Лукия

Глава тридцать восьмая МЕТЕЛЬ

С утра поднялась поземка, вдоль улицы свистел ветер, низко над землей гоняя белые дымки снега. А под вечер закрутила настоящая вьюга, забила, заснежила. Сверху сыпало, а снизу поддувала буря, пригоршнями срывала снег, бешено крутя его в воздухе. Над Водным танцевала густая седая мгла, разразился неистовый снежный буран, нельзя было отличить землю от неба.

Весь залепленный снегом, словно снежный сугроб, в хату ввалился Давид Чобиток. Лукия и старушка Федора бросились сметать с него снег. Чобиток сел на скамью, тяжело переводя дыхание.

— Ну и буран!.. — насилу вымолвил он. — Кабы не такое дело, бабушка Федора, я носа бы не высунул на улицу...

Лукию как будто что-то кольнуло. Выпрямилась, онемела. Глаза с тревогой впились в гостя. Только что она говорила со старушкой Федорой о Лаврине — буря-то какая, ни зги не видать, а он в лесу, в лачуге на курьих ножках... Как зверь какой-то, затравленный, загнанный в нору...

— Такое дело, — продолжал Чобиток. — Лаврина забрали.

Стон вырвался у Лукии. Пошатнулась старушка мать.

— Сам видел, как казаки вели его в волость. Узнал меня и помахал рукой. Потом крикнул: «Земной поклон матери и Лукии!». Хотел еще что-то сказать, но подскочил офицер и плеткой ударил...

Опечаленный, понурил Чобиток голову и замолк. Глубокая тишина наступила в хате. Только всхлипывала Лукия и, как безумная, гудела в трубе буря. Жутко заголосила старушка Федора:

— И на кого же ты, сыночек мой дорогой, покинул меня, несчастную? Уж не видать мне тебя обвенчанным с Лукией, горюшко ты мое!..

Как каменное изваяние, стояла бледная Лукия, прижавшись к стене, чтобы не упасть. Незаметно смахнул слезу Давид Чобиток. Сказал тихо, робко:

— А может, отпустят его?

Чобиток прекрасно знал, что никто не отпустит дезертира. О том, что Лаврин вернулся и скрывается, узнал уже давно. Даже новые теплые портянки передал однажды Лаврину через бабушку Федору. Нет, суд жестоко карал людей, которые не желали защищать «веру, царя и отечество». Не помилуют Лаврина. Может, где-то уже веревку намыливает палач, чтобы лучше захлестнулась вокруг шеи...

Не умел врать Давид Чобиток, и как ни старался, а утешительных слов не находил. Так и ушел, не утешив ни бабушку Федору, ни Лукию. Это была бесконечно долгая, страшная ночь. Охала и переворачивалась с боку на бок старушка Федора. Вьюга кидала в окошко снежную пыль, ветер надрывался в дымоходе, гудел и лютовал. Вся хата содрогалась от ударов бури. Вдруг старуха Федора поднялась и спросила:

— Лукия! Ты слышишь, Лукия? Как они узнали? Кто выдал Лаврина, Лукия?

Лукия вся похолодела. Страшные слова услышала она. Кто выдал? Ужас сковал руки и ноги. Не могла шевельнуть языком. Она выдала... Она...

Перед глазами стоял отец Сидор и недавняя исповедь. Она рассказала ему о Лаврине. Она сама выдала!

Внутреннее непреодолимое напряжение с каждой секундой возрастало все больше и больше. Все тело было как натянутая струна. Вдруг Лукия почувствовала, как мелко-мелко задрожали кончики пальцев. Истерический клубок подкатил к горлу, и Лукия разрыдалась с такой силой, что все ее тело содрогалось, как в лихорадке.

Перепуганная насмерть, вскочила старуха Федора, дрожащими руками засветила коптилку и увидела, что лицо Лукии посинело, как у утопленника. Схватила кружку, плеснула воды на девушку. Рыдания перешли в неудержимый хохот. Судороги свели Лукию. Она извивалась, как змея, хохот сотрясал ее тело. Старушка Федора с ужасом накинула на голову девушки черный платок, упала на колени перед иконой...

Вдруг Лукия вскочила.

— Поп выдал! Поп выдал! — раздался ее дикий крик. Как безумная кидалась во все стороны, потом быстро оделась и метнулась к дверям.

— Куда ты? Лукия, ночь на дворе! Опомнись! — кинулась за ней старушка Федора.

Лукия рванула крючок на двери, выскочила в сени, а оттуда на двор. Буря сбивала ее с ног, метель залепляла глаза снегом, Девушка с растрепанными длинными волосами бежала улицей, увязала в снежных сугробах, падала, поднималась и снова бежала под бешеный посвист вьюги.

Неистово забарабанила она в дверь поповского дома. Отца Сидора разбудила испуганная служанка Хвеська. Он наскоро накинул на себя рясу и распорядился открыть дверь.

— Чего испугалась? Кто-то прибежал позвать причащать больного перед смертью, а ты...

Он не договорил и отшатнулся, увидев заснеженную Лукию.

— Свят, свят, свят! — осенил он ее торопливым широким крестом. Лукия стояла, схватившись рукой за сердце. Пурга забила ей дыхание.

— Лаврин... Лаврин...— наконец вырвалось у нее.

Отец Сидор понял.

— Что с ним? — спросил нарочно шепотом, махнув служанке рукой, чтобы вышла.

— Лав... Лаврина нашли!.. Казаки...

Отец Сидор внимательно посмотрел на девушку. Неужели она догадывается, в чем-то подозревает его, духовного отца?

— На все воля божья, — сказал безразличным тоном обыденные слова, к которым, видимо, привык, так же как к рассыпчатым коржикам, какие прекрасно умела печь матушка, как к борщу с жирным бараньим хвостиком.

Лукия сделала резкое движение, выпрямилась, качнула головой. Что-то необычное прочел отец Сидор в черных глазах девушки. Он неуверенно оглянулся на дверь, которая вела во внутренние комнаты, плотнее запахнул полы рясы.

— Вы его выдали! Вы! — вне себя закричала Лукия.

— Ты с ума сошла,—- рассердился поп. — Ночь на дворе, а ты нарушаешь покой своего духовного отца! Как ты посмела? Как у тебя язык повернулся сказать такое? Десница господня покарала грешника!..

Он обернулся и раздраженно крикнул:

— Хвеська, закрой за нею дверь! Иди спать, Лукия! Запомни: что бы ни делал господь бог, все к лучшему. Ни один волос не упадет с головы человека без воли божьей. Иди, бог с тобой!

Отец Сидор повернулся и вышел. Хвеська что-то спросила у Лукии, но та молча перешагнула порог. Тяжкое сомнение закралось в сердце девушки. Чувствовала, что поп врет. «А может... может, он и вправду ни в чем не виноват? Это же грех какой — подумать на батюшку, что он предал тайну исповеди...» Но та же самая мысль опять обожгла мозг: «Он, он предал... Он выдал... Поп...»

Брела улицей, натыкаясь на чужие ворота, а буря трепала распущенные волосы, швыряла в лицо мокрый колючий снег. В седой туче исступленной метелицы, в мутной снежной мгле неожиданно возникали перед девушкой химерные призраки. Из снежного сугроба вставал вдруг Лаврин — окровавленный, с руками, скрученными за спиной. Безумными глазами смотрел на Лукию, не узнавал ее. Вдруг девушке чудились за спиной окрики. И тогда, озираясь, она видела бегущего вслед за ней отца Сидора. Буря трепала его волосы, а он бежал и указывал на нее рукой:

— Это ты выдала Лаврина!..

Этот крик звучал отовсюду, он долетал сверху, он догонял, ом несся навстречу вместе с метелью, этот крик пронзительно высвистывала буря:

— Это ты выдала Лаврина!..

И ужаснее всего было то, что Лукия знала теперь, кто в действительности выдал Лаврина. Она сама! Во всем виновата только она. Она рассказала попу на исповеди про лачугу в лесу! Она выдала! Она!

Буря свистела, выла, и сквозь этот вой Лукия ясно слышала:

— Это ты выдала Лаврина! Это ты выдала...

Девушка остановилась, рванула рубаху на груди и крикнула изо всех сил, чтобы перекричать дикое завывание бури:

— Это я! Я выдала Лаврина!

Она упала в снег. Ветер, словно обрадовавшись тому, что одолел наконец свою жертву, бешено понесся улицей, вырывая из стрех пучки соломы, ударяя изо всех сил тугой грудью в закрытые ворота. Завихрилась, задула метелица, наметая высокий сугроб над Лукией. Но уже спешили люди, кто-то светил фонарем, и позади, стараясь не отставать, семенила по снегу старушка Федора.

Лукию нашли и внесли в дом. Она сидела на лавке, изнеможенная, растрепанная. И тут старушка Федора заметила, что у девушки то и дело дергается левая рука.

Старушка Федора испуганно перекрестиласы

— Лукия, что с тобой?

— Что, мама?

— Рука!

Буря ударила снегом в окно, завыла жалобно, как по умершему: у-у-у!.. У-у!..