Лукия

Глава тридцать девятая ОН

Девушку нельзя было узнать. Она стала молчаливой, суровой. Петь на клирос не ходила. Молча пряла в углу или сидела около окна, точно окаменелая. Лицо потемнело, почернело, глубоко запали глаза. Не могла ни вышивать, ни варить — левая рука то и дело подергивалась. Часто среди ночи, когда Лукия лежала, томимая бессонницей, она вдруг начинала мелко дрожать, клубок подкатывался к горлу, девушка разражалась то рыданиями, то страшным хохотом, и старуха Федора холодела от ужаса. Затем Лукию схватывали судороги, она металась, выгибалась дугой, билась головой о скамейку.

По селу пошла молва, что с девушкой что-то стряслось. Старушка Федора кинулась к ворожеям. Много работы выпало на долю знахарки бабки Секлеты. Допоздна сидела знахарка с клоком волос Лукии и восковой свечкой над миской воды. Воск, плавясь, медленно стекал каплями, выписывая круги на воде. Бабка Секлета внимательно всматривалась в миску, стараясь увидеть того, кто смущал Лукию.

Не смыкая глаз, возле знахарки сидела старушка Федора. Воск застывал в воде, но напрасно Секлета ждала там появления какого-то изображения. Огонек свечи трепетал, тени ложились длинными руками. Знахарка бормотала что-то невнятное. Старухе Федоре было страшно: избушка Секлеты стояла за околицей села, над оврагом, в котором скалили белые зубы лошадиные черепа. К тому же время было позднее, и сам облик знахарки — хитрой бабы — вызывал суеверный страх.

Вдруг Секлета ахнула и поманила пальцем старушку Федору.

— Смотри в миску. Видишь?

Старушка Федора видела бесформенную кучку застывшего воска, похожего немного на грушу, немного на гриб. Но знахарка видела иное. В этой бесформенной восковой кучке она узрела нечто иное — самого беса. Бабка Секлета сплевывала и качала головой. Теперь ей было понятно, что произошло с Лукией.

— Видишь? Какой рогатый и поганый!.. Ты лучше, лучше присмотрись, Федора, вот же рога, хвостик, он самый и есть...

Старушка Федора приглядывалась, и ей начинало казаться, что она в самом деле видит нечистого, не в доме будь помянут...

— Он смущает девку. Он, Федора, — приговаривала знахарка. —Только не кручинься, виду не подавай, что знаешь. Завтра в это время приходи с Лукией. Захвати с собой курочку — он не выносит куриной крови.

— А какую же тебе, боже мой? У меня осталась одна только пестренькая, а ему, может, нужна беленькая, или черненькая, или еще какая? — сокрушалась старушка Федора.

Но Секлета ее успокоила — можно и пестренькую...

На следующую ночь Федора повела к ней Лукию. Девушка шла за старухой равнодушно, покорно. Знахарка, увидев ее, только головой покачала. Знала по опыту — не легко бороться с подобным равнодушием. А не растормошишь, не расшевелишь больную — не поможет никакой заговор. Тут нужно так воображение девушки поразить, чтобы она от каждого шороха вздрагивала.

Взяла иглу и незаметно кольнула Лукию в руку. Лукия дернулась. На морщинистом лице бабки Секлеты отразилось удовлетворение — вот так хорошо, этак еще можно будет тело излечить, оно чувствительное, живое.

— Мг-мг, — хмыкнула Секлета, увидев, что курица жирная, большая. Старушка Федора берегла ее на наседку — курица вот-вот должна была закудахтать. Секлета накинула на Лукию черный платок и ткнула старушке Федоре курицу:

— На, тяни за голову!

Сама взяла топор, приладила вытянутую шею курицы к скамейке, тяпнула. Швырнула на пол безголовую тушку, она била крыльями, подпрыгивала. Знахарка впилась в плечи Лукии костлявыми пальцами, громко произносила заговор:

— Ночью, в ночь, когда земля спит, и небо спит, и вода спит, исчезни, окаянный, в озера, в болота, в проклятую тину!

Обезглавленная курица больше уже не билась, по ноги ее все еще сводила судорога. Бабка Секлета окунула палец в черную спекшуюся кровь, помазала Лукии лоб:

— Кровь да дрыг в речку. Дрыг-скок, утопись! Соль ему да глина жженая, рога между глазами! Слово мое твердо, будь здорова! Аминь!

Знахарка сбросила платок с головы Лукии, поклонилась девушке в пояс.

— Спасибо, что пришла, болезнь свою в яму закопала, будь прекрасна и здорова.

На беду Лукия как пришла к Секлете больной, так больной и ушла от нее, не почувствовав никакого облегчения. По ночам рыдала и хохотала, совсем извелась. То и дело дергалась рука, словно кто-то незримый подергивал ее за веревочку.

Приехал Лука Тихонович и едва узнал девушку. Приветствовал ее: «Здравствуй, Гопта из болопта», но Лукия даже не улыбнулась, молча кивнула головой. С плачем рассказала старушка Федора про Лаврина, про болезнь Лукии. Поведала о Секлете, о восковом человечке в миске с водой. Лука Тихонович внимательно слушал и молчал. У ног его сидел пес Исидор и тоже слушал.

Все село избегало теперь Лукию, боялось ее дурного глаза — с девушкой ведь что-то стряслось, вот и глаз у нее теперь бог весть какой...

Лука Тихонович не лечил от сглаза, но Лукию, сказал, вылечит. Старушка Федора заверяла, что у девушки сглаз, что серый заяц перебежал ей дорогу, а какой это был заяц — каждому известно...

Люди в Водном вспомнили, что Лукия попала в их село из трясины, из ржавого болота, а вытащил ее из противной грязи чужой, приезжий человек, с очень-очень тонкими, как у козла, ногами, а пес его никогда ни на кого не лает, только посматривает на всех исподлобья. Ясно, что сдуру взял к себе девочку покойный дед Олифёр, за то и помер, и Лаврина на войну угнали. Кто знает, что это за девка, — дело тут не совсем чистое. Одним словом, дело запутанное, темное, болотное. А то, что девушка пела на клиросе, ни о чем еще не говорит: случалось, что и дьяволицы имели ангельский голос и не боялись заходить в церковь. Об этом сказано в житиях святых. Оно, конечно, Лукия не дьяволица, такого о ней не скажешь, но нечистый ее все же, наверное, смущает.

Долго шла такая молва по селу. Потом во дворе старушки Федоры появилась толпа женщин. Среди них сизоглазая Вустя Чайченкова, Харитина Симшаг (жена сельского старосты — родственника Носюры), жена Марка Губы Олена, вдова бондаря Парамона, что утонул, будучи пьяным, конопатая Наталка. А возглавляла все это войско другая вдова, бубличница Лепестина — женщина с острыми и мелкими, как у щуки, зубами.

Толпа ввалилась в хату, окружила старушку Федору.

— Где твоя Лукия? — кротким голосом спросила Лепестина.

Старушка Федора почувствовала что-то недоброе.

— А зачем она вам понадобилась?

Но в это время, услышав, что в доме чужие люди, с печки слезла сама Лукия.

— Кто меня спрашивает, мама?

— А вот народ тебя спрашивает, — подбоченилась Лепестина.

— Мы тебя спрашиваем. Желаем тебе помочь, Лукия. Мы договорились с отцом Сидором, чтобы он тебя исповедал. Одевайся.

Надо сказать, что всю дорогу женщины спорили: пойдет Лукия на исповедь или не пойдет. Это было хитро придумано Лепестиной. Если не пойдет, то совершенно очевидно, что девку захватил в свои сети он. Вот почему, напряженно выжидая, все смотрели на Лукию. И вдруг все увидели, как Лукия побледнела, как судорога пробежала по ее лицу, а побелевшие губы прошептали:

— Исповедоваться? К отцу Сидору? Не пойду! Не пойду!

Девушка с ужасом подняла руки, как бы защищаясь, и попятилась в угол. Женщины стояли ошеломленные, окаменевшие, мысленно воздавая должное мудрости вдовы Лепестины. Все теперь воочию убедились, что нечистый действительно не пускает Лукию к святой исповеди. И почти одновременно у всех возникла одна общая мысль — насильно поставить девушку перед господним престолом, пускай отец Сидор ее исповедует, это, наверное, избавит девку от злого духа.

Не сговариваясь, женщины двинулись вперед, схватили Лукию за руки.

— Не сопротивляйся! — воскликнула Лепестина. — Тащите ее к попу!

Лукия истошно завопила. Кое-кому из женщин даже привиделось, как у девушки вылетел изо рта клубок дыма, а глаза стрельнули огоньками. Но Лепестина была храбрым командиром, и войско ей подчинялось беспрекословно.

— Тащите! Тащите! — покрикивала она. — Дайте веревку или полотенце...

В углу все еще стояли десятка полтора удилищ деда Олифёра. Лукия схватилась за них рукой, удилища свалились на головы женщин, и это, казалось, еще больше распалило их. Старушка Федора, словно оцепенев, молча смотрела расширенными глазами на то, что творилось в доме. В воздухе промелькнуло полотенце.

— Вяжите ей руки! — завизжала Лепестина.

Лукия вдруг вырвалась из цепких пальцев, подпрыгнула к посудному шкафчику, схватила тяжелый чугунок и, высоко подняв его над головой, крикнула, задыхаясь:

— Убью!..

Лепестина первой оказалась у порога. За нею в беспорядке последовали другие женщины. Чего, в самом деле, ждать от безумной? Чтобы голову проломила?

Но отступление было отрезано. На пороге появился Лука Тихонович с ружьем за спиной. Из охотничьей сумки торчали длинные заячьи уши. Пес Исидор жался к ногам хозяина.

Женщины остановились в нерешительности. Лука Тихонович посмотрел на Лукию, —девушка тихо поставила чугунок на полочку. Внезапно обычно молчаливый Исидор завыл. Это напугало женщин. Не говоря ни слова, они быстро проскользнули одна за другой в дверь.

— Сороки! — крикнул им вслед Лука Тихонович, вытаскивая из сумки зайца. Затем подошел к Лукии, по-отцовски погладил ее по голове и тихо сказал:

— Завтра выезжаем. Будешь здорова... Гопта из болопта...