Ломая печати

КАДЕТ

28 июня 1939. Окончена учеба. Покидаю восьмой «Б» гимназии в Новом Месте над Вагом. У мамы слезы на глазах. Отец? Погиб в первую мировую. На итальянском фронте. Из фронтового дневника, оставшегося после него, перед моими глазами возникает его образ. Каменщик. Панславист. Непокорный гражданин. Враг Австро-Венгрии. И я все время стремился подражать ему. Отсюда эти вечные конфликты с людаками. Поэтому и кирпич бросили мне в голову католики из «Орла», когда я помогал организовать у нас в селе «Спортивное общество рабочих». Поэтому и директор гимназии заметил в мой адрес: «Образованные большевики нам не нужны».

10 июля. Меня приняли в Дунайское пароходство. Я кадет, младший офицер. Золотые погоны, якорь на фуражке. Моя мечта исполнилась. Дунай, река восьми европейских стран, шумные порты, ночные рейсы, суда, разрезающие волны, веселые кабачки, музыка — все это у меня впереди. Но, к сожалению, мечта исполняется в минуты, когда флагманский корабль «Чехословакия» погружается в море фашизма. Глубины его не знает никто, никто не видит дна и не имеет понятия, кто поднимет со дна обломки корабля и когда наступит тот день. Гардисты привели в отчаяние мать, устроив в квартире обыск. Перевернули все вверх ногами. Забрали книги и бумаги, касающиеся «Спортивного общества рабочих».

27 августа. Братиславский порт. Вхожу на палубу. Это судно называется «Грон». Мое четвертое судно. «Пан кадет, — докладывает дежурный матрос, — на почте в порту вам есть письмо из военного ведомства. Вас искали уже два раза».

— Ладно, схожу за ним, — бормочу я, но знаю, что не пойду за этим письмом. Мне двадцать лет. И господа из военного ведомства могут послать мне только повестку о призыве. Все во мне восстает, все бунтует. Я буду солдатом словацкого государства?

Схожу на берег, будто бы на почту. Ноги отяжелели, словно гири к ним привязаны. Решено: письмо я получать не буду. А если вдруг спросят или станут расследовать, скажу, что было закрыто. На всякий случай. Вот так. Этому Тисо я служить не намерен. Возвращаюсь опять на «Грон». После обеда мы поднимаем якорь. Комарно. Будапешт. Могач. Жандармы с петушиными перьями на фуражках. Эти по требованию из Братиславы еще могут задержать меня и отправить назад, в Словакию. Потому я и придумал эту версию с закрытой почтой на всякий случай. Они осматривают судно всю ночь. И лишь утром дают разрешение на отплытие. Возвращают все матросские книжки. И мою! Внешне я равнодушен, спокоен, а внутри весь горю. Пронесло! Спустя несколько часов мы поднимаем на передней мачте югославский флаг. Наконец-то! Я дышу полной грудью. И весь дрожу. Свобода!

31 августа. Поздно вечером — Белград. Левый прожектор «Грона» ощупывает мост Александра. Мы пришвартовываемся. Бросаем якорь… Доброй ночи, Белград!

1 сентября. «Пан кадет, вас вызывают к управляющему!» Я не теряю времени. В каюте и капитан. Он, как и все остальные, взволнованно склонился над приемником. Крутят ручки настройки. Все станции заполняют эфир зловещим сообщением: немцы напали на Польшу. Я спешу в каюту за матроской и бескозыркой. Выхожу на берег. И иду прямо во французское посольство. А там уже трое таких, как я. Чехи. Они бежали из протектората. Не могут договориться с французами. Я — и от их имени — говорю на ломаном гимназическом французском: «Мы чехословацкие граждане. Мы верим, что Франция выполнит свои обязательства в отношении Польши. Мы хотим помочь. Мы против Гитлера».

Чиновник встает и торжественно протягивает нам руку. Заверяет, что мы можем рассчитывать на помощь французских органов. Вернувшись на судно, сообщаю капитану о решении покинуть судно и вступить во французскую армию. «Надеюсь, вы шутите, пан кадет, — ужаснулся он. Он боится неприятностей, которые ожидают его по возвращении, и не скрывает этого. — Вас пошлют в иностранный легион! Вы слышали о нем? Это ад!» — «Пан капитан, — принуждаю я себя ответить, — если б мне пришлось сражаться против Гитлера даже в компании с дьяволом, я и то бы пошел. Мне не о чем раздумывать». Я прощаюсь с экипажем. Пример оказался заразительным — ко мне присоединяются юнга и повар. Временное пристанище мы находим в общежитии чехословацких беженцев. Адрес: улица Светозара Марковича, 79.

3 сентября. По общежитию пролетела весть: Великобритания и Франция объявили войну Германии. Наконец! Весь вечер и ночь прибывают земляки. Приходят и югославы. Они настаивают на том, чтобы мы записали их в список, придумав им чешские или словацкие имена. Они горят желанием сражаться против фашистов. Мы не препятствуем.

4 сентября. Нас уже тринадцать. Семь чехов, четыре словака, двое из Подкарпатской Руси. Нас приглашают во французское посольство.

Причина: призыв в армию и транспортировка во Францию.

А там раздеться донага. И вдруг появляется очаровательная дама с бумагами. Садится за пишущую машинку. «О-о, а-а…» — слышится в комнате. Мы в смущении. А дама, кажется, ничуть. К врачу мы подходим более спокойно. Я стою у стола и перевожу: «Годен для воинской службы!» Дама записывает. Подходит моя очередь — я последний. Я тоже годен. Но меня удивляет номер. № 0014. Видимо, никому не хотели дать несчастливый тринадцатый номер.

10 сентября. Воскресенье. День отправления нашего транспорта. Нас ждет дальняя дорога. И согревает мысль, что мы, видимо, одни из первых граждан расчлененной Чехословакии, которые проторят путь тем, кто пойдет за нами следом. Югославские друзья силой всовывают нам свертки и пакеты с едой на дорогу. Поезд трогается. «Отойдите от окон!»

12 сентября. Вторник. 9 часов 10 минут. Двое суток пути; ночные огни Солуня, и вот наконец Стамбул. Турецкие репортеры фехтуют фотоаппаратами, задают вопросы. Я не успеваю их переводить. Мы идем в чехословацкое консульство. «Что вам угодно, господа?» — спрашивает по-чешски удивленный чиновник лет сорока. «Мы чехословаки. Беженцы. Добровольцы. Едем воевать», — отвечаем мы, перебивая друг друга. В полуоткрытую дверь входит женщина, слушает с минуту, а потом вдруг кричит: «Schmeiß sie heraus!»[17] Немцы! Они заняли наше консульство. И эта баба-яга вышвыривает нас оттуда! Не стоило ей этого делать! «Мы? Отсюда? Не уйдем! — кричали мы. — Мы здесь дома. Это здание принадлежит республике. Мы едем сражаться за нее! Вон отсюда, немецкая банда!» Кончилось все скверно. Они вызвали полицию. Нас выводят из здания. Но оставляют в покое. Первая встреча с экстерриториальной Чехословакией прошла, нельзя сказать, чтоб в атмосфере любви к землякам. Отправляемся бродить по улицам. Кто-то показывает на газеты в киоске. «Son Telegraf». Мы смотрим на собственные фотографии и интервью, которые у нас брали на вокзале. И именно они привели к нам четырнадцатого добровольца — молодой чешский археолог работает тут на раскопках. Конец несчастливому числу! Нас уже не тринадцать.

14 сентября. Ассалам алейкум, Стамбул. Мир тебе, Стамбул! Его панорама, похожая на раскрытую ладонь, прощается с нами. На румынской «Трансильвании» мы покидаем Босфор. Направление — Бейрут. Уже одни названия портов, где мы становимся на якорь, навевают очарование Востока. «Какой вы национальности? — спросила в Пирее дама, которой я помог нести чемодан. — Югослав?» — «Нет. Словак. Из Чехословакии». — «Ах! Это вашу страну Гитлер стер с карты Европы?» — спросила она сочувственно. «Только с карты Европы, милая пани! Но не из сознания людей в Европе. Благодарю, ничего не надо. Я не носильщик. Мне не надо платить».

21 сентября. Бейрутская казарма… Короткими перебежками вперед! Ложись! Встать!…

В рюкзаке за спиной тридцать килограммов. Сзади сержант со свистком. Его сигналы ясны без переводчика. Всюду песок. Раскаленный на плацу. Мокрый на спине. Скрипит на зубах. Смешался с по́том на всем теле. Первая увольнительная. Кафе на Place des Canons. У соседнего столика вдруг зашипела квадратная физиономия: «Чего вы с ним толкуете? Это же тисовец! Предатель!» Я не сдержался. Вскочил и швырнул ему в лицо стакан. Крик, шум. Он стал вытираться. Скандал. Военный патруль. Разбирался в деле французский майор. То и дело звонил по телефону, выходил в соседнее помещение, возвращался. Тот, кого я облил, — чех, инженер из Тегерана. Здесь на монтажных работах. Дома не был пятнадцать лет. Насчет меня майор звонит в Белград. Спустя некоторое время сообщает, что все в порядке. А когда отпустил меня, спросил как бы между прочим: это у вас такой обычай? Сводить так счеты между чехами и словаками? Нет, сказал я. И добавил, что уж лучше бы мы разбивали друг другу голову, чем допустили раскол республики. На улице товарищ упрекнул меня: надо было дать тому типу по морде, а не обливать его лимонадом. Мы с трудом наскребли на лимонад из первого жалованья.

23 сентября. Мы грузимся. Приехали еще добровольцы-словаки. Синие пиджаки, белоснежные рубашки, серые брюки. С местных фабрик Бати. А после них еще трое словаков, они учились в католическом миссионерском семинаре Сакре-Кёр. Нас уже около тридцати человек. И стало ясно: чехословацкое движение Сопротивления за границей возникло. Старое торговое судно «Djeunne», кажется, вот-вот развалится. Мы располагаемся в самом нижнем трюме. Какая-то рухлядь, грязь, слепые лампочки. Ночью мы не уснули. Крысы! Война — не праздник, это точно. Мы плывем в составе каравана. Вокруг английские военные корабли. Хайфа, Тель-Авив, Александрия. Остаток ночи после бодрствования досыпаю на груде корабельных канатов. Вдруг тревога: срочно надеть спасательные пояса. Англичане маневрируют. У офицеров в руках бинокли. Что-то бороздит гладь воды. Перископ! Немецкие подводные лодки! Тревоги иногда длятся по нескольку часов. Нас вызывают на медицинский осмотр. Инъекции! Протест, мол, нам уже кололи что-то в Бейруте, не помогает. Снова тревога. Снова нары с крысами. Некоторые отправляются в изолятор. Снова тревога. Мы на ногах, после инъекции — как огурчики. Кому не хватает места на канатах, может поспать на спасательном поясе. Опять тревога. Подводные лодки не унимаются. Вдали Понтеллерия, Балеары. Но уже без всякой романтики. Бодрствование в компании крыс, сон урывками и тревоги лишили нас этого ощущения. Наконец мы дождались — Марсель! От радости хочется петь.

3 октября. Взволнованные и счастливые, мы вступаем на французскую землю. С нами никто не поздоровался, не подал руки, нас отводят в казармы. За нами закрываются ворота. Можно оглядеться. Это в самом деле казармы? Многозначительная надпись Legio — patria nostra, нацарапанные на каменных стенах вздохи наших предшественников заронили в нас сомнения. А уже щелкают команды, резкие, словно удар хлыста. Сойти вниз, во двор крепости! Он полон. Нас разглядывают личности в какой-то странной форме. С нескрываемым злорадством. Холодные взгляды. Кровь стынет в жилах. Неужели был прав капитан «Грона»? Все говорят по-немецки! Оскорбляют нас, насмехаются над нами. Чехословаки? Вы бежали от Гитлера? Мы вам еще покажем! Так-то встречает нас Франция, о которой мы мечтали? В лице этого пруссака, который, широко расставив ноги, победоносно мерит нас насмешливым, презрительным взглядом? А мы стоим перед ним униженные. Мы, горстка жертв жестокой игры, мы, которые добровольно пришли помогать Франции. Ждем полчаса, час, терпим оскорбления немцев. С нами ничего не делают, мы просто стоим. Молча, взглядами сговариваемся. Нет, мы так легко не сдадимся. Если они не прекратят, мы им покажем, этим мерзавцам. Трое из нас выходят вперед. Делегация. Мы говорим от имени всех. Добиваемся, чтоб нас принял начальник. Нас уводят. Это же нелепая, жестокая ошибка, говорим мы. Возвращаемся спустя добрый час. А потом еще час ожидания, пока не появилась пара — французский офицер и штатский. Чехословацкий консул в Марселе. Сержанту-пруссаку приказывают отпустить нас. Значит, мы не солдаты иностранного легиона! Мы выходим из форта Сен-Жан и идем на вокзал. Но во рту и в душе остается горький, терпкий привкус этих первых минут. И он никогда не забудется. Ах, чарующая Франция!

4 октября. Начало военной жизни. Агде. Порт в ста километрах от Испании. Лагерь, колючая проволока, деревянные бараки, скалистые утесы. Меня зачисляют в пулеметную роту. Я не жалуюсь. Служба изнуряющая, но это уже не бесконечные отупляющие «ложись» и «встать» в горниле бейрутского песка.

24 октября. Сотнями каждый день прибывают новые добровольцы. Большей частью рабочие. Словаки. Во Франции они оказались в поисках работы. Они приносят в лагерь революционный дух. По вечерам мы сидим на утесах. Вспоминаем родину. Как там сейчас? Что поделывают наши? Прикидываем — каких наказаний заслуживают изменники и коллаборационисты. Анализируем ситуацию в мире. Мысленно чертим карту послевоенной Европы. Освобожденная родина занимает в ней свое законное место. И республика у нас получается иная, не то что та, первая. Более справедливая, социалистическая.

1 ноября. Школа сержантов. Сразу после окончания — экзамены в школу офицеров запаса. Очень строгие. В целом на уровне признания французами чехословацкого аттестата зрелости.

15 декабря. Снова переезд. В Камп д’Овур у Ла-Манша. В школе около 1600 французов. Двадцать чехословаков, несколько поляков. За шесть месяцев из нас должны приготовить офицеров, которых в мирное время готовят год и больше. Походы в полном походном снаряжении. Теория тактики. Боевая стрельба из пехотного оружия. Тяжелые переходы через Сарте и Луару. Тяжело в учении, легко в бою.

30 апреля 1940 г. Я офицер. Возвращаюсь в Агде со звездочкой младшего лейтенанта. Мы еще больше разрослись — нас уже два полка. Меня зачисляют в 1-й батальон 1-го полка. Мой командир — майор Бартошек, вечный солдат, авантюрист. Он еще не был в Чехословакии после первой мировой. Участвовал, говорят, во всех войнах, которые с тех пор вспыхивали в Южной Америке, Марокко, Сирии, Китае, Абиссинии и Испании. Моя должность: офицер связи. Главная обязанность: обеспечивать связь между французским и чехословацким командованием, переводить при переговорах, построениях, принимать участие в инструктаже при обучении обращению с французским оружием.

10 мая. Немцы напали на Бельгию, Голландию. Перешли границу, прорвали французскую оборону. Для нас это возможность отплатить им за 15 марта 1939 года. Выступить против них с оружием в руках. Мы ждем приказа об отправке на фронт.

6 июня. Наконец! Мы отправляемся! Мы в районе Монтень-сюр-Об. Примерно в двухстах километрах от Парижа на юго-восток. Мало оружия. Еще меньше боеприпасов. На одного солдата только двадцать, а иногда десять, а то и восемь патронов.

11 июня. Переброска в Куломьер, в шестидесяти километрах от Парижа.

12 июня. 2-й полк первым вступает в бой. Защищает южный берег Марны. Левый сосед, французский 59-й пехотный полк, в это время начинает отступать. Итак, Марна! В первую мировую войну тут сошлись два миллиона солдат. Тогда тут победоносно сражались и чехи и словаки, добровольцы 53-й французской пехотной дивизии. Сейчас сражаемся мы.

История повторяется?

13 июня. Мой 1-й полк занимает оборону на подступах к Куломьеру в составе 23-й дивизии. Накануне первый бой. Немцы прорвали правый фланг дивизии. Мы отходим с северного берега на южный. За час до полуночи мы получаем приказ прикрывать отход французских частей на юг.

14 июня. Изнурительный ночной поход. Утро у Планси л’Аббе. Наскоро укрепляем оборону. Вдруг сообщение, от которого захватило дух: немцы занимают Париж. Отступление дальше на юг, к Монтеро. Французские саперы взрывают у нас перед носом мост через Сену. Наш батальон вынужден переправляться на лодках и плотах. Над нами завывают «щуки». Вокруг гейзеры от взрывов бомб.

15 июня. Остатки нашего 1-го батальона отступают на Дьен, в ста пятидесяти двух километрах к югу от Парижа. Сильный артиллерийский обстрел, постоянные бомбардировки. Переходим мост через Луару. Немцы атакуют. Мы отражаем их атаки. Два дня удерживаем позиции против превосходящих сил противника.

19 июня. Новые оборонительные позиции. Наш первый батальон защищает Эннордре. Мы сражаемся, но фронт разваливается. Немцы выходят на фланги полка. Нам грозит окружение. Тех, кто бежал из Чехословакии и добровольно вступил во французскую армию, немцы в отличие от мобилизованных безжалостно расстреливают. Приходит последний приказ: оторваться от врага.

20 июня. Катастрофа. Петен капитулировал. В войсках хаос. Офицеры уходят из частей. Солдаты стараются раздобыть гражданскую одежду. Спасайся кто может. Мы в отчаянной ситуации. Где наш дом? Куда бежать нам, беженцам, пришедшим сюда добровольно сражаться за Францию, которая не хочет сражаться даже сама за себя? Я всегда был убежден, что в каждом французе живет мятежное чувство, чувство сопротивления кому-то и чему-то. Но тут каждый только за себя. Нам опять грозит окружение.

23 июня. Мы принимаем решение. Это отчаянный шаг тех, кому нечего терять. Другого выхода нет. Пробьемся к Агде. Оттуда мы отправились на фронт. Мы переходим демаркационную линию под Дижоном. Нас двести пятьдесят. Брошенных, деморализованных, дезориентированных, отупевших, внутренне сломленных. У нас есть раненые. Мы потеряли около четырехсот человек. В Агде мы приходим после отплытия из Сите последнего судна в Англию. Лагерь существует. Но теперь он называется Камп де Престер. Мы встречаем нескольких офицеров, отправлявших нас на фронт. Они в отчаянии. Как и мы. Сочувствуют нам. Солдаты, которых я привел, — это 15-я рота. Меня назначают командиром. И новая катастрофа. В лагере меняется начальство. Режим обостряется. Над нами сгущаются тучи. Новое начальство, новая политика, новые порядки. Меня должны интернировать. Мой проступок: я провел нашу часть через демаркационную линию после заключения перемирия, чем нарушил его условия. Приказ якобы прямо из Виши. Я попытался бежать. Сначала на югославском судне «Петар». Безуспешно. Потом пешком через Пиренеи. Меня схватили и привезли назад. И именно в это время в лагере взбунтовались марокканцы. На основе какого-то соглашения их должны обменять на офицеров — трех марокканцев за одного французского пленного — и послать на работы в Германию. Нам приказали подавить мятеж, но мы отказались. За подстрекательство к неповиновению меня решили интернировать. Новый начальник, капитан Прюдом, садист, алкоголик, с плеткой за голенищем сапога, по привычке, приобретенной в колониях, хочет судить меня военным трибуналом. Проект приговора — ссылка в колонию Сиди-Бел-Аббес в Сахаре.

28 июня. Мне улыбнулось счастье. Прюдома сменил капитан Симьян. Он симпатизирует нам. Еще совсем недавно он летал вместе с нашими летчиками против немцев. Он не избегает разговоров, похоже даже, что он их ищет. Вспоминает многие имена наших летчиков, вместе с которыми воевал. Капитана Новака, чемпиона мира по воздушной акробатике, штабс-капитана Вашатко, второго лучшего истребителя Франции, сбившего пятнадцать самолетов. Он знает, что в самой лучшей эскадрилье «Аистов», сбившей 111 немецких самолетов, воевало десять чехословаков, и отзывается о них с восхищением. По его приказу мы остаемся в лагере. Группе подпольщиков стало легче действовать, она организует побеги.

В связи с опасностью интернирования или ссылки в Сахару, которая продолжает угрожать мне, я в числе первых кандидатов. Подпольщики, которые служат в штабе, раздобудут мне чистые документы о демобилизации. С ними мне надо добраться до Парижа. Оттуда поездом с репатриантами в Словакию. А потом через Стражске и Гуменне в Советский Союз.

16 января 1941 г. У меня есть документ о демобилизации. Уже самый крайний срок. Симьяна отзывают. Начальник лагеря опять Прюдом. Последние рукопожатия. До «недосвидания». Что-то ждет меня впереди?

21 февраля. У меня хорошие документы и хорошая легенда о пребывании во Франции. Меня включают в состав репатриантов, уезжающих на специальном поезде. И тем не менее, едва я вышел на перрон братиславского вокзала, меня сразу арестовали. Предательство? Донос? Не знаю. Семь недель в Центральном управлении государственной безопасности в Братиславе. Побои и оскорбления. Потом тюрьма областного суда в Братиславе. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, дезертирстве и преступной деятельности, направленной против словацкого государства.

2 мая. Суд. Прокурор требует смертной казни. Я совсем одинок в этом холодном помещении. Без помощи. Без единого ободряющего взгляда. Как решат люди по другую сторону баррикады, эти чиновники?

— Встаньте! — приказывают мне.

Суд идет.

От имени республики

1. Обвиняемый Гашпар Мацо, родился 25 января 1919 года в Победиме, вероисповедания римско-католического, последнее место проживания в Агде (Франция), постоянное место жительства Победим, последнее место работы — младший судовой офицер, в настоящее время без работы, холостой, имущества не имеет, виновен в преступной подготовке заговора против республики (согласно парагр. 2, пункт I—IIз, № 50/23 Сб. з. и расп.), которое он совершил тем, что, будучи словацким подданным, в начале сентября 1939 года без ведома словацких учреждений и с умыслом принять участие в заграничном движении Сопротивления подал во французском посольстве в Белграде заявление о вступлении во французскую армию, куда был принят, и с группой, состоявшей приблизительно из 25 человек, через Стамбул, Бейрут и Марсель направлен в учебный лагерь чехословацких легионов в Агде во Франции, где служил сначала в качестве солдата чехословацкого легиона; с 15 декабря 1939 года до 30 мая 1940 года учился в школе французских офицеров запаса, а по окончании этой школы служил в Агде как офицер связи между французским и чехословацким военным командованием вплоть до 5 мая 1940 года; с того дня участвовал в боях против немецкой армии; после заключения перемирия — с 25.6.1940 года вплоть до 8 августа 1940 года — вновь проходил службу в лагере чехословацких легионов в Агде как командир 15-й роты, таким образом, объединился с другими лицами в заговоре против республики и установил прямую связь с иностранными служащими, главным образом военными.

Областной суд посему приговаривает обвиняемого Гашпара Мацо на основании парагр. 2, пункт V, № 50/23 сб. з. и расп., а также парагр. 92 угол. закона к 6 (шести) месяцам тюремного заключения как главному наказанию.

Обвиняемый, на основании парагр. 480 угол. код., обязан возместить государственной казне все судебные издержки и расходы на расследование, а также расходы, которые возникнут в будущем.

Условная отсрочка отбывания наказания не разрешается.

При определении меры наказания как смягчающие обстоятельства были приняты во внимание добровольное признание, возраст, близкий к несовершеннолетнему, а также то, что не было отягчающих обстоятельств; поэтому суд обоснованно применил установления парагр. 92 угол. код.

Дата. Печать. — За верность документа ответственный заведующий канцелярией Йозеф Фридл.

Еще подпись, что приговор вручен мне и в письменном виде.

10 октября. Срок моего заключения кончается. Жду свободы. Но какое разочарование! Снова тюрьма ЦУГБ. Я в весьма плачевном состоянии. После вмешательства тюремного врача меня выпускают. Но не на свободу, а под полицейский надзор. Я должен регулярно являться в жандармский участок. Нигде не могу найти работу. Передо мной закрыты все двери. Я во всей глубине познал горечь нищеты при фашизме. Живу благодаря помощи патриотически настроенных сограждан. Не раз задаю себе вопрос: правильно ли я поступил? Вместо перехода в Советский Союз — тюрьма, суд и нищета. Может, Сиди-Бел-Аббес принял бы меня лучше?

4 августа 1942 г. Уже несколько месяцев участвую в подпольном движении, связан и с французскими пленными, бежавшими из немецких концлагерей. С первыми офицерами я познакомился в июле 1942 года в Трнаве, где они жили под полицейским надзором. Это поручики де Ланнурьен и де ла Ронсьер.

6 августа 1944 г. Сегодня я женился. Жену я впервые встретил полтора года назад. Тогда я порвал брюки и отнес их в мастерскую по ремонту одежды. Так мы познакомились. Знакомство перешло в любовь. Она сказала мне, что ее брат бежал за границу и она о нем ничего не знает. Когда готовился переход французов из Венгрии и приехал де ла Ронсьер, она устроила нам встречу в мастерской. Мы бы поженились раньше, но у меня не было документов, особенно военных, поскольку в военном ведомстве я числился как дезертир. Она упросила протестантского священника в Врбовом. Он тайно, без необходимых документов обвенчал нас.

11 августа. Атмосфера наэлектризована. Тучи надо мной сгустились. Друзья советуют мне поскорее уехать из Братиславы и обосноваться где-нибудь в средней Словакии.

28 августа. Восстание. Я явился в штаб в Банска-Быстрице. Получаю приказ тотчас же отправиться в Склабиню. Я еще успеваю отвезти жену в Зволен. Она будет работать в больнице медсестрой. Она решила отдать в фонд восстания все свои сбережения. А я спешу в Склабиню. Первыми я вижу советских партизан. Настоящих русских, которых тут сбросили с самолетов. Я наконец буду сражаться вместе с теми, к которым я столь безуспешно спешил из Агде. Встретился я и с де Ланнурьеном. Он командир французского подразделения. Они уже участвовали в первом бою у Стречно. Он назначает меня своим адъютантом. Поручает мне задания, которые по характеру очень близки функциям офицера связи, — я должен обеспечивать согласованность политических действий французского, советского и чехословацкого штабов повстанческой армии.

6 сентября. Нецпалы. После Дубной Скалы нас перемещают в Склабиню и Долный Калник. Вдалеке, у Вруток, гремит артиллерийская канонада. Настроение как в нашем батальоне после отступления из Дьена.

10 сентября. После драмы в Нецпалах подразделение выступает по приказу как один человек. Бои за Прекопу, Затурчье, Мартин. Они обходятся нам дорого — еще пятеро мертвых и двенадцать раненых, двое — смертельно. Теперь мы — резерв командного пункта бригады в Требостове. Лейтенант Леман и лейтенант Гессель получили задание наладить связь с французскими рабочими в Дубнице. Они возвращаются с шестьюдесятью парнями, о которых нам в Склабине говорили. Их возглавляют капитан запаса Форестье и младший лейтенант Донадье. Приход четырех офицеров дает командиру возможность реорганизовать руководящие кадры подразделения. Его подбодрило и то, что нам выделили мотоцикл, немецкий армейский автомобиль связи и несколько грузовых машин. С этого времени мы можем доехать на машинах прямо к месту боя, не тратя зря силы на утомительные пешие марши.

11 сентября. Капитана вызывают к командованию северо-западной группировки. Прием у генерала Голиана. Он поздравляет капитана и читает телеграмму из Лондона, подписанную министром Ингром: «Французский штаб, который информирован о создании французской группы, поддерживает вас в вашей деятельности и выражает согласие с переходом под чехословацкое военное командование. Со своей стороны, я отдаю приказ чехословацким армиям сделать все для того, чтобы облегчить вам выполнение задания». Присутствующий при этом полковник Величко с сомнением качает головой: ведь с согласия французского командования в Москве французские партизаны подпадают под его подчинение. И не могут поэтому перейти под командование генерала Голиана. Достигнута договоренность: пока будет принято окончательное решение, французы будут гостями чехословацкой армии, останутся в Сляче.

12 сентября. Располагаемся в «Бристоле». Вместо курортников по паркам и дорожкам в Сляче прогуливаются раненые. Отели и санатории превратились в госпитали. В одном из них легкораненые французы. Встреча радостна. Все счастливы. Я увиделся с женой. Она говорит о своей работе, с утра до ночи на ногах. С гордостью показывает мне постоянный пропуск сестры Мацовой с тремя печатями. «Видишь, какая я важная», — устало улыбается она. Мы сможем видеться целую неделю, пока наша часть будет в Сляче. Ее приглашают на встречу зволенского Красного Креста с нашей частью. Столы прогибаются под тяжестью блюд с бутербродами, пирогами, пирожными. Звучат тосты в честь французов. «Благородный полдник» — так кто-то назвал эти чарующие минуты, которые ненадолго заставили забыть тревоги минувших дней. Воодушевление возросло, когда пришел грузовик и из него выгрузили подарки. Бритвенные приборы и кремы, зубные щетки, туалетные принадлежности, все очень элегантное.

14 сентября. «Мерседес» капитана в ночном тумане налетел на железнодорожный вагон. Все остались живы-невредимы, лишь он (он сидел рядом с шофером) упал с сиденья, и осколки стекла порезали лицо и руки.

В «Бристоль» его привезли без сознания. Он должен лежать.

16 сентября. Капитана приглашают в генеральный штаб. В Банска-Быстрице его опять принимает Голиан. Генерал сообщает ему о замысле образовать из французского подразделения «легион бойцов», который будет действовать вместе с чехословацкими войсками. Решение соответствует приказам французского штаба, и поэтому капитан заявляет, что подчинится этому приказу, однако подчеркивает, что необходимо найти решение, которое не задело бы полковника Величко. Своим существованием подразделение обязано только ему, он всегда делал все, что было в его силах, чтобы помочь французам. Они за это очень ему признательны. Образование такого «легиона» дало бы французам значительные выгоды и преимущества. Статус бойцов регулярной армии, выгодный для раненых, а также и в случае плена, даст им возможность получать жалованье, питание и одежду. Генерал предлагает капитану переместить часть в Святой Криж. Но капитан отказывается сделать это, прежде чем согласует с полковником ключевой вопрос. Генерал приглашает капитана на обед. Представляет его офицерам генерального штаба и гарнизона в Банска-Быстрице. Все восторженно приветствуют его. Говорят о французско-чехословацкой дружбе. После обеда капитан встречается с полковником. Величко спрашивает о позиции генерала. И, ознакомившись с ситуацией, не скрывает смущения. Просит капитана прийти в 16 часов в кабинет генерала. Капитан приходит в назначенное время, генерал уже ведет взволнованный разговор с Величко. Они говорят по-словацки и по-русски… Вечером полковник и его штаб приезжают к нам в Сляч. Величко сообщает, что с согласия генерала французы пока останутся при бригаде имени Штефаника, а официально будут под командованием чехословацкого штаба. Полковник пользуется этим случаем, чтобы выразить свое искреннее отношение к французским бойцам. Он считает их лучшей боевой единицей своей бригады. Завтра он хочет провести смотр.

17 сентября. До обеда. Полковник со штабом приезжает инспектировать. Он в новой форме полковника зенитной артиллерии словацкой армии, на фуражке чехословацкая кокарда. С ним его штаб. Подразделение построено на лугу перед отелем. Караульный взвод делает «на караул!». «Здравствуйте, товарищи», — здоровается полковник. Дежурный офицер ведет его к капитану и офицерам. Они здороваются. Вместе направляются к построенному подразделению. Бронцини командует: «На караул!» Полковник останавливается, здоровается и говорит. Ершов переводит. Полковник высоко оценивает заслугу французов. Вспоминает погибших, раненых. Называет Томази. Вспоминает Стречно, Дубну Скалу, Прекопу, Мартин. «Да здравствует Франция! Да здравствует Чехословакия! Да здравствует Советский Союз!» Я стою по стойке «смирно» вместе со всеми. Все так торжественно, волнующе, что даже мороз по коже. Если б нас послали сейчас на фронт, мы бы сделали из немчуры отбивные.

17 сентября. После полудня. Капитан дал обед. На нем присутствуют все советские офицеры и пятнадцать французских офицеров, сержантов и солдат, среди них Альбина, медсестра. Стол ломится от блюд, бокалы полны. Один тост сменяется другим. За Францию. За Советский Союз. За Чехословакию. За Сталина. За де Голля. За бригаду. Полковника. Капитана. Встать, выпить до дна, сесть. Если бы мы отправились сейчас на фронт, от швабов только клочья бы полетели.

22 сентября. Конец отдыха. Мы получили приказ передислоцироваться к Словенскому Правну. Тут командует жандармский подполковник. Оборонительная система бессвязна. Воинских частей мало. Немцы продвигаются от Гайделя, занимая все незащищенные места. Капитан решает занять рубежи в окрестностях Гадвиги. В десять мы закрепляемся на позициях. Командирам взводов предоставляется проявлять инициативу. Ситуация весьма сложна: наши отдельные части разделены труднодоступными гребнями гор. В довершение всего здешние швабы с нетерпением ожидают прихода своих, немцев. После обеда словацкие роты на левом фланге отступают под напором врага. Отступают и батареи. На нашем участке пока только незначительные перестрелки. Поэтому командир часто ездит в Нецпалы на командный пункт, чтобы выяснить ситуацию. Его информируют: возникла опасность, что все силы, находящиеся в долине Турца, будут окружены и уничтожены, если немцы проникнут туда с юга от Словенского Правна. Но одни мы не в состоянии остановить врага. В штабе решили, чтобы мы оставались на своих позициях до тех пор, пока там не возникнет угроза полного окружения. Тем временем силы, находящиеся в Турце, стянутся к Банска-Быстрице. Вечером капитан перегруппировал нас, мы отходим в направлении на Мошовце. Лишь небольшой отряд останется на перекрестке Словенского Правна вплоть до 23 часов. На этом пространстве нет уже ни одного словацкого солдата. С авангардом пехоты к деревне приближаются немецкие танки. Мы оттягиваемся к Мошовцам. Войска всю ночь идут от Мартина на юг. Турец пал. Мы последние. Капитан не получает приказов. Мы грузимся в машины. Отходим к Чремошному. Здесь нам приказывают: отойти к Святому Крижу. Вечером мы осуществляем переброску. Часть на поезде, часть на машинах.

23 сентября. Гронский Святой Криж. Капитан де Ланнурьен назначает меня командиром взвода. Мои штабные функции кончились. Батальон разделили на пять стрелковых рот: четыре французские — лейтенанты Леман и Гессель, ротмистр Пейра и прапорщик Лафурка и одна словацкая — младший лейтенант Мацо и ротный Ганак; далее взвод боевой техники с отделениями противотанковых ружей, отделения артиллеристов и отделения саперов; отделение транспорта и снабжения, штабное отделение прапорщика Бронцини, отделения медиков, переводчиков, связистов, оружейников. Функцию заместителя командира выполняет капитан Форестье. Мой взвод вооружен, как французские взводы, нам приданы по два тяжелых немецких пулемета.

24 сентября. На совещании командиров я участвую уже в новой функции. Капитан Форестье докладывает о ситуации: сразу по прибытии сюда, вчера утром, взвод разведчиков под командованием прапорщика Лафурка был послан в Янову Леготу. Это большое немецкое село у подножия Кремницких гор, там живут самые заклятые нацисты. Из всех, какие есть в этой области. После начала восстания мужское население ушло в окрестные горы, где и скрывается. Их вооружила организация «Deutsche Volkspartei». В селе остались только женщины и дети. По ночам они снабжают мужчин продовольствием. Вчера село еще не было занято повстанческими силами. Его контролируют лишь жандармские патрули.

После возвращения Лафурка из разведки от жандармского командования потребовали, чтобы жандармы в течение 24 часов выселили немецкое население, так как повстанцам угрожает нападение со стороны местных жителей. Жандармское командование отказывается осуществить это из гуманных соображений. Лишь после нападения на автомашину французского подразделения, которая везла обед дозору Лафурка, оно согласилось с необходимостью выселения. Поздно. Немцы занимают село с севера. Штаб узнал об этом из драматичного разговора со служащей почты в Яновой Леготе. Когда девушка увидела в окно, что идут немцы, она позвонила во французский штаб, успела сообщить о происходящем, но тут в аппарате послышался вскрик, и телефон замолчал. Штаб бригады решил атаковать село как стратегически важный пункт. В операции примет участие все наше соединение — взводы лейтенантов Лемана и Гесселя, ротмистра Пейра и прапорщика Лафурка, — пополненное тремя взводами и тремя ротами батальона имени Суворова и регулярной частью словацкой армии, при поддержке трех батарей 105-мм автогужевой артиллерии. Направление французского наступления — с линии Трубин, шоссе на Гандлову на западном фланге; первая рота батальона имени Суворова — из расположения Косорин на восточном фланге; одна резервная рота на дороге Янова Легота — Трубин; четвертая рота — прикрытие французского подразделения, слева от шоссе на Гандлову. Начало в 9.00 25 сентября после артиллерийского выстрела. Командует всей операцией начальник штаба, капитан Красной Армии Горлич. Приказы раздали. Я крайне взволнован. Сколько из нас останется в живых? Сколько погибнет? Итак, завтра утром.