Ломая печати

ПРОЛОГ

Когда Гитлер начал на востоке генеральное и, по его мнению, последнее наступление на Сталинград и Кавказ, захватив к этому времени Севастополь и Ростов, а Красная Армия с тяжелыми боями отступала; когда «лиса пустыни» Роммель ломал хребет британцам, разбив их оборону у Тобрука и взяв в плен тридцать пять тысяч солдат, достиг Марса Матрук, самой восточной точки африканской экспедиции; когда державы оси, упоенные триумфами, ликовали в предвкушении скорой победы, когда многие потеряли веру в способность союзников разделаться с Гитлером, маловерные падали духом, колеблющиеся метались в сомнениях и склонялись то в одну, то в другую сторону, то есть в тот самый момент, когда пошатнулась вера в будущее, два французских офицера с помощью хитроумной выдумки выбрались из немецкого лагеря для военнопленных Виденау (военный округ Бреслау VIII/6, вблизи оккупированной Чехии и Моравии); другие заключенные, спрятав их в ящики, забили гвоздями и вынесли из лагеря.

Если сегодня, спустя годы, мы исследуем источники решимости этих офицеров, источники, из которых они черпали силы, рождается много суждений о нравственной ценности этого делающего им честь поступка. Но все эти суждения опираются на те законы, которые устанавливают и определяют основные ценности человеческого бытия, ценности, значение которых непреходяще. Это стремление к свободе и справедливости. Верность собственным принципам. Желание оставаться самим собой. Независимость своих основных жизненных позиций. Это сила, побуждающая поддерживать все, что освобождает дух и не позволяет поработить человека. Она дает смелость воспротивиться насилию.

Все их дальнейшие действия позволяют с полным правом сделать именно эти выводы.

Дело в том, что они бежали на Балканы, к партизанам Тито, с тем чтобы быть там, где шла борьба со злом.

По пути к цели им предстояло пройти по территории стран, где поскользнуться значило свалиться в пропасть.

Прежде всего через оккупированную Чехию и Моравию. Через этот терзаемый немцами остаток обкромсанной, проданной и преданной в Мюнхене Чехословакии, включенной в «Великую германскую империю» под названием «Протекторат Богемия и Моравия», который тогда был сценой, где разыгрывалась самая жестокая и не имевшая себе равных по масштабам полицейская облава. Ибо именно тогда почти полмиллиона нацистских вооруженных солдат прочесывало города, деревни, хутора, леса, горы и долины, дома, улицы, проверяя документы, контролируя каждый шаг почти пяти миллионов жителей. Они искали тех, кто бросил бомбу в человека, ехавшего в зеленом «Мерседесе SS-3». С третьим порядковым номером в империи, с номером, следовавшим за номерами машин Гитлера и Гиммлера.

И вот через эту землю и вдоль ее границ пробирались двое французов, беглецы, готовые на все. Они знали, что один-единственный неверный шаг на территории, где действует осадное положение, означает конец всех надежд. Для офицеров, бежавших из плена, тут не могло быть снисхождения.

Ибо месть за бомбу для Гейдриха была безжалостна.

Гиммлер уже в первый день послал из Берлина приказ по телетайпу:

Франк позвонил по телефону:

Приказ был выполнен тотчас же, до последнего пункта: мужчин в количестве 173 человек расстреляли, женщин увезли в Равенсбрюк, детей — в концлагерь Хелмно в Польше, деревню подожгли и сровняли с землей.

Позднее Франк дополнил приказ:

Уже в первые часы после отдачи приказа было задержано 13 тысяч человек, 231 расстрелян за одобрение покушения, 42 — за хранение оружия, 343 — за укрытие врагов империи и связь с заграницей, 77 — за несообщение о посторонних лицах в доме.

Облавы и проверки проводились согласно общим указаниям:

Оккупанты опустошили село Лежаки. Парашютисты, прикончившие Гейдриха, после героического сопротивления застрелились в склепе пражского костела Кирилла и Мефодия. Военно-полевые суды свирепствовали. В селе Чейча, насчитывавшем около тысячи жителей, в двух шагах от наполеоновского Славкова, по указанию Марии-Терезии колонизированном после холеры и войн французскими крестьянами из Безансона, арестовали сорок семь человек; из них двадцать восемь были казнены и замучены в концентрационных лагерях. Репрессии приобрели чудовищные масштабы. Было казнено около двух тысяч человек.

На одном из перевалов на старой дороге, с незапамятных времен соединяющей юг и север Европы, беглецы остановились. Эта точка называлась Яблунков.

Когда однажды все его сыновья, которые разбрелись по свету, сойдутся дома, наступит конец света — гласит о нем старая пословица. Сейчас Яблунков словно спал. Из труб спокойно подымался дым. Мирная картина.

Дальше была уже Словакия. Словацкое государство. Рожденное в кабинете Гитлера, как тогда говорилось. Самый первый сателлит. Витрина его «новой Европы», «нового порядка». Новой ориентации. Доказательство его доброжелательности. Специальное государственное образование, сконструированное на обломках раздробленной Чехословакии, а в смысле политической целостности и независимости — под договорной защитой «Великой германской империи». Пример для всех прочих.

Во главе — заправилы партии людаков[3]. Программа: словацкий национальный социализм, этот гибрид нацизма и христианского тоталитаризма. За бога и нацию. Идея: словацко-немецкая сопричастность и дружба. Практика: тотальная диктатура — от фалангистской гарды[4] до концентрационных лагерей. Назад пути нет, надо идти вперед. Еврейский кодекс: двести семьдесят репрессивных параграфов средневекового антисемитизма — за брак с неарийцем три года тюрьмы, за внебрачную связь — пять лет, а в итоге — смертный приговор семидесяти тысячам жертв. Словацкое государство, первый союзник империи, единственный, который засучив рукава рядом с «тысячелетними друзьями» устремился на свою первую войну — против Польши[5]. Самый меньший, но зато самый раболепный участок «пакта трех великих держав», который выставил пятидесятитысячную армию против Советского Союза. Походную мессу после первого боя служил сам поп-президент, а командир дивизии, которая должна была захватить Кавказ, был награжден Рыцарским крестом. От Татр до Азовского моря.

Границу французы перешли ночью.

Что знали они о Словакии?

Нам это неизвестно.

Знали ли они, что Франция признала словацкое государство de facto, но после начала войны прервала отношения, хотя и не находилась в состоянии войны со Словакией?

Возможно.

Знали ли они, что государственный аппарат, полиция, жандармерия, суды, прокуратура, армия, в которых служат словаки, а не немцы, представляют ту меру самостоятельности, которую Гитлер в договоре выразил формулой «политическая независимость»?

Вряд ли.

Надеялись ли они, что и в органах этой клерикально-фашистской власти есть люди, которые не разделяют политических концепций режима и которые помогут им продолжить побег и беспрепятственно преодолеть те двести километров словацкой территории до венгерской границы так же, как до них удалось пройти этим путем из Чехии и Моравии другим антифашистам с помощью словацких антифашистов?

Наверняка знали.

Иначе они не двинулись бы столь смело и не пошли бы на риск, который еще вчера, в протекторате, был чистым безумием, подлинным самоубийством: пробравшись через горы, по проселочным дорогам и лесным тропинкам к Жилине они проскользнули на станцию и сели в поезд. В братиславский поезд. Проехали через Пухов, Тренчин, Нове Место над Вагом, Пештяны. Наконец, Леопольдов.

Здесь они и вышли.

Позади осталась долина Вага, сжатая Карпатами. Она, как воронка, вливалась в безбрежный простор — в низменность, некогда бывшую дном Паннонского моря, которое по глубокой борозде, называемой нынче Дунаем, вырвалось через Катаракты на восток. Если они хотели пробраться к партизанам Тито, то должны были пересечь эту широкую равнину. Пройти через южные области Словакии, всю Венгрию, северную часть довоенной территории Югославии вплоть до Белграда, где кончалась эта необозримая низменность и начинались горы.

Балканы.

Три границы, великая река и реки, безлесные пространства; там негде укрыться, спрятаться; пограничные зоны, сети патрулей и охраны — все это им еще предстояло преодолеть. У отчаявшихся каторжников, бежавших в былые времена с галер, путь был не более тернистым.

А вокруг простирался прекрасный край. Некогда морской берег, теперь окаменевший, образовавший невысокие прибрежные горы, соскальзывал в черные распаханные поля. У подножия гор радовались солнцу персиковые, абрикосовые и черешневые сады. Вдоль них тянулись виноградники. Луга источали аромат. Вода в реках была прозрачной и теплой.

На юг простирались поля пшеницы, зеленела сахарная свекла, дозревал перец, дыни наливались соком на жирной почве, около тенистых агатовых лесов паслись стада.

Здесь царила тишина. И покой.

Беглецы двинулись в этом направлении. Через поля и леса. В обход городов и деревень.

Здесь и произошло это событие.

О нем сохранилась основательная документация.

Протоколы, повестки, вызовы свидетелей, справки, квитанции, разрешения, ответы, приказы, подтверждения о вручении повесток, сообщения, дубликаты их — все образцово и тщательно снабжено печатями, штампами и подписями. Первым по порядку, однако, числится донос, записанный в соответствии с установлениями и стандартами того времени.

От такого-то числа. «На страж!» Почти без грамматических ошибок и опечаток, какие обычно встречаются в документах подобного рода, что закономерно. Документ и до сегодняшнего дня лежит, как положено, в материалах районного архива города Трнавы, потому что за порядком, соблюдением формальностей, правильностью написания служебных бумаг, учета, донесений, протоколирования, за дисциплиной и культурой делопроизводства и ведения канцелярии в Трнаве следили испокон веку.

Всемогущая святая церковь вооружила ими город после того, как гуситские безбожники избрали Трнаву своим опорным пунктом в Словакии…

Неудивительно, что местные правители выбрали как герб города голову Христа в колесе с восемью спицами на голубом фоне.

И неудивительно, что Трнаву называли словацким Римом.

Эта совершенная система церковного управления на протяжении столетий создала не менее совершенный способ ведения светских административных дел с вышколенными надлежащим образом чиновниками, которые просто не могли не пронумеровывать все, до последней точки с запятой, все документы любого судебного разбирательства; что же в таком случае говорить о судебном деле двух французских офицеров?

По этой причине я и очутился под сводами массивного здания бывшего монастыря последователей Игнатия из Лойолы; и теперь я листаю судебные документы, переписывая напечатанные на машинке страницы из фонда здешнего районного управления периода фашистской Словакии, столь необходимые, чтобы связать обрывки нити той истории, о которой я пишу.

…Я перебираю страницы… «Протокол допроса» не только описывает, но и подтверждает, что 15 июля 1942 года Жорж Баразер де Ланнурьен и Мишель де ла Ронсьер были задержаны в 15 часов на дороге между населенными пунктами Дольный Чепель и Середь. В тот же день они предстали перед трнавским районным судом, где признали, что перешли границу Словакии незаконно, без паспортов, с умыслом добраться до Франции. Подписи полицейского следователя, секретаря суда, обвиняемых, переводчика, переводившего на немецкий язык. Точка.

А что было потом?

Об этом говорит приговор, сохранившийся в архиве. Районный суд в Трнаве признал их виновными в нарушении распоряжений зак. 55/1928 Сб. зак. и расп., так как они перешли границу Словакии без заграничных паспортов. И приговорил их поэтому на основании парагр. 12 указанного закона, с применением парагр. 21, 22, 23, 29, 30, закона ст. X/1879 к семидневному заключению. А поскольку они не имели постоянного места жительства, суд распорядился, чтобы они отбыли наказание немедленно. Обвиняемые в совершении указанного поступка признались и поэтому подлежали осуждению, что и имело место. Смягчающим обстоятельством явилось поведение обвиняемых. Подписи…

А дальше?

Что это было? Комедия? Фарс? Великодушие? Благородство? Скрытые симпатии? Сочувствие? Или лишь поиск выхода из положения? Или тихая демократия скрытого сопротивления?

Семь дней. Семь смешных дней тюремного заключения двум офицерам, бежавшим из нацистского ада, удаленного отсюда лишь на сто километров! Более того! Никому из тех, что решали судьбу двух офицеров, бежавших из немецкого плена, даже в голову не пришло выдать их немцам в империю или в «Протекторат Богемия и Моравия», через который они пришли, когда там свирепствовала самая жестокая инквизиция и люди ежедневно погибали за одобрение покушения, за укрытие, недонесение и бог знает, как еще назывались все эти грехи на языке нацистской юстиции.

Осознали ли это трнавские деятели? Или они действовали, уже сознавая, предвидя то, что два года спустя, в августе 1944 года, город захватит местный повстанческий гарнизон, арестует фашистов и объявит мобилизацию; что к солдатам присоединятся жандармы, добровольцы из гражданского населения и что некоторые из них перейдут на партизанскую территорию и вступят в решительный бой с немцами? Или, может, только симпатии к обвиняемым, осужденным за смехотворно сформулированное преступление — переход границы без паспортов? Или простое подтверждение старой истины, что смелость города берет?

Сегодня уже трудно найти всех этих официальных лиц — от судьи до делопроизводителя, от секретаря до переводчика, чтобы они осветили этот эпизод. Да их уже и не надо искать.

На второй день после того, как двоих французов посадили за решетку, начальник этого учреждения от его имени обратился прямо в Центральное управление государственной безопасности в Братиславе с состоящим из четырех строк, но весьма настоятельным обращением: дать знать, как надо обходиться с осужденными по истечении срока наказания.

Ответ, срочный и строго секретный, пришел прежде, чем надсмотрщик Ян Голечек успел подписать сообщение о том, что «вышеупомянутые лица отбыли семидневный срок заключения и 22 июля 1942 г. в 8 часов утра выпущены на свободу; при этом расходы на содержание, подлежащие возмещению, составляют 60 словацких крон». …Ответ предоставлял французам право убежища. На великодушных условиях. И решение принял не какой-нибудь мелкий чиновник в затерянном у черта на куличках городке, а центральное учреждение, выше которого уже не было ничего, — Центральное управление государственной безопасности.

Человек, стоявший во главе Центрального управления государственной безопасности, который нацарапал свою подпись в самом конце этой инструкции, позже погиб в Маутхаузене, пав жертвой репрессий за «пособничество врагам империи».

В том же самом фонде того самого архива есть еще множество других интересных документов.

Среди них и фотографии двух французов — в самом деле франты, элегантные, они, как и надлежало, вызвали живой интерес жителей провинциального города.

Далее тут есть лист — фирменный бланк испанского посольства в Братиславе, которое сообщает, что отослало двадцать тысяч словацких крон районному управлению в Трнаве, и требует, чтобы деньги выплатили французским офицерам, а также просит вернуть дубликат расписки о выплате, подписанной вышеупомянутыми офицерами…

В архиве есть и расписка о выплате данной суммы 13 октября 1942 года. Кассир: Худый. Подпись.

И сообщения жандармского участка о том, что офицеры поселились в корчме Антона Шутовского; что уже через неделю они стали посещать кафе «Парк» и «Талмейнер», где сидят и веселятся за одним столом с самыми видными семьями города; что эти семьи были предупреждены о недозволенности таких отношений и обещали прервать их; что офицеры самовольно посетили Братиславу, Нитру, Пештяны, Смоленице; что им предложено найти частную квартиру и запрещено поддерживать какие-либо связи с населением; что ночью 27 ноября 1942 года они из Трнавы скрылись; что в их квартире произведен обыск; что их одежда и вещи личного пользования реквизированы и посланы в ЦУГБ в Братиславу.

И есть письмо испанского посольства, в котором содержалось требование немедленно сообщить, поймали ли беглецов и где они интернированы, на что районное управление могло лишь ответить, что поиски оказались безрезультатными, и попросить о возмещении убытков — оставшихся долгов за питание, квартиру, отопление и стирку рубашек.