Ломая печати

СВОБОДА

Фронт был действительно рядом.

По дороге двигались колонны войск, деревни и леса прочесывали гитлеровские патрули.

Когда, отпраздновав сочельник, они вернулись домой, им сообщили:

— Приходили соседи. Говорили, тут опять рыскали немцы. Завтра наверняка снова заявятся.

Пришлось вновь перебираться в Катаринску Гуту, Маланец и Цинобаню, туда, где в непосредственной близости от фронта высились заснеженные вершины Хробча, Град, Зубор и Растоки.

Пока они преодолевали эти кручи, грохот боя словно звал их: «Переходите!»

Они были полны нетерпения, тревоги. Даже такой видавший виды солдат, как Пийо, не скрывал возбуждения. Упрямый бретонец, он тридцать дней хладнокровно прорывался с Украины в Венгрию, следующие сорок дней крепился в будапештской одиночке и теперь, сохраняя самообладание, следил долгими часами за вспышками боя.

Однако капитан решил: лучше выждать в этих горах, чем двигаться в полной неизвестности, искать перехода через непрерывную линию фронта, рисковать жизнью.

По шоссе, по дорогам, даже по горным тропам отступали первые тыловые части, в основном венгры. В полночь на Сильвестра[40] патруль привел лесоруба с недалекого горного хутора. Сердце у него колотилось, он едва переводил дыхание. «Двадцать мадьярских солдат в соседней долине разместились в доме лесника, ночуют там». Французы тут же выступили в поход. Окружили дом. Опешившие венгры без единого слова сдали оружие.

В небе все чаще показывались истребители со звездами на крыльях. Они громили немецкие конвои.

От учителя из Млак пришло опять известие. Раненые шли на поправку, однако из школы пришлось эвакуировать их на санках, поскольку возникла опасность, что там расквартируются немцы. Учитель спрятал их в лесу, Дане тащили на санках вместе с Бронцини и сыном, уложили его в землянке, такой обыкновенной яме с топчаном. Учитель натаскал туда песку и ежедневно приносил пищу. Он уверял, что до прихода фронта Дане выдержит, а потом его обязательно надо отвезти в больницу.

Фронт был действительно рядом. Целыми днями они глядели на юг. Ночью тьму разрезали вспышки выстрелов, полыхали далекие пожары.

Приближалась свобода.

От артобстрела гудела гора, гудел весь лес. Оглушающе рвали воздух взрывы, точно громы и молнии, слитые воедино. Аж мороз подирал по коже, захватывало дыхание. «Лазы» дрожали.

— Катюши! Сталинский орга́н! Я о них слышал! — убеждал Ардитти. — Там, где они ведут огонь, живой души не найдешь.

Прибежали люди из Катаринской Гуты, Цинобани, Котмановой, нагруженные скарбом, который успели захватить. В глазах страх.

— Всюду полно швабов, — говорили они, — гонят копать траншеи, ставить заграждения.

Ночью подул южный ветер, и слышно стало вдалеке слабое, еще очень слабое тарахтение пулеметов и автоматов, видны стали и ракеты — зеленые, красные и белые. Они взлетали над линией фронта, словно фейерверк. В небе отражались всполохи отдаленных пожаров. Долины наполнил гул моторов.

В горы поползли венгры. Стоило французам навести на них автоматы, как они поднимали руки, бросали оружие, а офицеры — пистолеты.

За один день взяли в плен три сотни, загнали их в лес, а конца им все не было.

После венгров в горы поползли немцы. Красная Армия неудержимо напирала, вот они и разбрелись по горам и лесам.

Французы возвращались в дом. Усталые, нетерпеливые, мечтающие поскорее встретиться с теми, кого оставили в охранении. Они увязали в снегу, сгибаясь под тяжестью оружия, и тут из ельника внезапно появился крестьянин, а за ним четыре человека в непривычной форме. И те и другие навели друг на друга автоматы.

Они застыли друг против друга.

— Не стрелять! Нет! Нет! Это французы! — Словак в домотканых портах и сермяге раздвинул руки, словно жерди, и пальцем указал на обросших, исхудалых, оборванных мужчин с автоматами в руках: не то солдат, не то гражданских.

Потом круто повернулся и протянул руку к людям в ватных куртках и ушанках с красными звездами.

Святой боже! Неужто это они! Неужто это те, кого они так ждали и никак не могли дождаться? В самом деле они? Они! Да, это были они! Они! Свобода!

Они шагнули вперед. И тут же кинулись друг другу навстречу. Падали в снег, спотыкались, вставали, глаза сияли от счастья.

А потому, что этот капитан, этот лейтенант, те двое солдат, а за ними и остальные, что шли следом, нагруженные пулеметами, автоматами, рюкзаками, и так сочувственно и благожелательно удивлялись: «Французы? Вы только поглядите, французы!», действительно означали свободу.

Истинную, прекрасную свободу, начиная с того самого дня — четырнадцатого февраля 1945 года.

И возвращение домой.

Перевела Н. Шульгина.