Лукия

Глава сороковая ВОЕННО-ПОЛЕВОЙ СУД

Лаврин Строкатый сидел в камере один. Это была самая дальняя угловая камера на втором этаже тюрьмы. Одиночной она стала недавно. Почти целый месяц вместе с Лаврином сидели еще два солдата. Один из них — дезертир, второй — с двумя отрубленными пальцами на руке. Солдат умышленно изувечил себя, чтобы не попасть в окопы. Но вот уже несколько дней, как их забрали из камеры, и Лаврин остался один.

Целыми днями смотрел он через решетку на далекие заснеженные поля. Тюрьма стояла на окраине города, поэтому со второго этажа хорошо просматривались дорога в поле, очертания хутора на горизонте. Из уездного городка Лаврина перевели в губернский. Родное село теперь было далеко, но Лаврину все казалось, что эта дорога в поле ведет как раз в Водное.

Первое время тюремный надзиратель ругался, запрещал смотреть в окно, но затем махнул рукой. Да и сам узник не производил на него впечатления опасного преступника, который готовит побег.

Лаврин ждал суда. Он знал, что суд будет короткий и беспощадный. Дезертирам выносился только смертный приговор. Сегодня поутру щелкнул камерный глазок, и Лаврин увидел в нем глаза, нос и усы надзирателя.

— В окошко все посматриваешь? Уже недолго...

Надзиратель не договорил. Его усы шевельнулись, как бы в усмешке, он помолчал, а затем произнес:

— А над теми двумя, что с тобою сидели, приговор уже привели в исполнение... Обоим — карачун. Сегодня на заре отправились без пересадки в земельную волость... Одним махом от всех недугов излечились.

Лаврина невольно дрожь пробрала. Быстрыми шагами подошел к двери, надзиратель бросил ему прямо в лицо:

— Да, думаю, что твой черед наступил. Ничего, крепись...

Надзиратель сказал правду. Вечером следующего дня четыре жандарма с саблями наголо повели Лаврина длинными коридорами мимо многочисленных камер с глазками, пересекли двор тюрьмы и остановились у одноэтажного здания, прижавшегося одной стороной к тюремной стене. Из здания вышел жандармский ротмистр и приказал ввести преступника.

Не прошло и десяти минут, как Лаврин оказался в комнате, застланной во весь пол пушистым пестрым ковром. За длинным столом сидели пятеро военных в мундирах с блестящими погонами, все капитаны, кроме председателя суда — полковника. Перед ним были разложены бумаги, а рядом стояла золотая табакерка. На ней выгравированы какие-то слова. Какие именно, Лаврин не мог разобрать, но ему почему-то запало в голову, что табакерку эту полковнику, видимо, подарил сам царь.

«Вот и суд, — мелькнула мысль. — Значит, надзиратель не соврал. И это действительно конец...»

Лаврин обвел глазами своих судей. Опытный глаз окопного фронтовика сразу же определил, что все эти люди — тыловые крысы, которые не нюхали боевого пороха. Упитанные лица, белые руки неожиданно ярко напомнили отца Сидора. Как это было давно. Словно сто лет прошло с тех пор...

Лаврин осмотрелся по сторонам, увидел себя окруженным жандармами с саблями наголо. Они стояли, как истуканы, затаив дыхание, даже не моргая ресницами. Синий папиросный дым висел в воздухе. Видимо, офицеры сидели здесь давно, наверное, уже успели отправить сегодня на виселицу не одного дезертира. Лаврин, шевеля ноздрями, жадно втягивал в себя душистый табачный дым — с тех пор как попал в тюрьму, не курил.

Прямо над головами судей на стене висела большая картина в позолоченной раме — полуодетая женщина, весело смеясь, высоко подняла вверх бокал с вином. Комната, где происходил военно-полевой суд, видимо, являлась частью квартиры начальника тюрьмы.

— Подойди ближе, — скрипучим голосом приказал полковник, — Фамилия?

— Лаврин Строкатый.

— Мг-мг... Бывший рядовой девяносто второго Екатеринославского пехотного полка?

— Так точно.

— Ты обвиняешься в том, что самовольно оставил окопы в наиболее ответственное и опасное для доблестной Н-ской армии время, когда не хватало снарядов и надо было собственной грудью сдерживать наступление врагов...

— Сволочь! — тут же сквозь зубы процедил один из капитанов — бледный, длиннолицый. Он смотрел на Лаврина с нескрываемой ненавистью.

Полковник скосил глаза и сурово заметил:

— Капитан Марков! Не забывайте, что вы на заседании военно-полевого суда!

«А табакерку, должно быть, не кто иной, как сам царь ему подарил»,—почему-то снова пришло на ум Лаврину.

— Тебя поймали в Водненском лесу, — бросил взгляд полковник на подсудимого. — Так ли это было?

— Так точно.

— Выходит, ты признаешь себя виновным?

Лаврин посмотрел себе под ноги, уставившись на пестрый ковер. Разбитые сапоги с торчавшими из дыр пальцами показались на этом роскошном ковре такими убогими, такими жалкими, что лучше не смотреть. Лаврин поднял голову, взглянул полковнику в глаза и сказал:

— Нет, я не виновен.

Длиннолицый капитан Марков заморгал глазами, хотел вскочить, но полковник положил ему на плечо руку. Обращаясь к членам суда, спросил:

— Ни у кого не будет вопросов? Я полагаю, господа, что все ясно...

Лаврина вывели. Минут двадцать ждал он в узком коридоре, затем из комнаты выглянул тот же капитан Марков и крикнул:

— Введите!

Лаврин снова встал на пестром ковре перед судьями. Полковник громко начал читать протокол заседания:

«Военно-полевой суд в составе председателя — командира четвертого гренадерского Житомирского полка полковника Погорелова, членов суда — капитана четвертого гренадерского...»

Лаврин посмотрел на стену. С картины улыбалась красавица женщина с бокалом вина. Табачный дым, поднимаясь вверх, порою закрывал ее лицо синей тонкой кисеей.

«Подсудимого, бывшего рядового девяносто второго Екатеринославского пехотного полка Лаврина Строкатого, дезертирство которого считать вполне доказанным, лишив всех прав состояния приговорить к смертной казни через повешение...»

Теперь Лаврин твердо знал: золотую табакерку полковнику пожаловал за верную службу не кто иной, как сам Николай Второй...