Купец VI ранга

Глава 8

Интерлюдия 1. Заброшенный парк «Колизеевский».

Митьке не везло, сколько он себя помнил.

Сначала погиб отец — повздорил с кем-то в порту и получил три вершка стали в живот, и оставив в наследство кортик, которым его и убили.

Потом с работы не вернулась мать — она приглянулась одному османскому капитану, и он её просто-напросто похитил.

А затем и вовсе пришлось покинуть доки, поскольку на его тринадцатилетнюю сестру начал засматриваться хозяин каморки, в которой они жили.

Хозяин получил укол кортиком в колено, а его маленькой семье пришлось бежать.

Митька не хотел в дом призрения, тем более что в доках ходили слухи, будто родственников там разлучают, а одарённые и вовсе пропадают без вести. Поэтому пришлось искать такое место, где их осиротевшую семью никто не сможет разлучить.

Так они с сестрой и братом оказались в Колизеевском — единственное место в городе кроме доков, куда не заходили городовые.

Вот только здесь оказалось ещё хуже. Если в доках соблюдался какой-никой, но порядок, то в Колизеевском царили жестокость и культ силы.

Беспризорники со всей округи собирались в молодежные банды и постоянно со всеми воевали — друг с другом, с гильдией воров и тем более с госслужащими.

Но особенно жестоко банды воевали между собой.

Поскольку основной статьей промысла были грабеж, разбой и воровство, то приходилось конкурировать не только с гильдией воров, но и с другими бандами.

К счастью, что Митька, что Оксанка с Егоркой были слабенькими одаренными — видать, сказалась кровь матери — и они сумели прибиться к одной из банд.

Банда называлась «Тринадцать», и для того, чтобы туда попасть, нужно было дождаться, когда появится вакантное место.

И это, пожалуй, был единственный раз, когда Митьке повезло — на момент их прихода Тринадцатые зализывали раны после столкновения с Шипами.

Их небольшую семью с тремя слабенькими одаренными приняли чуть ли не с распростертыми объятьями.

В банде, к слову, они прижились. Митька с его Водным хлыстом, стал боевиком, Оксанка взяла на себя обязанности повара, а восьмилетний Егорка старательно делал простенькие амулеты с защитой от дождя, которые они потом продавали на пасмурных улочках столицы.

За те три месяца, что их маленькая семья провела в Колизеевском, Митька дрался бессчетное количество раз, и каким-то чудом избегал серьезных травм. Даже когда они штурмовали убежище Шипов.

Сколько человек погибло от его рук Митька старался не вспоминать, но точно знал это количество.

Пятнадцать.

Убийца его отца и четырнадцать Колизеевских беспризорников, познакомившиеся с его Водным хлыстом… Впору сойти с ума, но Митька знал, что на это он не имеет права.

По крайней мере, до тех пор, пока не отыщет свою мать.

К тому же, в последнее время все вроде как начало налаживаться:

Они стали полноправными членами Тринадцати, и все в банде признали их полезность — раз.

Митьке удалось выследить убийцу своего отца и отомстить, воткнув пьяному матросу его же кортик точно в печень — два.

Он сумел узнать, что мать была похищена османскими контрабандистами со шхуны «Джесур» — три.

Ему даже удалось скопить настоящее состояние по меркам Колизеевских — шесть серебряных рублей — и Митька всерьез подумывал, чтобы взять своих и устроиться юнгами на какое-нибудь торговое судно, идущее в Османскую империю, как случился Передел.

Переделом назывался кровавый бой всех против всех — таким образом две крупнейших банды Колизеевского — Волки и Гладиаторы — не давали остальным войти в силу.

Официально Передел предоставлял каждому занять место, согласно его силе, но все прекрасно понимали, что Волки и Гладиаторы таким образом избавляются от конкурентов.

И на этот раз, кто бы сомневался, не повезло его банде…

Драка была страшной, и Митька впервые за все время перестал ощущать прохладу своего источника.

Они сумели отбиться от Волков, потеряв семерых своих, но все прекрасно понимали — это ещё не конец.

Днем молодежные банды предпочитали отсыпаться, зализывать раны или ходить на промысел. А вот с наступлением ночи начиналась вольная охота.

И сегодня Волки доделают то, что им не удалось прошлой ночью.

Митька посмотрел на оставшихся членов банды и вздохнул.

Основной костяк Тринадцатых героически погиб ещё вчера, и сейчас он был самым старшим. Если бы не его Водный хлыст, то Волки дожали бы их вчера и захватили их убежище — старый домик лесника.

Всего их осталось шестеро — сам Митька, сестренка Оксанка, братишка Егорка, Василь, Алла и Женёк.

Василю, сильнейшему боевику банды, вчера хорошо досталось — сломанные ребра, разбитая голова и колотая рана в животе.

Алла, девушка основателя Тринадцатых, лежала рядом — ночью пропустила удар копьем и сейчас хрипела, чудом дыша пробитым лёгким.

И лишь Женёк, будучи неплохим вором, был цел и здоров. Вчера он хоронился в тенях, нападая на Волков со спины.

От полного разгрома их спасло только незнание Волков, что Митька больше не сможет создать ни одного Водного хлыста.

— Идут, — шепнул Женёк, приникший к земле ухом. — Не стали дожидаться, когда окончательно стемнеет.

— Идут, — эхом, откликнулся Митька, сжимая верный кортик. — Женёк, я отвлеку их на себя, а ты уходи сам и уведи Оксану с Егором.

— Некуда уходит, брат, — вздохнул вор. — Мы тупо не дойдем до забора. Сам знаешь, как к нам относятся остальные. Да и Зуб ясно дал понять своим шавкам, что без наших голов им лучше не возвращаться.

И действительно, Тринадцатых в Колизеевском недолюбливали. За то, что жили чуть лучше, чем остальные, за то, что держались друг за друга, за то, что старались оставаться людьми.

Что до главы Волков, то Жора Зуб никогда не любил Тринадцатых.

— Тогда постараемся забрать с собой, как можно больше этих псов.

Митька старался не смотреть на стоящих за его спиной Оксанку и Егорку. Страшно подумать, что с ними будет…

— Сам-то поди, как обычно, сидит в «Гедонисте» и ждет пока его шавки сделают всю грязную работу.

— Жаль, — вздохнул Митька. — Я бы его…

— Постой-ка… — Женёк снова приник к земле. — Как будто Волки с кем-то дерутся! Это… взрослые! Одаренные!

— Стража? — нахмурился Митька, в глубине души которого, шевельнулась слабая надежда.

По сравнению со смертью дом призрения уже не казался чем-то ужасным.

— Может быть, — протянул Женёк, — но вряд ли. Слишком сильные. Постой-ка… Идут к нам!

Митька посмотрел на умирающих от ран Аллу с Василем, на свою родню и на всегда жизнерадостного Женька.

— Пусть идут, — произнес он, выходя из убежища навстречу идущему к ним Воину. — И, если в этом мире есть хоть капля справедливости, пусть нам повезет. Хотя бы чуть-чуть.

Интерлюдия 2. Трактир «Гедонист».

Вера работала разносчицей столько, сколько помнила себя.

Сначала она помогала маме уносить со столов грязную посуду, потом подметала полы и складывала салфетки, а затем и сама стала принимать заказы и разносить блюда.

Старый хозяин позиционировал свой трактир, как семейное заведение, и гости всегда умилялись, глядя на трудолюбивую и старательную девчушку.

«Гедонист» был для Веры родным домом, а маленький, но дружный коллектив настоящей семьей.

И Вера, превратившись из нескладной девочки в стройную девушку, и не думала отсюда уходить.

В свои четырнадцать лет со своей миловидной внешностью и опытом работы она могла с лёгкостью устроиться в лучшие ресторации Петербурга, но она всей душой любила «Гедониста».

Это место прочно ассоциировалось у неё с любовью. С любовью к еде, к людям, к жизни.

Да и сама она была любимец трактира. «Солнышко», «Лучик солнца», «Счастьюшко» — как её только не называли!

И действительно, она с легкостью находила общий язык с любым человеком, а посетители в её присутствии расслаблялись и забывали о житейских невзгодах.

А уж когда от тяжелой болезни слегла её мама, «Гедонист» и вовсе стал для Веры единственным пристанищем.

Все изменилось, когда в результате финансовых махинаций, старого хозяина посадили в долговую яму, а на его место пришел новый управляющий.

Он был хорош собой, говорил складно и правильно, но его душа была пуста.

Ему было плевать на работников трактира и все, что его интересовало была прибыль.

Сначала поменялись продукты…

На смену дорогим, но натуральным и вкусным заготовкам пришли более дешевые аналоги. Это, конечно же, тут же сказалось на вкусе и качестве еды, и клиенты начали уходить.

Управляющему бы одуматься и вернуть все назад, но он не придумал ничего лучшего, чем начать разбавлять вино водой…

День ото дня гостей становилось все меньше, а выручка трактира, соответственно падала все ниже.

Чтобы сократить убытки управляющий начал… увольнять людей. Сначала помощников повара, затем закупщиков продуктов, потом подавальщиц…

Примерно в это же время заброшенный парк у Колизея облюбовали молодёжные банды, и «Гедонист» стал терять репутацию семейного заведения.

И за последние два года ситуация ухудшалась с каждым днем.

На смену состоятельным гостям пришли всякого рода мутные личности, еда превратилась в голимый ужас, а вместо выпивки начали подавать разведенные помои.

Вера бы давно сбежала, как это сделали все бывшие сотрудники «Гедониста», но не могла бросить прикованную к постели мать. Увы, но матушка категорически отказывалась покидать трактир.

Вот Вера и работала, умудряясь помогать на кухне, обслуживать посетителей, а в перерывах между этим убираться и закупать продукты.

И все бы ничего, но в последнее время, управляющий трактира сильно запил и начал распускать руки.

Вчера и вовсе Вера чудом отбилась от его поползновений, а потом пять минут проплакала в подсобке. Больше было нельзя, поскольку работа сама себя не сделает.

А сегодня с утра он, потирая расцарапанную щеку, огорошил девушку известием, что если она и дальше продолжит быть такой ханжой и недотрогой, то он вышвырнет её саму и мать на улицу.

От гнусности происходящего Вера потеряла дар речи и не нашлась, что ответить.

Управляющий же, жадно облапав её своим маслянистым взглядом, ушёл в свой кабинет, сражаться с очередной бутылкой дрянного пойла.

Весь день девушка провела словно сомнамбула — её картина мира, за которую она так отчаянно цеплялась последние два года, рушилась у неё на глазах.

Дважды она принесла не то блюда, что с ней не случалась… да, пожалуй, что никогда! А один раз даже пролила пиво на постоянного посетителя!

Молча проглотив унизительную пощечину от местного авторитета Жоры Зуба, который глумливо потребовал, чтобы этой ночью Вера рассчиталась за нанесённый ущерб, девушка сбежала на кухню.

Жора Зуб не первый раз делал ей гнусные и непристойные намеки, но каждый раз что-то в её глазах удерживало его от активных действий.

Сегодня же, эта невидимая защита Веры дала сбой… Слишком много навалилось на хрупкие девичьи плечи, а рядом не было никого, кто мог бы помочь или, хот бы, поддержать…

Этот день, как и вся её жизнь, стремительно катился в Бездну.

Её потухший взгляд упал на разделочный нож, и в её глазах появилась мрачная решимость.

Она лучше умрет, но не дастся этим мерзавцам! Ни этому никчемному пьянице-управляющему, ни жестокому и бессердечному бандюгану-отморозку!

Рука сама собой сжала рукоять ножа, а Вера мысленно попросила прощения у матери, как её внимание привлек доносящийся из зала шум.

Позабыв про нож, она выбежала из кухни, чтобы стать свидетелем невероятного события.

В «Гедонист», судя по дворянскому гербу и ауре уверенности, пожаловал самый настоящий аристократ.

И этот самый аристократ что-то не поделил с её личным врагом — подлым и жестоким Жорой Зубом.