Лукия

Глава сорок вторая «ШТАБ ГОСПОДА БОГА»

На другой день поздним вечером богомольцы достигли Киева. Старушка Федора с Лукией переночевали на Подоле и рано утром подходили к воротам лавры. Лукию поразила высоченная белокаменная стена, которой обнесен монастырь. Это был прекрасный форт на высокой горе над Днепром. Девять веков стояло это грозное укрепление веры христовой с надежным гарнизоном монахов. Не монастырь, а штаб самого господа бога на земле. Со всей империи сходился сюда народ — безыменное, голодное, босое и ободранное «воинство христово». Седой стариной веяло от могучей каменной стены.

Войдя через ворота в монастырский двор, богомольцы падали ниц и на четвереньках ползли через весь двор к монастырскому собору. Поползла и старушка Федора, а за ней Лукия. Бросив взгляд в сторону, девушка увидела старикашку с провалившимся носом. Он полз на животе, кряхтя и охая, но слезы безграничного восторга текли у старика по щекам.

— Матушка святая богородица, не погуби раба твоего, — восклицал со стоном старикашка. Его грязная котомка свалилась с плеч и волочилась за ним по земле.

Вот и собор. Величественное пение несется навстречу. Старушка Федора точно онемела. Она не знала, где она — на земле или в небесах. Так, должно быть, поет только хор святых ангелов с серебряными трубами. Федора, повернувшая голову к Лукии, прочитала в глазах девушки изумление и трепет.

— Она исцелится, исцелится, — шептала старуха. Она была такая маленькая, растерянная в этой разноцветной толпе паломников, которая волнами катилась в церковь. На костылях подпрыгивали калеки, с поводырями шли слепые, на носилках несли не то какую-то женщину, не то ребенка, с головой величиной с кулачок.

Внутреннее убранство собора, его неслыханное богатство и роскошь подавляли богомольцев. Они с трепетом душевным рассматривали картины религиозного содержания, написанные на стенах, прекрасно выполненные лики святых, золотые хоругви, огромные подсвечники, мастерски сделанные фрески, за которые лучшим художникам было уплачено более полумиллиона золотом...

Ошеломленная Лукия озиралась кругом и удивленно моргала глазами. Гремел хор, вокруг сверкало, переливалось золото, играли драгоценные камни на иконах. Всюду, всюду серебро и золото, неисчислимые сокровища, накопленные на трудовые нищенские медяки, заработанные тяжким трудом, облитые потом и слезами. Тысячи свечей пылали и трещали, бесчисленные огни отражались и трепетали в сияющих иконах. На позолоченном катафалке против царских врат сидел митрополит. Митра сверкала на нем синими, золотыми, зелеными огнями.

К концу церковной службы началось какое-то движение, шелест прошел по густой толпе паломников. Вниз к толпе начала спускаться икона, на которой было изображено успение богородицы.

Икона висела над царскими вратами. Вся она была точно зерном усыпана самоцветами. Нежно розовели на ней топазы, синели сапфиры; зеленые и черные турмалины украшали золотые одежды богородицы; такие же зеленые, как морская волна, смарагды вперемежку с красными рубинами обрамляли всю икону; в четырех ее углах трепетали и играли, как глаза блудницы, большие прозрачные алмазы. За незначительную часть этих самоцветов можно было бы построить десятки прекрасных школ, соорудить университеты, обучить грамоте тысячи людей. Но никому, никому из богомольцев никогда даже в голову не приходила подобная мысль. Икона считалась чудотворной, о ней знала вся Российская империя. Паломники приближались к ней с трепетом, уповая на исцеление... Никто из богомольцев не видел монаха, который лебедкой спускал икону вниз...

Вместе со всей толпой к иконе двигались вперед Лукия со старушкой Федорой. Вышел священник в расшитых серебром ризах, с кропилом. Каждого, кто падал перед иконой на колени, кто целовал ее, поп кропил святой водой. Рядом стоял суровый монах и выразительно указывал перстом на кружку, куда следовало опускать пожертвования. Сзади напирала толпа. Стучали костылями безногие и хромые. Расталкивали людей, продираясь вперед, слепые. Старичок с провалившимся носом уже поцеловал икону и счастливо сверкал глазами, в которых стояли слезы. Молодая женщина с экземой на лице быстро крестилась правой рукой, левой ища в кармане серебряную монету, чтобы опустить ее в кружку. Дергаясь всем телом, тряся омерзительными лохмотьями, выкрикивала что-то бессвязное кликуша, тоже проталкиваясь вперед к иконе. Страшные язвы, из которых сочился гной, красные, распухшие от трахомы веки, мертвенные лица чахоточных, страшные бельма на глазах виднелись в толпе. Этот люд, жаждая исцеления, собрался сюда со всех уголков державы, пройдя сотни верст.

Были тут и не больные, которые обращали свои жаркие мольбы к богородице. Голодные просили хлеба, чиновники — повышения по службе, наград, тайные убийцы — прощения грехов...

В церкви слышно было дыхание, которое с хрипом и свистом вырывалось из сотен грудей. Толпа страстно шептала молитвы, то и дело срывались отдельные выкрики, мольбы:

— Пресвятая богородица, спаси меня!

— Матерь божья, смилуйся надо мной!

Снова загремел хор. Люди падали на колени, священник громко читал молитву. Кто-то отбивал тяжелые поклоны — ух! ух! ух!.. Один за другим люди поспешно целовали икону. Какая-то слепая женщина истошно закричала:

— Я уже вижу! Я вижу! Я вижу!..

Словно электрический заряд пронизал толпу — слышны были рыдания, молитва священника, пение хора. Посмотрели на глаза слепой — они были незрячие, но женщина продолжала кричать:

— Я вижу! Я вижу!

Священник громко сказал:

— Не гневи бога, раба божья! Еще не пришел твой час! Молись!

Тогда женщина заплакала — страшно было смотреть на слезы, что текли из ее слепых глаз...

Чудотворная икона сияла самоцветами. Сотни свечек трепетали в гранях алмазов. Лукия истово молилась. Давно уже не обращалась она с такой горячей молитвой к деве Марии. Словно опять возвратилось далекое детство, огонек лампадки перед образом богоматери, наивная детская молитва, теплые слезы в ночной тишине. Как давно не молилась Лукия! Ей казалось, что здесь незримо присутствует божья матерь. Она услышит молитву! Она исцелит!..

Из собора Лукия вышла разбитая, изнеможенная. Молитвенное напряжение, страшная теснота, вид болячек и язв на человеческих телах обессилили девушку. В довершение ко всему возникло горькое ощущение никчемности молитвы. Богородица не услышала ее, не явила свою милость. Левая рука по-прежнему продолжала дергаться. Старушка Федора уронила голову на грудь девушки и безутешно зарыдала.

— Грешны мы с тобой. Тяжки грехи наши...

Паломники шли в пещеры, где в нишах лежали десятки мощей. Пошла и Лукия со старушкой Федорой. Купили свечки, засветили и одна за другой двинулись в мрачное подземелье. Впереди шел монах, указывая дорогу. Откуда-то из боковых ходов тянул сквозняк, пламя свечек трепетало. Золотые отсветы прыгали по темным влажным стенам, по низеньким земляным сводам, из которых кое-где просачивались капли воды. Ноги богомольцев стучали о металлические плиты, плиты гудели, словно звон шел из-под земли.

Было жутко. В глубоких земляных нишах стояли коричневые саркофаги, над ними висели иконы святых, освещенные лампадками. Лукия еле успевала читать надписи: «Святой Тихон-молчальник», «Марко-гробокопатель»... Были здесь мощи двенадцати братьев, мощи Иоанна многострадального... Вдруг раздвинулись стены узкого коридора, и паломники вступили в маленькую подземную церквушку.

Святые лежали в гробах, обернутые в священные одежды, в серебряные ризы и парчу. В земляных стенах подземных ходов попадались небольшие окошечки, с надписями над ними: «Евлампий-схимник», «Преподобный Дионисий-затворник»...

Лукия заглянула в одно такое окошечко. Ее встретил могильный мрак, но воображение нарисовало желтого, сухого старца с длинной, до пят, белой бородой. Затворник замуровал себя в пещере, под землей, навеки отказавшись от солнца, от чистого воздуха. Никому из богомольцев, которые со смиренным страхом проходили мимо этих окошек, даже в голову не приходило, что никаких затворников там нет...

Паломники наспех прикладывались к мощам, поторапливались, боясь отстать, заблудиться. Монах, который их вел, шел быстро, так как его ждала новая партия богомольцев.

Лукия облегченно вздохнула, когда навстречу засиял дневной свет и жуткие подземные пещеры остались позади.

Старуха Федора водила Лукию по всему монастырю, расспрашивая обо всем встречных монахов. Старушке почему-то очень хотелось посмотреть на келью, в которой живет игумен монастыря. Невысокого роста монашек показал рукой на белое двухэтажное здание:

— Вон там, бабушка, живет игумен.

— Я тебя о келье спрашиваю, отче.

Монах усмехнулся:

— У нашего игумена келья в двадцать хором...

— Господи Иисусе! — перекрестилась старуха. — Слышишь, Лукия?

Лукия слышала. Ей тут же вспомнился дом графа Скаржинского. Там тоже было двадцать комнат. Вспомнилась замечательная старинная мебель, коллекция тростей и вееров, роскошная посуда, разбитая голубая ваза... Из роя воспоминаний всплыло лицо старой графини... Захрюкало чудовище.... Что-то крикнул Петрович...

— Двадцать комнат! — шепотом повторила Лукия.

Монах улыбнулся. Веселые искорки запрыгали в его глазах.

— Эх, темнота! — покачал он головой. — Деревня! Ведь наш игумен с самим господом богом беседы ведет. Ведь к нему по ночам святые приходят в гости. Сообрази, деревня: святой Миколай-угодник придет, ведь ему отдельная комната надобна, великомученица Варвара — ей тоже отдельную комнату. Мученица София — и ей комнату. Святая Серафима тоже в обиде будет, если ей комнату не дать. Ну а святая Магдалина, как вы думаете? А пророк Илья? А святой Пантелеймон? Каждого попотчевать надо, каждому комнату. А что произойдет, когда сорок мучеников пожалуют? Теснота! Отец игумен тогда за голову хватается!..

Старуха Федора стояла, разинув рот. Затем она не выдержала и сочувственно заплакала:

— Боже мой! Святая Магдалина! Святая Варвара! Святой Николай-угодник!..

Лукия молчала. Она понимала, что монах явно над ними насмехается. Вдруг ей захотелось сказать что-то колкое этому колючему низенького роста человечку в монашьей рясе. Она притворно вздохнула:

— Ой, батюшки ты мои, так много святых гостей! Небось самому игумену приходится для них кабанов колоть да свинину поджаривать?

Монах сообразил, что потерпел поражение. Он погрозил Лукии пальцем:

— Эх, ушлая девчонка! Святые кабанов не едят, они больше медок да рыбку...

Старуху Федору угнетало то, что у Лукии продолжает дергаться рука. Ни один из святых не пожелал ее исцелить. Старуха не знала, что делать. Не было в монастыре такой кружки для пожертвований, куда она не опустила бы серебряную монету. Кружек этих было бесчисленное множество: «вклад для преподобных отцов печерских», «на украшение храмов обители», «на распространение православия»... И старушка Федора не миновала ни одной. Дома перед тем, как отправиться на богомолье, она продала свой кожух — теперь было что жертвовать. Но с каждым днем деньги таяли, как воск. Обиднее всего было то, что Лукия не выздоравливала. Может, она недостаточно искренне, недостаточно горячо молилась?

Эта мысль глубоко встревожила старуху Федору. Маленькая, сухонькая старушка с глазами, которые давно уже поблекли от слез, была озабочена лишь тем, чтобы как-то помочь Лукии. Наконец какой то монах посоветовал старухе обратиться с Лукией к прозорливому старцу отцу Памфилу.