Лукия

Глава десятая ОТДЕЛЬНАЯ КРОВАТЬ

Десять кроватей стоят в комнате тесно, одна к другой. На каждой из них спят по две воспитанницы. Одиннадцатая кровать стоит отдельно, в дальнем углу комнаты. На ней постоянно никто не спит,

Лукия хорошо знала, что это значит — лечь в отдельную кровать. Это считалось наиболее тяжким наказанием в приюте. Это было безмерно страшнее нескончаемых поцелуев бороды бога, страшнее самой трудной работы, даже голода.

Ночью, когда все уже спали, матушка Раиса подходила к отдельной, одиннадцатой, кровати, тихонечко сбрасывала одеяло с очередной «преступницы». Просвистев в воздухе, лозина вдруг огнем обжигала сонную девочку. Летом лозину заменял пучок свежей крапивы, и утром жертва матушки Раисы подымалась с постели вся в пузырях, которые покрывали тело.

Случалось, что «преступница», уложенная в отдельную кровать, всю ночь не могла заснуть, с ужасом ожидая наказания. Но очень часто матушка Раиса не приходила в первую ночь. Не приходила и во вторую. Только на третью ночь, когда крепкий сон одолевал девочку, в ее тело впивалась гибкая свистящая лозина.

Вопли жертвы «правосудия» среди ночи будили всех воспитанниц. С ужасом прислушивались они к расправе. Это входило в воспитательные планы матушки Раисы. Девочки обязаны быть свидетелями наказания их подруги. Они крепко должны запомнить, что ожидает строптивых и нерадивых не только в аду, но и на грешной земле.

Лукия знала, что спасения не будет. Матушка Раиса никого никогда не прощала. Отдельная кровать была как плаха, на которую палач кладет голову своей жертвы.

Луна тихо заглядывает в спальню. В серебристом луче таинственно белеют полотенца на спинках кроватей. Лукия не спит. Ей то и дело чудится шорох за дверью. Это крадется с лозиной матушка Раиса. Вот она приложила ухо к двери. Прислушивается — заснула ли уже Лукия. Вот заскрипела дверь. На пороге белеет чья-то фигура. Нет, это скрипнула кровать. Но видение не исчезает, белая фигура приближается к Лукии. И в тот момент, когда девочка уже готова была закричать со страху, она услышала тихий, ласковый шепот Оленьки, с которой обычно спит на одной кровати.

В длинной, до пят, белой сорочке Оленька кажется высокой и стройной. Она садится к Лукии на кровать и шепчет:

— Вот видишь, мы опять с тобой вдвоем. Лукийка, тебе страшно здесь одной? Правда, Лукийка?

А может, матушка Раиса не придет? Может, не будет бить?

— Придет, Оленька. Непременно придет и будет бить.

В голосе Лукии такая печаль, такое отчаяние, что Оленька даже вздрагивает. Ей хочется заплакать. Она не знает, как утешить свою подругу. Самое успокоительное, что можно сказать, — авось матушка Раиса не придет. Но Оленька сама в это не верит. Матушка Раиса придет, непременно придет.

И вдруг девочка с радостью вспоминает:

— Слушай, Лукийка, у нее лозины нет. Ей-богу, нет! Ту, что у нее была, она ведь совсем истрепала на Ульяне. Помнишь, за то, что Ульяна порвала новую юбку?

— А крапива?

— Глупенькая же ты моя, Лукийка, — ведь сейчас еще нет крапивы. Не выросла еще. Она еще совсем низенькая, маленькая такая, сама видела около помойной ямы.

— А четки?

Оленька умолкает. О четках она совсем забыла. Когда под руками нет ни лозин, ни крапивы, матушка Раиса пускает в ход четки. Выбитый Саньке глаз ничему не научил воспитательницу. Теперь она во время экзекуций лишь покрикивает:

— Глаза прикрой, негодница! Глаза прикрой!

Оленька неожиданно всхлипывает. Лукия, не в силах себя сдержать, тоже начинает плакать.

— Жаль... Жаль тебя... Ты ж моя Лу... Лукиеч-ка... — шепотом говорит сквозь слезы Оленька, — Я бы ее... уб... убила...

— Кого?

— Ма... матушку Раису...

— Что ты говоришь! — выпрямляется Лукия.

Она даже отодвигается от подруги.

— Убила б? Что ты говоришь! Грех-то какой, Оленька! За такие слова — разве не знаешь?

Оленька молчит. В тишине слышно лишь ее судорожное всхлипывание.

Матушка Раиса не пришла той ночью. Но утром все видели, как она подошла с кухонным ножом к цветущей черешне и собственноручно срезала несколько гибких, тонких розог. У Лукии сердце замерло. Теперь она определенно знала, что наказание состоится сегодня ночью.

Под вечер подул влажный ветер, нагнал черные тучи. Одиноко торчавшая во дворе молодая черешня гнулась во все стороны. Белые лепестки осыпались на землю, как снег.

Затем пришла темная, беззвездная ночь. На небе клубились тяжелые тучи. Около полуночи загремел весенний гром, дождь забарабанил в окна. Но воспитанницы приюта не слышали ни грома, ни дождя. Утомленные работой, они спали крепким сном.

Не спала одна лишь Лукия. Она ежеминутно ждала прихода матушки Раисы с розгами.

Как и всегда, в углу, перед образом девы Марии, мигал огонек лампадки. Этой ночью, больше, чем когда бы то ни было, он казался девочке единственным ее защитником в этой страшной темноте. Лукия стала на колени на своей отдельной кровати лицом к образу и горячо зашептала:

— Святая богородица, радуйся на небеси, на земле и под землей! Сусе святый, матерь божья, аминь!..

Слезы одна за другой скатывались из ее широко открытых глаз.

— Матерь божья, сделай так, чтобы матушка Раиса не пришла. Матерь божья, я всегда буду послушной, всегда-всегда буду молиться тебе. Пускай не приходит матушка Раиса!

Утомленная, измученная бессонницей, Лукия упала на подушку и наконец заснула глубоким сном. Матушка Раиса не пришла и в эту ночь.

Сдерживая радость в груди, девочка смотрела на икону богородицы горячими, благодарными глазами. Дева Мария вняла ее мольбе.

Но после обеда матушка Раиса злорадно посмотрела на худое, с синими кругами под глазами лицо Лукии, снова приказала:

— И сегодня ляжешь на отдельную кровать!

Все воспитанницы поняли, что это последняя ночь. Этой ночью всех их разбудят стоны и вопли Лукии.

Лукия вышла из столовой подавленная, с отчаянием в груди... Она как бы вся согнулась под огромным, незримым грузом, который давил на ее худые плечи. Откуда может прийти спасение? Теперь, должно быть, не поможет и сама дева Мария. Девочка видела обращенные к ней сочувствующие глаза подруг, но от их сострадания на сердце стало еще тяжелее, еще больнее. Счастливые они, а ее, Лукию, будет сегодня стегать матушка Раиса!

Незадолго до ужина, когда еще не наступили сумерки, около ворот приюта остановилась тройка резвых лошадей и из фаэтона вылезла старая графиня Скаржинская. Она приехала по каким-то делам в город, и теперь, возвращаясь в свое имение, решила наведаться в приют.

Приезд патронессы застал матушку Раису врасплох. Она даже не успела выдать воспитанницам праздничную одежду. Графиня уже была на лестнице, вот ее трость застучала по деревянному полу. Наспех построив девочек, матушка Раиса бросилась навстречу. Скаржинская протянула матушке Раисе свою сухую, костлявую руку, та чмокнула ее на лету, поклонилась в пояс и повела графиню в комнаты. Воспитанницы стояли в столовой, напротив картины страшного суда, благоговейно, со страхом дожидаясь знатной гостьи.

Скаржинская заглянула на кухню, в спальни, осмотрела голые стены, распорядилась, чтобы матушка Раиса пригласила маляра нарисовать на потолке крылатого архангела с трубой.

— Пускай сироты, засыпая, помнят, что их сон охраняет святой ангел...

В столовой графиня бросила довольный взгляд на картину страшного суда и, прихрамывая, опираясь на палку, приблизилась к воспитанницам. Желтые ястребиные глаза испытующе остановились на бледных лицах девочек. Потом она собственноручно расстегнула воротничок на ближайшей девочке и с удовлетворением отметила про себя, что на ней надет крестик.

— У всех есть кресты? — спросила. — Может, у кого нет?

Но крестики, как выяснилось, были у всех. Об этом матушка Раиса постоянно заботилась. Старая графиня, никогда сама не носившая креста, так как считала, что он натирает кожу, требовала, чтобы все ее подчиненные были неразлучны с крестом днем и ночью.

Затем патронесса по очереди спросила нескольких воспитанниц:

Ты сирота?

На каждую матушка Раиса отвечала:

Сирота, ваша милость.

- И эта сирота?

- И эта сирота, ваша милость.

Тут старая графиня заметила Лукию. Стройная девочка с большими черными глазами стояла немного поодаль, молчаливая, грустная. Тени от длинных ресниц падали на щеки. Черные волосы обрамляли выпуклый белый лоб.

Графиня поднесла к глазам лорнет. Ее крючковатый нос покрылся мелкими морщинками, синеватые губы расплылись в улыбке.

- А это кто такая? Это же просто чудо! Грех такую красавицу держать в приюте...

Старая графиня пожевала губами, что-то соображая, «Необычайно, оригинально. Владимир будет доволен. Ведь это все равно что взять из логова маленького волчонка, приручить, и вот он уже вымахал в большою, абсолютно домашнего волка, который ластится к людям и даже не подозревает, что он волк. Эта девчонка — тот же выращенный людьми звереныш...»

— Как тебя звать?

- Лукией звать ее, ваша милость, — быстро ответила за девочку матушка Раиса.

Крестик у тебя есть? А ну, покажи!

Лукия расстегнула дрожащими пальцами воротник, показала старой мегере маленький железный крестик. Графиня с довольным видом закивала крючковатым носом. Затем повернулась к матушке Раисе, сказала:

Я забираю ее с собой.

Как, ваша милость, сейчас? — спохватилась воспитательница.

Сейчас, сейчас.

Скаржинская застучала палкой по полу, матушка Раиса ринулась вперед, чтобы открыть перед патронессой дверь. А через десять минут Лукия уже ехала со старой графиней, съежившись в углу графского фаэтона.