Лукия

Глава тридцатая ПОХОРОНЫ

Зимой дед Олифёр тяжело заболел. Пошел окуней удить, пока прорубь прорубал, вспотел, а затем, просидев часа три на холоде, простыл. На другой день у него поднялась высокая температура, он начал мучительно кашлять, закололо в груди, в боку. Под вечер старуха Федора натерла старика уксусом, напоила чаем с липовым цветом и, уложив на печь, укрыла кожухом.

Деду со дня на день становилось все хуже и хуже. Старуха Федора ставила ему горчичники, прикладывала к груди мешочки с распаренными отрубями, позвала бабку Секлету. Больной не поправлялся, кашель раздирал ему грудь, он лежал в жару, часто бредил.

— Дать бы знать Луке Тихоновичу, — встревожилась старушка Федора.

— Нет, мама, надо отвезти отца в больницу, — сказал Лаврин. Он попросил у Давида Чобитка конягу, уложил отца в сани и повез за тридцать километров в волостное местечко, в больницу. Выехал спозаранку, а днем пригрело солнце, началась оттепель. В каком-то овраге лошадка глубоко зарылась в мокрый снег, окончательно выбилась из сил.

Отец метался в санях, кричал. Что-то ему чудилось, он смотрел вверх тупым, помутневшим взором. Лаврин склонился над ним — больной его не узнавал.

«Плохо дело»,— подумал парень и принялся помогать лошаденке вытаскивать сани из снежной слякоти.

В больницу Лаврин приехал уже вечером. Пощупал у отца лоб. Лоб был холодный, как лёд. Отец умер.

Лаврин переночевал у сторожа, а на другой день привез мертвого деда Олифёра домой. Всю ночь никто в семье не спал, сидели возле покойника. На окне стояла кутья и подслащенная вода для Олифёровой души.

Лукия смотрела на пожелтевшее лицо покойника, на трепещущее пламя, на кутью. Было страшно. Ведь где-то здесь поблизости витает душа деда Олифёра. Минутами Лукии казалось, что она слышит легкое дыхание воздуха от взмахов неведомых крыльев. Старушка Федора громко плакала, причитая по покойнику. Два тяжелых медных пятака темнели на веках покойника.

Рано утром Лаврин пошел к отцу Сидору договариваться о похоронах. Священник вышел к парню на кухню заспанный, сердитый, с красными глазами.

— Ну, что ж, — сказал он, вздыхая, — на все божья воля. «В землю изойдешь»,— сказано в священном писании.

Лаврин замялся:

— Хочу вас, батюшка, попросить, чтобы подождали немного с деньгами за похороны. Нет у меня сейчас десятки.

Отец Сидор сердито погладил бороду.

— Нет, парень, ты мне уже должен пятерку за три пуда муки. За похороны и дня ждать не буду.

— Батюшка, я человек бедный. Нет у меня сейчас таких денег. Три рубля дам, а семь подождите.

У отца Сидора мелькнула мысль, что Лаврин, рассердившись, может уговорить Лукию покинуть церковный хор. Но тут же он эту мысль отбросил. Лукия так напугана проклятьем, что никогда не покинет клирос. Да и деньги — двадцать копеек от службы — на дороге не валяются. А потворствовать должникам нечего... Поэтому отец Сидор сказал:

— Как знаешь, парень. Не заплатишь все деньги — не буду хоронить.

Повернулся и вышел из кухни.

Лаврин не спал всю ночь от обиды. «Поставить бы гроб с покойником под окнами поповского дома, — думал он, — Даром тогда захоронит!

Но утром старушка Федора достала из сундука деньги, которые много лет копила на корову, и, плача, отдала попу за похороны. В тот же день отец Сидор похоронил деда Олифёра на кладбище за церковью.