что он делает великое дело и потомки по достоинству оценят его старания. Она считала необходимым вести дневники, и в них фиксировать все события, которые происходили с ее мужем.

Но позже, глубоко разочаровавшись в людях, Надежда Владимировна напишет: «Теперь вижу, что человечество вообще и русские люди (в России и эмиграции) настолько изменились, настолько чужды всему былому…» Ее ужасала ложь, пронизавшая общество сверху донизу. В своих воспоминаниях она отмечала, что вокруг генерала постоянно велись какие-то интриги, как снежный ком росли безумные фантазии, рождались невероятные сплетни.

Она стала свидетельницей морального разложения офицеров царской армии. Она видела, как обворовываются госпитали, как за взятку богатые родители освобождают своего отпрыска от фронта, в то же время нищие матери лишаются единственных сыновей.

Она видела, как после революции эти самые люди объявляли себя героями белого движения в эмиграции или же становились «преданными коммунистами» на родине.

Брусилов открыто презирал таких людей, он рвал с ними всякие связи. И озлобленные его отношением, они начинали мстить ему самыми низменными способами.

Для того чтобы получше понять натуру Брусилова, следует подробнее познакомиться с историей его женитьбы. В 57 лет он женился на 45-летней Надежде Владимировне Жилиховской. Причем сделал это молниеносно, нетрадиционно. Эта его женитьба стала одной из первых ошеломляющих побед.

Далее перед вами пройдет череда писем, иллюстрирующих этот удивительный процесс.

«Многоуважаемая Надежда Владимировна!

На всякий случай пишу Вам, не будучи уверен, что мое письмо до Вас дойдет, и не зная, захотите ли Вы мне ответить. Жи-вуя теперь одинокий в г. Люблине по занимаемой мною должности командира 14–20 армейского корпуса. Должность высокая, власть большая, подчи нных пропасть, но, благодаря всему этому, нахожусь в так называемой англичанами splendid isolation, а это тоскливо. Вот я и подумал со старыми знакомыми и друзьями начать переписку.

Ваше семейство, и Вы в частности, долго дружили со мной и моей покойной женой. Если мы и разошлись одно время, то, как Вы сами говорили при свидании в Петербурге, пора это забыть. В то время мы были молоды и я вмешался в чужой спор и совершенно напрасно. Теперь все участники спора — покойники, вероятно, они оттуда иначе смотрят на прошедшее время и их распри, так не пора ли и нам забыть старое неприятное и вспомнить хорошее былое. Если Вы на это согласны, то отвечайте мне на это письмо и сообщите, что Вы делаете, где Ваши сестры, что Растя и как он поживает? Я случайно узнал Ваш адрес, но, право, не знаю — впрок ли он. Пишу наудачу.

Мне много приходится разъезжать по войскам, а потому не сетуйте, если Вам не сейчас отвечу, но, пожалуйста, отвечайте мне сейчас, если только желаете мне ответить и пишите подробно о себе.

Азатем, и главное, не сердитесь на старого друга.

А Брусилов»

«3 октября 1910 г. Люблин

Секретно

Многоуважаемая и дорогая Надежда Владимировна!

Вы будете, вероятно, очень удивлены читая это письмо, но прошу Вас дочитать его до конца, обдумать его содержание и ответить вполне искренне, в той же степени, в какой и я Вам теперь пишу: 2 ½ года тому назад, как Вам известно, я, к моему большому горю, овдовел. Я крепко любил мою жену, и ее потеря была для меня тяжким ударом. Будучи глубоко верующим благодаря милости Божией, я безропотно перенес испытание, посланное мне Провидением, и решил нести свой крест в одиночестве.

Одиночество, однако, оказалось мне прямо-таки не по силам. Невзирая на видное положение и большой служебный успех, дающий мне полные основания полагать, что моя карьера не остановится должностью корпусного командира, ничто меня не радует и отсутствие подруги жизни меня страшно угнетает. Вы хорошо понимаете, что особ, желающих выйти за меня замуж, имеется в достаточном количестве, но жениться на них я не могу потому, что прямо мысль сочетаться с незнакомой девушкой или вдовой мне страшно противна. Единственная женщина в мире, с которой я мог бы связать опять свою судьбу, это Вы, и вот почему. Вы мне очень нравились, и было время, когда я тайно был в Вас влюблен. Я думаю, что Вы добрая, честная и чистая. Вы уже не молоды теперь, и это, в моем 57-летнем возрасте, я очень ценю. Вы знаете мою прежнюю жизнь так же, как я знаю все Ваше семейство, люблю Вашего брата и люблю Вас. В итоге я хотел бы просить Вас принять мою руку, и только, чтобы узнать верность Вашего адреса, я и писал Вам.

Вы меня можете спросить, почему же я не поехал для этого к Вам в Одессу? Очевидно, это было бы правильнее, но дело в том, что у меня теперь совершенно нет времени, до такой степени я занят службой, а, кроме того, начать ухаживать, просить руки и т. д. по шаблону мне непреодолимо противно, ведь Вы меня знаете так же, как и я Вас. Конечно, мы долго не видались, но оттого, что я бы пожил в Одессе неделю или две, мы лучше друг друга не узнаем. Поэтому я, лично, предпочитаю объясниться письменно. Если мысль связать свою судьбу с моей Вам не противна и если Вы сами свободны вполне духовно, душевно и телесно, то скажите «да», в противном случае Вы скажете «нет» и все будет окончено. Очевидно, если бы Вы в принципе приняли бы мое предложение, то нам было бы необходимо предварительно о многом переговорить, ибо как с Вашей стороны, так и с моей, это шаг огромной жизненной важности. Что меня касается, то около полу года я все колебался и не решался на него, даже не зная, где Вы, и с трудом получил Ваш адрес.

Надеюсь, что, если Вы согласитесь на мое предложение, Вы не будете каяться, тем не менее, я считаю своим долгом сказать, что у меня теперь никакого состояния нет и после моей смерти, которая, по всей вероятности, будет раньше Вашей, Вы будете получать только пенсию. Если бы Вы были теперь моей женой и я бы скончался в звании корпусного командира, вам причиталось бы получать пенсию от 3–4 ш. р. При дальнейшем моем повышении и пенсия, очевидно, повышается Вам.

Вы, я надеюсь, не можете не признать, даже если и отвергнете меня, что в смысле материальных благ мое предложение совершенно бескорыстно: мне ничего не нужно кроме Вас, дабы, по словам апостола Павла, мы составляли вдвоем одно тело и одну душу, если же Вы чувствуете, что это нельзя, то лучше, конечно, мне отказать, ибо брак я понимаю только христианский, чистый и твердый.

Если Вы согласны на него, то я не хотел бы долго тянуть, повидать бы Вас и переговорить в последних числах этого месяца, когда у меня будет несколько свободных дней, а 1–2 ноября мы бы повенчались, если наши переговоры увенчаются успехом. Все будет зависеть в этом случае от Вас.

В заключение у меня к Вам большая просьба: пока дело не решилось, не откажите держать его в строжайшем секрете, если же Вы мне откажете, то будьте милостивы вернуть мне это письмо обратно, оно Вам не будет нужно тогда, а ведьмы смертны и я бы не желал, чтобы праздное любопытство посторонних услаждалось чтением его.

Еще одна просьба: чтобы меня не томить, по принятии решения протелеграфируйте Ваш ответ по следующему адресу… Согласна или нет, это будет лишь условное Ваше согласие переговорить со мной по этому поводу.

В заключение целую Ваши ручки и во всяком случае остаюсь Вашим другом

А. Брусилов.»

«Милая и дорогая Надежда Владимировна!

Отвечаю по пунктам на Ваше письмо от 10–11 окт.

Вопрос 2-й: почему я именно к Вам обратился, а не к кому-либо другому, почему я предпочел Вас?

Точно на это я, откровенно говоря, ответить не могу, знаю лишь, что я ½ года боролся с мыслью вообще жениться, а потом мне было прямо отвратительно даже думать о какой бы то ни было женщине, кроме Вас одной. Почему — не знаю. Вы мне раньше, давно, очень нравились, но ведь мне случайно многие нравились. Раньше, чем отправить Вам мое решительное письмо, я долго боролся. Находил диким, невозможным с бухты-барахты, после 20-летн. промежутка, послать письмо с моим предложением, и вот — все-таки послал. Объясняйте это, как хотите. Гипнозу я не поддаюсь и, по мнению окружающих, обладаю сильной волей. Сам о себе судить не могу.

Могу еще добавить: от жены, по принципу, никогда никаких протекций или ден. средств не искал. Да теперь я сам, с Божьей помощью и милостью, не нуждаюсь в них: выбился и имею большие связи без посторонней помощи, содержание получаю хорошее, а богатства мне не нужно, никогда его не домогался.

Вот Вам и все. Остальное договорим при свидании. Целую Ваши ручки в надежде, что скоро увидимся и, авось, сговоримся.

Горячо и сердечно Вам преданный

А Брусилов.»

«Дорогая Надя!

Пишу потому, что со мною случилась странная история, которую необходимо изложить теперь же только для Тебя и Дены и прошу настоятельно это письмо прислать мне сейчас назад.

Сегодня, в 5 ч. у., меня разбудили перед Ковелем. Я сначала не мог понять, откуда и куда еду, но, одеваясь, увидел Твой мундштучок и сразу все вспомнил, страшно удивляет, что все это было. Ради Бога, не думай, что я не в уме, я только что вернулся после осмотра двух полков, совершенно спокоен, ни в чем не раскаиваюсь и остаюсь без изменения своих намерений, но если я, человек трезвого практического ума, что доказывается всею моею жизнью, действовал, и только по отношению к одной Тебе, в течение нескольких дней как бы в сонном экстазе, то не случилось ли то же самое и с Тобою? Ведь у нас вышел, исключительно по моей вине, как бы роман из сумасшедшего дома. Я только теперь проснулся и наяву охотно и сознательно подтверждаю мною совершенное, но вот как обстоит дело с Тобою? Не раскаиваешься ли?

Если да, то есть еще время отказать, ибо 1 000 р., данные на расходы, Ты можешь мне отдать, когда получишь наследство, а я ведь могу одолжить старым друзьям, как и мне многократно одолжали. А Тебя не должно останавливать в данном случае, ведь я ездил не за покупкою жены?

Еще раз утверждаю, что я лично остаюсь без всяких изменений, но очень прошу Тебя поразмыслить, нужен ли я Тебе и не какой-либо гипноз, либо самовнушение на Тебя действовали. Ведь за всю мою жизнь первый раз случилось со мною столь невероятное происшествие, да, вероятно, и с Тобою. Все это до того странно, что, если рассказать все мною совершенное в этом деле знающему меня, прямо последует вывод, что я спятил, хотя во всем остальном совершенно трезв. Итак, я ни в каких моих решениях ничего не изменил и не изменю, но еще раз прошу самой поразмыслить свой шаг. Ведь это на всю жизнь.

Трудно в письме выразить все, что я испытал, но дело не во мне, так или иначе, а я все рассчитал и очень охотно иду на все последствия, но подумай о себе, можешь ли сделаться мне любящей, преданной женой? Не штурмом ли я взял Твое согласие? Если это так, то тогда откажи, ибо это лучше, чем ад для оставшейся жизни. Я пишу совершенно спокойно и как бы Ты ни решила, я буду всегда помнить и думать о Тебе с благодарностью за Твою доброту.

Умоляю, напиши мне сейчас же ответ, а если можно, то телеграфируй одно слово: «желаю», если не изменила решения, «отказываюсь», если раздумала. Это нужно для того, чтобы успеть все устроить к нашей свадьбе, если Ты не изменила решения.

А. Брусилов.»

«Милая, дорогая Надя!

В дополнение к письму моему из Ковеля теперь, когда я вполне спокоен, не дождавшись еще Твоего ответа, я считаю долгом сказать: считаю Тебя перед Богом и людьми своей невестой и потому пишу на «ты», которое Ты разрешила мне.

Ты сама видела, что я в Одессе был в каком-то экстазе, в котором я никогда в своей жизни не бывал и, уповаю, впредь не буду. Уж, право, не знаю, что это такое было. Нет, в хладнокровном состоянии скажу следующее: желаю на Тебе жениться и буду рад назвать Тебя своей дорогой женой.

Дело не во мне, а в Тебе и вот почему: в течение 3 дней, которые я провел в Одессе, Ты мне несколько раз дала ясно понять, что я Тебе более, чем не нравлюсь. Теперь я это ясно понимаю, а тогда, в таком диком состоянии, в каком я был, оно как-то не доходило до ума и скользило по ушам. Пожалуйста, не думай, что я обижаюсь. Нисколько. Да ведь это все и дело относительное, ибо в моей жизни было несколько женщин, которые меня сильно любили, может быть, более за такие достоинства, которые Ты не знаешь. Но дело не во мне, а в том, что, сравнив меня по типу с одним из Твоих предков редкой уродливости, было ясно, что я Тебе скорее противен и я это не понял потому, что был в каком-то диком экстазе, который себе и теперь объяснить не могу. Почему при таких условиях Ты приняла мое предложение, я никак понять не могу. Думаю, что обстоятельства принудили, ибо связать себя на всю жизнь с физически неприятным существом — дело очень тяжелое, чреватое тяжкими последствиями: является позднее раскаяние и каторжная совместная жизнь или развод с церемонией или без оной.

Так вот, теперь в спокойном, обычном, нормальном своем состоянии я думаю: дело сделано, мы — жених и невеста, это переменить нельзя (не для меня, а для Тебя, бедная и милая), но безумно спешить со свадьбой не следует — было бы грешно по отношению к Тебе. Если Ты согласна, то назначим днем свадьбы 15 января. За это время Ты все хорошо обдумаешь, взвесишь и решишь, хочешь ли меня или нет. Если «нет», то откажешь, но если «да», то помни, что я не хочу лишь тела, но и души! Теперь Ты меня видела лишь в горячечном состоянии, я могу приехать повидать Тебя на Рождественских праздниках, спокойно будем наблюдать друг друга и, может быть, Ты станешь на меня иначе смотреть.

Ты видишь, я нисколько не обижаюсь, да и физиономию переменить не могу, она не помешала мне быть очень счастливым и, делая Тебе предложение, не предполагал, что своим циферблатом Тебя огорчу. Да и все это сделалось так странно, что я до сих пор удивляюсь и себе, и Тебе. Попробуем поправить свою грубую ошибку, в которой я один виноват страшно перед Тобой. Может быть, все хорошо устроится, а нет — то Ты мне дашь отзывной паспорт. Откладывание же свадьбы на непродолжительный срок никого шокировать не будет, ибо мои служебные занятия до Рождественского поста действительно служат важной помехой. А за сим целую Твои ручки, если захочешь, то пиши, я Тебе буду аккуратно отвечать. Шлю горячий привет сестрице Лене, которую очень люблю.

До свидания, дорогая, прости меня и напиши, что Ты обо всем этом думаешь.

Сердечно Тебе преданный А Брусилов.»

«Драгоценная моя невестушка!

Получил Твое длинное письмо. Бесконечно счастлив, если это так. Тебе лучше знать.

Из этого письма я вижу, что Ты очень удручена. Теперь, когда до свадьбы осталось 6 дней, а когда Ты получишь это письмо, то останется каких-нибудь 2–3, объясняться не стоит. Переговорим после венца, а то в письмах недоразумения только накапливаются. Но мне необходимо объяснить Тебе, в чем было дело, в кратких словах, ибо, по-видимому, Тебе показалось, что я намерен тянуть, чтобы отказаться. Нет, это не так. Ты, видимо, знаешь и чувствуешь, что я Тебя люблю и сам ни в коем случае от Тебя отказаться не хотел и не хочу.

Это был бы подлый поступок, я на него не способен по свойству моей натуры, какова бы она ни была. Кроме того, убежден, что Ты мне предназначена. Но, по многим данным, в Тебе я уверен не был. Это правда, что я ворвался в Твою жизнь, как ураган, и я опасался, что в вихре его Ты не разобралась и будешь потом жалеть об этом непоправимом шаге, а потому, оставляя себя связанным по отношению к Тебе, я предоставлял Тебе свободу мне отказать или же отложить свадьбу, чтобы осмотреться. Как только Ты заявила, что желаешь теперь же связать свою жизнь с моей, я тотчас же это и устроил с радостью.

Не знаю, почему Тебе кажется, что я — какой-то ходячий клокочущий плотской любовью вулкан. Откуда Ты это, голубка моя, взяла?

Почему Ты думаешь, что я хочу Тебя вырвать из Одессы так, чтобы прервать Твои любимые занятия? Неужели мне было бы приятно видеть скучающую жену? Можешь быть уверенной, что насильно никогда удерживать не буду. Будем вместе жить, сживемся, и убедишься, что все это страхи напрасные. Ближе меня узнаешь — и тогда легко будет нам понять друг друга. Теперь я думаю, что в Тебе сидят ангел и чертенок. По очереди они выскакивают. Ангела люблю, чертенка — нет. Писать нежностей не буду. Ты их не любишь, да и к чему? Господь да сохранит Тебя.

Сердечно любящий Тебя жених Алексей.»

«Дорогая моя невесточка!

Просил Тебя прочесть оба письма, подлежавших уничтожению, потому что Ты их не уничтожила. Могла бы строить себе бес знает что, так лучше, чтобы Ты их прочла и знала, что я передумал. Ведь через 4 дня Ты будешь, если Господу угодно (а я на это надеюсь), моей дорогой женой и нужно, чтобы в отношениям Твоих кму-жу было все чисто. Я верю Тебе и Твоим письмам, а потому верю, что Ты меня любишь также, как я Тебя люблю. Мне не тело Твое нужно, а душа. Уверен, что Ты ее мне отдашь…»

10 ноября они обвенчались, и произошло это в Ковеле, в церкви драгунского полка. Невеста была одета в серое дорожное платье и белую шляпу, жених по этому случаю нарядился в парадный мундир…

В мемуарах С. Ю. Витте кроме всего прочего есть упоминание о том, что его двоюродная племянница Н. В. Желихов-ская вышла замуж за корпусного командира.

Тогда еще Брусилов не был выдающимся генералом, принесшим славу своей родине.

Изначально ничто не предвещало такой героической карьеры выпускнику пажеского корпуса. Он принял участие в кампании 1877–1878 годов, затем стал преподавателем, далее — начальник офицерской кавалерийской школы, командир гвардейской кавалерийской дивизии, начальник армейского корпуса. Его жизнь должна была пройти тихо и мирно. Но в 1916 году он, может быть, несколько неожиданно для всех демонстрирует великолепные способности, командуя Юго-Западным фронтом. Его войска прорывают австро-германский фронт и занимают Голицию и Буковину. Эти действия едва не нейтрализовали Австро-Венгрию, заметно улучшили положение французов, помогли итальянцам в Трентино и заставили Румынию присоединиться к державам Антанты.

Эту блистательную операцию назвали в честь Брусилова его именем…