Луна над Славутичем

Глава 17

Дружинники подняли нас спозаранку, и, разделив войско на четыре отряда, направились к своим объектам. Так же как и все другие славяне, здесь местное население жило небольшими родовыми деревеньками по десять-пятнадцать землянок. Здесь, насколько я понял, было четыре таких поселения, расположенных на расстоянии километр-полтора друг от друга. Тем отрядом, в который распределили меня, командовал десятник Колода, он приказал пешим ополченцам-копейщикам заходить в деревню, вытаскивать людей из землянок и вязать их, лучники должны были прикрывать их снаружи, а конные дружинники будут следить, чтобы никто не убежал. Сразу видно опытного человека в военном деле.

Когда мы приблизились к деревеньке, там нас почуяла собака, громким лаем разбудившая местных мужиков, которые, похватав все, что можно было применить в качестве оружия, бросились на нас в безнадежную атаку. Я застрелил из лука двоих вооруженных топорами роменов. Потом в дело вступили копейщики и убили ещё пятерых мужиков, после чего остальные противники, поняв что шансов у них нет, бросили оружие и сдались. Несколько подростков попытались добежать до расположенной поблизости рощи, чтобы там спрятаться, но конные дружинники были на страже и не позволили добыче скрыться. Всех захваченных в плен связали, оставив на свободе лишь детей и стариков, которые на рабском рынке не пользовались спросом. Далее выгребли все их имущество — железные изделия, запасную одежду, ткани и украшения, после чего под охраной полусотни ополченцев и пятерых дружинников отправили в сторону Харевы караван, состоящий из колонны невольников, десятка телег, груженых награбленным добром и коровьего стада.

Свиней с караваном мы отправлять не стали — идут они медленно, а на телегах места не было. Однако десяток поросят мужики забили и запекли на кострах — после после нескольких дней каши с вяленым мясом, это был поистине королевский обед, настоящий праздник живота, хотя, на мой взгляд, маринада в рецепте не хватало. После того как мы плотно поели, князь разрешил немного отдохнуть от трудов неправедных и у меня получилось немного поспать — часа два, если судить по движению солнца. Сытые, отдохнувшие и довольные хорошей добычей, бойцы под предводительством князя направились в сторону основного войска. Разумеется, будучи человеком, воспитанным в гуманистической культурной среде двадцать первого века, я в глубине души осуждал грабежи и угон в рабство мирного населения, однако война, долгая жизнь и работа на руководящих должностях в прошлом мире научили меня спокойно относиться к неизбежному злу, особенно если ты ничего не можешь изменить, поэтому я хоть и не радовался вместе со всеми, но и не особенно переживал по поводу произошедшего. Дикие времена — дикие нравы.

Солнце уже клонилось к закату, и если судить по пройденному пути, то до расположения основного войска полян оставалось совсем немного, когда из-за расположенной неподалеку рощи стали появляться многочисленные всадники, на полном ходу разворачиваясь в атакующую лаву.

— Болгары! — крикнул один из дружинников, после чего последовала команда:

— Встать строем! Копья вперед!

Пешие ополченцы поначалу приступили к выполнению этой команды, но вскоре увидели, что княжич в сопровождении дружинников и верховых купцов развернули лошадей, чтобы попытаться сбежать от противника. При виде этого зрелища раздались панические возгласы:

— Уходят!

— Бросают!

— Бежим! — И человеческое стадо в панике бросилось в рассыпную.

Недолго получилось прожить в этом мире! — с некоторой грустью подумал я, провожая взглядом разбегающихся ополченцев. Затем наложил стрелу на тетиву и приготовился продать свою жизнь подороже. Смысла бежать не было никакого — догонят. Перед глазами возникло прекрасное лицо моей любимой Анны, и я попробовал потянуться к ней, надеясь, что получиться переместиться, но волшебства не случилось, и я остался стоять посреди поля один против надвигающейся конной лавы. Печально, но я и раньше чувствовал, что в этом мире этот финт будет мне не доступен, однако попытаться в любом случае стоило. Когда всадники приблизились на дистанцию уверенного поражения, я, отбросив посторонние мысли, быстро прицелился и послал стрелу в надвигающегося врага, далее, не глядя на результат, успел выстрелить ещё три раза, прежде чем скачущие во весь опор всадники приблизились ко мне вплотную. Я отбросил лук, перекинул щит из-за спины на левую руку, выхватил тесак и отбил щитом копьё, направленное мне в грудь, резанул по ноге болгарина пролетевшего мимо на полном скаку, сгруппировался для отражения следующей атаки, но тут последовал удар сзади в голову и наступила тьма.

Очнулся я от того, что на мое лицо лилась теплая дурно пахнущая жидкость. Инстинктивно сдвинувшись в сторону от этого потока, я услышал издевательский смех и открыл глаза. Я лежал на спине, а вокруг находились воины, имевшие внешность типичных воинов-степняков Увидев, что стоящий надо мной темноволосый мужик убирает в штаны свой детородный орган, я понял, что на меня только что помочились, чтобы привести в сознание и повеселиться. Эффективное средство. Попытавшись встать, я тут же получил в бок удар сапогом и снова со стоном рухнул в траву. Стоявшие вокруг болгары засмеялись, и, не давая мне больше возможности пошевелиться, быстро стянули руки за спиной кожаным ремнем, после чего поставили на ноги и, накинув веревочную петлю на шею, отвели к другим пленным ополченцам, которых насчитывалось около трех десятков.

— О, Андрей, живой! — радостно, насколько это было возможно в данной ситуации, поприветствовал меня Матвей, на лице которого красовался обширный синяк.

— И ты, дружище, я смотрю, тоже пока не спешишь на встречу со святым Петром! — ответил я любезностью на любезность, — Козьму, случаем, не видел?

— Нет, — печально покачал головой пленный наемник, — Похоже, бог прибрал его, сердечного.

— Жаль, — согласился и осмотрел пленных ополченцев, среди которых не было видно более ни одного христианина, — Похоже, больше никого из наших не осталось.

— Ага, — подтвердил Матвей, — Эти басурмане тех, у кого раны посерьезней, или кто идти не мог, всех добили. Вон, — кивнул он головой мне за спину. — И дружинников с князем споймали!

Обернувшись, я увидел, что к нам приближаются болгарские всадники, а за ними, на длинной привязи бегут княжич и ещё шестеро дружинников. На моих глазах один из пленных воинов оступился, его проволокло за скачущим рысью конем ещё метров двадцать, потом болгарин, к чьей лошади был привязан этот дружинник, остановился, а другой степняк, ехавший позади процессии, не слезая с лошади, заколол упавшего копьем. Всё это было проделано под веселый смех и задорные крики кочевников.

— Смотрите, смотрите! — на хорошем славянском языке произнес подъехавший к нам молодой болгарин, — Завтра вам придется также побегать! И не все смогут дожить до вечера! — Этот степняк был одет в зеленый шелковый халат поверх кожаного доспеха, его пояс украшали золотые накладки, да и жеребец под ним выглядел крупнее и куда более эстетично, чем большинство приземистых лошадок окружавших нас кочевников.

Всадники, тащившие за собой на буксире княжича и дружинников, проехали мимо нас, в сторону рощи, расположенной примерно в километре от того места, где мы были сейчас. Вскоре в ту сторону погнали и нас вместе с выжившими ополченцами, подбадривая криками и легкими покалываниями копий, хорошо хоть к лошадям не привязали.

Время клонилось к вечеру и болгары, очевидно решили встать здесь на ночлег, а роща им была нужна для разведения костров, на которых они собирались готовить ужин. Пленных полян кочевники разместили посреди лагеря поблизости от расположения своего хана, что дало мне возможность хорошо того разглядеть — это был широкоплечий черноволосый мужчина среднего роста, одетый в зеленый шелковый халат, под которым был виден кожаный доспех. На поясе украшенном золотыми накладками, висел длинный кинжал в позолоченных ножнах. А рядом сидел тот самый молодой болгарин, что разговаривал недавно с пленными, он, очевидно, был сыном хана.

Наш княжич со связанными руками сидел на земле неподалеку от пленных ополченцев и чем-то грустно переговаривался с выжившими дружинниками. Из-за шума, который производили кочевники, обустраивая лагерь, Владимира было совсем не слышно, но меня это нисколько не огорчало, так как его разговоры были мне совершенно неинтересны. Я внимательно смотрел по сторонам, запоминая расположение подразделений болгарского войска, как они ходят и как разговаривают. Примерно через час, когда начало смеркаться, кочевники сварили кашу и приступили к ужину. По лагерю распространился запах каши с мясом, которая мне успела порядком надоесть за время нашего похода, но теперь, когда желудок грустно урчал от голода, казалось, что лучше этой простой и сытной пищи нет ничего на всём белом свете.

Хан, который находился от меня примерно в тридцати-сорока метрах в окружении своих приближенных, сначала съел несколько ложек каши, затем что-то сказал одному из своих ближников и тот, выполняя приказ, подошел к княжичу, за шкирку поднял того с земли и отвел его к ханскому костру, там Владимиру связали ноги, но освободили руки и сунули в руки глиняную плошку с кашей, после чего тот жадно набросился на еду. Хан некоторое время поговорил с ним, потом снова подозвал ближника и тот, выполняя поручение своего властителя, отошел в сторону, поговорил с несколькими кочевниками, а потом подошел ко мне, и, потянув за шиворот, приказал:

— Пойдем, хан приглашает тебя разделить с ним ужин!

Я не стал сопротивляться и, поднявшись на ноги, направился к ханскому костру, где мне также как и княжичу связали ноги, освободили руки и дали плошку каши, на которую я накинулся с большим аппетитом. Тем временем хан продолжил разговор на славянском языке:

— Ну, что скажешь, Владимир, как тебе моё гостеприимство?

— Благодарю за ужин, хан Ундар! — Владимир вежливо склонил голову.

Это походная пища воина, — дружелюбным тоном произнес хан, — Однако ничего более тебе привычного я не могу предложить. У нас в походе все питаются одинаково — и хан, и простой степняк. Скоро тебя отвезут в стойбище, там будет более вкусная еда, думаю тебе понравится. Поживешь в степи, пока я с твоим отцом буду обсуждать различные вопросы, которых у меня к Ярославу накопилось довольно много, — Хан хищно усмехнулся, отпил отвар из переданной ему чаши, и продолжил, — Был бы ты смелым воином, я бы тебя женил на своей дочери, но ты трус и недостоин такой чести, — после этих слов княжич опустил голову и поставил плошку с недоеденной кашей на землю.

— Ешь, ешь, — по-доброму усмехнулся хан, — Я ведь даже не знаю, когда в следующий раз получится снова покормить тебя, — Однако Владимир сидел сжав губы, поэтому Ундар продолжил, — Ну дело твоё, только сразу предупреждаю, что жить в степи ты будешь долго, так что есть мои угощения тебе придется, ну или подохнешь с голоду. А вот его, — он показал на меня, уплетающего кашу за обе щеки, я бы женил на Айдане — самой красивой из моих дочерей, потому что это единственный достойный воин во всем твоем стаде трусливых баранов. Но, к сожалению, он не является княжичем, и я не могу отдать ему звезду степей. Но его ждет гораздо более достойная участь — я поднесу его храброе сердце в жертву нашему богу Эдфу. Уверен, властелин степного неба вознаградит меня за это удачей, а этого смелого воина пустит за свой пиршественный стол.

Тем временем, я разделался с кашей и, дождавшись, пока хан закончит свою короткую витиеватую речь, попросил:

— А попить можно? — Чем неожиданно развеселил хана и его приближенных. Отсмеявшись, Ундар кивнул своему ближнику:

— Дайте ему воды! — после чего тот сделал знак стоявшим за моей спиной воинам и вскоре к моему рту приставили горлышко кожаного бурдюка, из которого полилась вода, и я принялся жадно глотать, стараясь максимально заполнить свой желудок. Кочевник терпеливо держал бурдюк у моего рта, пока я не промычал, давая понять, что мне хватит.

После этого хан кочевников ещё минут десять нахваливал доблесть своих воинов и трусость славян, а когда закончил, меня отвели обратно к ополченцам и, чтобы не оставить шансов сбежать ночью, крепко связали мне, как и другим пленным, ноги, а вокруг пояса обвязали веревкой так, чтобы я не имел возможность просунуть руки вперед. Очень предусмотрительные сволочи, но так меня не удержать. До полуночи дергаться не было никакого смысла — в это время сон ещё не глубокий, более чуткий, а караульные ещё не успели устать. По этой причине я позволил себе вздремнуть пару часов, чтобы набраться сил перед побегом, а когда проснулся, то лагерь кочевников, хорошо вымотавшихся за день, уже спал мирным сном, лишь около пленных прогуливался одинокий часовой, сонно поглядывая по сторонам.

Стараясь действовать незаметно и бесшумно, в те промежутки времени, когда караульный отходил от меня подальше, я связанными за спиной руками выкопал в земле углубление и изловчился помочиться так, что урина заполнила вырытую ямку.

Не мешкая, пока жидкость не впиталась в землю, я опустил в углубление с мочей связанные кисти и принялся работать руками, чтобы намокшая кожа хоть немного растянулась. Полученного эффекта было совсем недостаточно, чтобы выдернуть руку из петли, но здесь мне помог один малоприятный прием, который довелось изучать ещё в школе ГРУ. Я выдавил большой палец левой руки из сустава, благодаря чему смог выдернуть её из петли, в результате путы ослабли, и далее я смог без больших усилий освободить правую руку. Так как приходилось ловить момент, когда караульный находится в отдалении и не смотрит в мою сторону, то весь этот процесс занял у меня около получаса, в течении которых казалось, что моё сердце стучит громче набатного колокола, а каждый производимый шорох разлетается на сотни метров вокруг. К счастью, в местной ночи и без меня было множество шумов, которые скрадывали мою возню — в траве пели цикады и сверчки, в роще ухали ночные птицы, фыркали и переступали с ноги на ногу болгарские кони, храпели, сопели и пускали ветры спящие кочевники.

Освободив руки, в течении получаса я сначала смог ослабить, а потом и совсем развязать веревки на ногах, полностью освободившись от связывавших меня пут. Потом я снял свои сапоги, и, дождавшись, когда клюющий носом часовой пройдет мимо, беззвучно переместился ему за спину, нанеся короткий удар кулаком в основание черепа, аккуратно подхватил под руки и опустил на землю бесчувственное тело, после чего одним движением свернул ему шею. Затаив дыхание, я огляделся и прислушался. Никакой реакции. Стараясь не производить шума, раздел труп, надел на себя латаный халат из пеньковой дерюги, пояс с плохоньким кинжалом и кожаный колпак, видимо, заменявший шлём остывающему в траве кочевнику. Далее, обувшись в свои сапоги, и взяв в руки трофейное копьё, я спокойной походкой направился в сторону рощи — наиболее подходящему направлению бегства.

На самой опушке меня негромко окликнул ещё один часовой, после чего, повернувшись к нему, я ответил:

— Якши! — не знаю, что это могло бы значить, но окружавшие меня болгары, многократно произносили это слово в самых разных ситуациях.

Однако караульному этого оказалось мало и он более настойчиво что-то спросил. Расстояние до него было около тридцати метров, силуэт просматривался плохо, поэтому я двинулся в его направлении, приговаривая:

— Ай, ай… Якши!

Болгарский часовой, видимо, начал что-то подозревать и, одновременно с новыми вопросами, сделал несколько шагов навстречу, стараясь разглядеть меня. Воспользовавшись этим, я резко, без замаха, метнул кинжал ему в грудь. Послышался тихий, жалобный всхлип и мертвое тело с громким, как мне показалось, стуком, рухнуло на землю. Я испуганно присел, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к окружающим звукам, но вокруг стояла тишина, разбавленная обычными ночными шумами. и стуком громыхающего в моей груди сердца. Этот труп я оттащил подальше в лес, забрал с него кинжал и оставил под кустом.

В роще стояла непроглядная темень, поэтому идти пришлось медленно, ощупывая землю ногами, чтобы не споткнуться обо что-нибудь. Пройдя так минут десять, я остановился в задумчивости — мне пришла в голову дерзкая, но довольно интересная мысль. Дело в том, что всё время после пленения, мой мозг был занят исключительно обдумыванием плана побега, отбрасывая в сторону все посторонние мысли. Теперь же, когда освобождение фактически состоялось, я уже начал задумываться и над более отдаленными перспективами, придя к выводу, что освобождение княжича может оказаться очень полезным для моей дальнейшей жизни в Хареве. Я ещё немного постоял, взвешивая шансы на удачу и, мысленно махнув рукой, развернулся, направившись в сторону лагеря кочевников.

Найдя труп второго убитого мной караульного, я раздел его, а затем, вернувшись в болгарский лагерь, подошел к спящему Владимиру и нагнувшись, тихонько ткнул его в плечо, а когда тот начал шевелиться, просыпаясь, тихо прошептал на ухо:

— Княжич, сейчас я перережу путы, и мы уходим из лагеря, если хочешь сбежать.

Вместо ответа Владимир открыл глаза и попытался разглядеть меня в ночной темноте, однако у него это не получилось и он шепотом спросил:

— Ты кто?

— Андрей, лучник, которого хан хочет в жертву принести.

— Дружинников тоже освободи! — потребовал он.

— Не получится, княжич! — возразил я, — Следов будет много, выследят нас.

— Без них не пойду, иди один! — отвернулся от меня Владимир.

Да что ты будешь делать! Вот же упертый баран! Я едва сдержался, чтобы не покрыть его матом. Потом сделал глубокий вдох-выдох и перерезал ремни на руках и ногах княжича, после чего перебрался к дружинникам, и по одному, толкая и предупреждая, освободил и их. Все эти манипуляции прошли незамеченными со стороны спящих поблизости кочевников и вскоре мы, крадучись, покинули вражеский лагерь.

В течении получаса наша группа беглецов пересекла рощу и вышла к берегу реки. Здесь у меня получилось отозвать в сторону Радомысла — единственного выжившего из десятников и объяснить ему ситуацию. Тот покивал головой, соглашаясь, и с тяжелым вздохом подозвал к себе остальных дружинников:

— Братья, не сможем мы все уйти, ворог нас быстро по следам выследит, поэтому двое должны будут отвлечь болгар и смертью своей остальных от врага уберечь.

— Не бывать этому! — Прервал его княжич и горячо продолжил, — Вместе пойдем, будет воля богов — вместе спасемся, а не будет, то вместе и погибнем в честном бою.

— Не встревай, Владимир, — сурово ответил ему Радомысл, — Нет в этом твоей воли, не смогли мы тебя уберечь в первый раз, так может хоть сейчас получится! Бросим вчетвером жребий — Андрей не дружинник и он нас спас, а у Покла, — упомянул он самого младшего из воинов, — Ещё сын не народился, нельзя ему погибать.

Десятник срезал четыре веточки, две укоротил и зажал их в кулак, оставив вершки снаружи, после чего протянул руку товарищам и те по одному вытянули жребий.

— Вот так, стало быть боги распорядились, — хмыкнул Радомысл, глядя на короткий обломок в своей ладони, — Оно и верно, достаточно я пожил уже на этом свете.

Радомысл и Первун, вытащившие жребий, отрезали и отдали товарищам по клоку волос, чтобы было что сжечь на погребальном костре, затем обнялись и расцеловались со своими товарищами, княжичем и мной, после чего, взяв трофейные копья, побежали вдоль речки вверх по течению — в сторону северских земель. Их задачей было оставить как можно больше следов и увести преследователей за собой. А основная группа, в которой остались я с княжичем, да трое дружинников, вошли в реку и по колено в воде направились в другую сторону — вглубь роменских земель, в надежде, что кочевники будут нас искать в противоположном направлении.

По моей приблизительной оценке, за то время, что оставалось до рассвета, мы смогли пройти около пяти километров и вышли на берег, когда восточная половина неба окрасилась утренней зарей, а в прибрежных зарослях, просыпаясь, птицы стали выводить свои трели. Найдя небольшую, но густо заросшую кустарником березовую рощицу, стараясь не оставлять следов, мы затаились в сени деревьев. Пропитания у нас никакого не было, но в рощице мы смогли найти немного земляники и малины, которыми слегка утолили голод. Весь день мы спали по очереди в кустах, со страхом ожидая, что вот-вот появятся кочевники. Однако те, видно, купились на нашу уловку, а может они и не имели возможности направить на наш поиск достаточно людей, всё-таки идет война, и у них могли быть другие задачи.

Когда стемнело, мы продолжили путь, но теперь двигались не по руслу реки, а по степи вдоль прибрежных зарослей кустарника. Местная лесостепь была довольно густо заселена — везде, где была свободная от леса земля, были засеянные поля и небольшие деревеньки, в одной из которых дружинники забрались в амбар и украли немного репы и зерна. Корнеплоды мы грызли по пути, а зерно на время днёвки замочили в воде, завернув в льняную рубаху. На этой стоянке мы, понимая, что скорее всего смогли уйти от кочевников, вели себя уже посвободнее, и хотя сохраняли осторожность, тем не менее разговаривали, обсуждая сложившуюся ситуацию. Княжич, находившийся в глубокой депрессии, совершенно не старался взять командование на себя, хотя и получалось, что последнее слово было за ним. Общее мнение (без учета моего, которое никто не спрашивал) было таково, что надо идти до реки Сула, украсть лодку и ночами доплыть до Днепра, а там на другой стороне уже будут поляне.

— И откуда только эти болгары взялись? — с тоской в голосе спросил самый молодой из дружинников по имени Покл.

— Знамо дело, откуда, — откликнулся княжич, хотя сам вопрос был похож на риторический, — Ведь их ханы испокон веку с роменскими князьями роднятся, да и у Марка жена тоже болгарка.

— И что, — заинтересовался я, — Наши пошли в поход на роменов, зная, что болгары им помогут?

— Да ведь далеко в их земли заходить не собирались, так, по краю пошуметь, попугать, а потом и договориться, — хмуро объяснил Владимир, — Мы же сильно с ними никогда и не воевали. Да и звать на помощь болгар себе дороже — небось степняки сейчас и роменов заодно грабят.

— А всё полянское войско видно полегло, — с горечью вздохнул самый старший из оставшихся дружинников, Силан — могучий богатырь с русой окладистой бородой.

— Полегло, — согласился княжич, — Как я понял из разговора с ханом Ундаром, когда он меня ужином угощал, не только он пришел роменам на помощь, а если у них было хотя бы три тысячи всадников, то нашим не выстоять, тем более что северяне шли отдельно, чтоб добычи больше взять.

— Угу, — вздохнуд Силан, — Пошли за шерстью, а вернулись…

— И не вернулись, — поправил его Покл.

— Угу, и не вернулись, — с грустью согласился Силан.

— А у устья Сулы крепость роменская есть? — я всё-таки решил принять участие в обсуждении дороги.

— Есть, как не быть, — согласился Покл, — Да мы же ночью, незаметно проплывем.

— А они, что — ночью часовых не выставляют? — не унимался я.

— Дело малец говорит, — подал голос обычно молчаливый Волчан — поджарый парень лет двадцати пяти со шрамом на лбу, — А то как они из-за войны там бдят сильно?

— И то правда, — подумав, согласился Силан, — Так-то они спят обычно, а их лодочники, что на купцов охотятся, ниже стоят, где Псёл впадает, но из-за войны могут и сильнее свою реку стеречь.

— И что теперь делать? — вступил в разговор княжич.

— Не надо к Суле идти, отвернем завтра от реки и пойдем прямо на запад, к Славутичу. Там роменских деревень нет, — после паузы предложил Силан.

— А как переправляться будем? — спросил Владимир.

— Лодки там не найти, — рассудительно ответил старший дружинник, — Но можно плот сделать, на нем и переплывем.

— Ладно, так и сделаем, — с безразличным видом согласился княжич.

На том разговор о дальнейшем пути завершили и опять вернулись к обсуждению болгар. Как выяснилось, некоторые из представителей этого кочевого народа уже перешли к осёдлому земледельческому образу жизни и живут в деревнях рядом с роменами.

Только землянки они роют круглые, и овец много держат — хмыкнув, заметил Силан, который за десять лет службы дружинником успел много где побывать, — Но эти, что на земле сидят, они смирные, грабежей почти что и не устраивают, а вот степняки — те лютуют, во время набега и своих пограбить могут, а уж роменов-то и подавно.

— И что, родство князей не помогает? — поинтересовался я.

— Как не помогать? — ответил Силан, — Помогает! Ближние болгары и не хулиганят почти, но вот те, что подальше живут, ближе к морю, так они с роменами не роднились, а своих дальних соплеменников не особо слушают.