Луна над Славутичем

Глава 24

Четырнадцатого июня шестьсот семидесятого года от причала Харевы-Киева отправился лодочный караван, состоящий из восьми лодок. В его составе была и лодка, на которой я прибыл сюда два года назад. Только сейчас я сидел не на веслах, а расположился на корме рядом со своей женой и дочкой. Путешествовать с таким маленьким ребенком было довольно рискованным мероприятием, но я не видел другого варианта. Не оставлять же Анечку с Настей в Хареве. Гребцы, выделенные старейшинами, гребли вполне энергично, и вскоре город, в котором остались первые два года моей самостоятельной жизни в этом мире, исчез из вида.

Наш путь был рассчитан таким образом, что каждую ночь мы ночевали в прибрежной деревне северян, причем, если мне с семьёй и старейшинам выделялось жильё, то остальная часть команды ночевала на берегу под открытым небом. Я при каждой возможности старался опрашивать старейшин, узнавая подробности жизни жиганских племен — каково население, обычаи, взаимоотношения с соседями и внутри племен, особенности земледелия и экономики. Заинтересовавшие меня факты, а также появившиеся мысли о дальнейшем развитии и первоочередных мероприятиях, я записывал на заячий пергамент под уважительными взглядами своих спутников, для которых владение грамотой было сродни колдовству и серьезно повышало мой авторитет в их глазах. В ходе бесед я выяснил, что численность мужчин, способных держать оружие, в подвластных мне племенах составляла около сорока тысяч человек. Однако оценка эта была весьма и весьма приблизительной, так как опиралась на весьма неточные ответы старейшин, заявлявших, что «ну тьма где-то будет, ежели всех собрать». Заселенные четырьмя племенами земли имели протяженность порядка ста пятидесяти километров с запада на восток и около сотни километров с севера на юг, занимая восточную часть бассейна реки Семь. Лишь два племени отщепенцев, отказавшихся принять христианскую веру, насколько я понял, по большей части жили уже в верховьях Оки. Кстати по поводу названия реки Семь старейшины пояснили, что, когда их предки в давние времена (более точную хронологию здесь никто указать не мог) пришли на берега этой реки, то она называлась по другому, но так как их было семь родов, которые потом разрослись до племен, то речку стали так и называть. На мой вопрос, где же ещё одно племя, мне ответили, что они ушли дальше на восток, и сейчас уже к жиганам не относятся, хотя и произошли из одного корня.

— Русами они сейчас зовутся, — почесав бороду, произнес Вышемир, рассказывая об ушедшем племени.

— Русами? — удивленно переспросил я, услышав такое знакомое слово.

— Ну да, — кивнул старейшина, — На языке либов вся земля к югу и востоку от Семи так и называется — Рус, что значит светлый, потому как там много белых гор и берега рек из светлого камня.

— И как они там выживают? — заинтересовался я племенем, от названия которого, судя по всему произошло и наименование моей далекой Родины.

— Да раньше-то нормально было, — взял слово Хован, — Они хорошо с болгарами уживались, бывало, правда, что буртасы набеги устраивали, но это редко. Земля в тех местах хорошая и много её, не надо лес выжигать. А сейчас им тяжело, новые булгары их грабят, да в полон уводят, русы пока держатся, а что дальше будет, неизвестно. Они себе князя избрали, войско собрали, глядишь, может и смогут отбиться.

— А что, болгары на вас только по осени нападают? — сменил я тему разговора, желая ещё раз убедиться в точности предоставленных сведений.

— Угу, — кивнул Вышемир, чьё племя более всего пострадало от болгарских набегов, — Так им всего сподручнее — урожай у нас убран, скот нагулял жирок, а им вскоре пора настает южнее откочевать, так что приходят они по осени и грабят. Твари поганые!

— А вы сами как защищаетесь?

— Да как… — он на несколько минут задумался, почесал седую бороду и со вздохом продолжил, — Первый раз когда они напали, мы такого вообще не ожидали, мирно ведь с ними жили, торговали, невестами обменивались, у меня жена вон, племянница хана Енора. Был бы он здесь, не допустил того непотребства, что сейчас его соплеменники творят. И соль раньше мы через них покупали, в два раза дешевле было, чем сейчас в Хареве брать. А соли сам понимаешь, на племя за год тьму пудов потребно, и вот как теперича жить? — он в сердцах хлопнул себя по колену и после горестного вздоха замолчал.

— А защищались-то как? — повторил я свой вопрос.

— Да никак мы не защищались, — махнул он рукой, — Прятались по лесам да оврагам. Последний раз, прошлой осенью, болгары мало смогли людей взять, попрятались все, но скота много увели, и урожай забрали, что спрятать не успели. Так ещё пару лет и с голода дохнуть начнем. Эту зиму-то едва перебедовали, — уныло закончил он.

Насколько я мог выяснить, мои новые подданные и без болгарских набегов жили значительно беднее полян, и этому было две причины: торговый путь до ромеев был значительно длиннее, климат хуже — зима длиннее и холоднее, а лето более засушливое, что сказывалось на урожаях. Несколько выручала близость Оки, по которой жигане ходили торговать с либами, меняя зерно на меха и речной жемчуг, которые пользовались устойчивым спросом у ромеев, но сейчас между «моими» жиганами и либами расположились два племени отщепенцев, поэтому перспектива такой торговли пока непонятна, да и на торговле в основном наживалась местная элита, простым земледельцам с этого мало что перепадало.

Впрочем, у полян было то же самое — социальное расслоение было весьма существенным. В то время как племенная верхушка могла себе позволить регулярно питаться мясом, иметь ювелирные украшения, дорогую одежду и обувь ромейского производства, обычные пахари жили практически натуральным хозяйством без особых излишеств — ели кашу, носили домотканую льняную или конопляную одежду, все лето ходили босиком или в лаптях.

Ещё находясь в Хареве, я обдумывал различные варианты заработка, так как считал маловероятной перспективу повысить обороноспособность опираясь только на доходы от местного сельское хозяйства, ведь, как говорил Наполеон, для войны нужны только три вещи: деньги, деньги, и ещё раз деньги. А на аграрном производстве много не заработаешь — эта аксиома мне была известна ещё из позапрошлого мира. Поэтому надо развивать промышленное производство, причём перспективных вариантов совсем немного. Первое о чем я подумал — это металлургия. Железные, а тем паче стальные изделия, здесь стоят довольно дорого и пользуются устойчивым спросом. Вторая идея была это производство бумаги. Как мне стало известно от Ефимия, папирус в империи имел довольно высокую цену — свиток длиной полтора метра и шириной двадцать сантиметров шел по два фоллиса. Если подумать и подсчитать соотношение стоимости папируса и коровы, то цена получалась сумасшедшая. Минусами обоих этих вариантов было то, что я имел довольно поверхностные знания о технологиях производства, но зато у металлургии был один неоспоримый плюс — широкий рынок потребления в славянских и прилегающих к ним землям, а вот бумагу можно продавать только ромеям. Поэтому после недолгих раздумий я решил всё-таки пока остановиться на металлургии — пусть и не получится сразу делать высококачественную сталь, но мне доступно построить более производительные печи, чем сейчас имеются у славян и организовать производство с разделением труда. Да и для войны железо важнее. Но и от производства алкоголя я не собирался отказываться. А бумага будет следующим шагом.

Беседуя каждый день со старейшинами, я старался как можно более глубоко проанализировать их психологические портреты — ведь мне предстояло ещё долго работать с ними рука об руку над развитием и обороной жиганских племен.

Хован. Самый старый из четырех старейшин и несомненный лидер, но лишь потому, что остальных пока это устраивает, большим умом не отличается, однако строит насчет меня далекоидущие планы — уже успел заявить, что я должен раместиться в его родовой деревне. Болезненно реагирует на возражения не только со стороны нижестоящих сородичей, но и со стороны коллег старейшин, хотя и старательно сдерживается, чтобы избегать конфликтов. Он является старейшиной ратичей — единственного их этих четырех племени, которое не граничит с болгарской степью. Ратичами они называются не потому, что любят воевать — ратиться (как племя Анечкиных родичей), а потому, что живут на реке Рата. Впрочем, все жиганские племена взяли свои названия от рек, вдоль берегов которых они поселились, кроме котлубан.

Будимир. Лет на пять младше Хована, которого слегка недолюбливает, но старается проявлять дружелюбие, характер спокойный и оптимистичный. Большим умом не отличается, но соображает неплохо. В лидеры не рвется, но и помыкать собою никому не позволит. Восприимчив к разумным доводам. Договороспособен. Свапичи имеют сравнительно небольшую и пока спокойную границу со степью, но при этом у них есть границы и с беспокойными роменами и относительно дружественными северянами, да и людоловы в их земли изредка пытаются наведаться. Так что союз с другими племенами им жизненно необходим.

Вышемир. Возраст около пятидесяти лет, волосы и борода русые, без седины. Размышляя о его характере, я охарактеризовал бы старейшину котлубан как сметливого и хитроватого деревенского мужичка. В мирное время будучи старостой он был на своем месте — и сам жил хорошо, и позволял другим, тем более, что его племя занимало наиболее плодоносные земли с меньшим количеством лесов, что положительно сказывалось на благосостоянии котлубан. Однако времена изменились, фактически началась война, а старейшина племени к этому оказался совершенно не готов из-за отсутствия опыта антикризисного управления. Впрочем, такие же проблемы были и у остальных племен. Ситуация ещё осложняется тем, что котлубане занимают в данной ситуации крайне невыгодное стратегическое положение имея самую протяженную границу с болгарской степью.

Кантемир. Самый молодой из четырех старейшин, который совсем недавно занял эту должность после смерти Турчана. В меру сообразителен, характер спокойный, флегматик. При моём общении со старейшинами предпочитает молчать, давая высказаться другим. Племя тускарей, главой которого он является, изначально, как можно догадаться из названия, жило на берегах одноименной речки, да и сейчас там проживает их большая часть и там же расположена родовая деревня старейшины. Однако в прошедшие мирные десятилетия немалое количество тускарей ушло южнее Семи и расселились на границе со степью, что сейчас является для них большой проблемой и головной болью для Кантемира.

Первые пять дней нашего путешествия мы двигались по Десне, которая в нижнем течении вширь мало уступала Днепру, затем свернули в Семь — гораздо более узкую и извилистую реку, блуждающую среди темных лесов и топких болот, а ещё через два дня земли северян закончились и вскоре мы достигли первого поселения жиган-свапичей, которое пряталось среди лесов на берегу небольшого притока. Как только мы причалили, сразу появилась делегация местных жителей во главе с главой рода — седобородым дедом по имени Окла в сопровождении четырех вооруженных мужиков.

Как выяснилось в ходе последовавшего вскоре торжественного ужина, несколько дней назад в этих местах к югу от Семи появился вооруженный отряд, скорее всего состоявший из ромен, которые и раньше были не прочь пограбить свапичей.

Из-за этих татей, которые себя роменами называют, на том берегу и не живет никто уже лет пятьдесят, — покачал головой Окла, рассказывая о проблемах с соседями, — А землица там хорошая, жаль, что без дела стоит. Ромены лет десять назад хотели там поселение устроить, но мы их предупредили, что это земля наша и спокойной жизни чужакам там не будет. Так и не решились, но бродят постоянно, всё неймется им, бывает и на нас нападают. В прошлый год трех девок утащили, а двух парней, что их охраняли, убили, душегубы треклятые.

Ещё немного пообщавшись на эту тему, мы пришли к решению, что на следующий день организуем совместную операцию под моим командованием. Надо помочь своим новым подданным и показать свои воинские умения. Окла выделял пятнадцать человек, умеющих держать копьё в руках, и из нашего каравана шло восемнадцать мужиков, не считая меня.

Ранним утром следующего дня во главе сборного отряда я переправился через реку и вскоре мы углубились в лес, следуя за проводником из местных, который должен был вывести нас к тому месту, где видели чужаков. Вообще, идти на операцию с отрядом, не прошедшим боевое слаживание и минимальное обучение, было несколько опрометчивым решением, но другого выбора у меня не было. Не сидеть же здесь несколько дней, в то время когда противник у нас под боком будет заниматься непонятно чем.

Разумеется, когда мы вошли в лес, своим бойцам я приказал идти бесшумно и они честно старались выполнять это указание, но, откровенно говоря, получалось это довольно плохо — то сучок треснет, то кто-то кашлянет или чихнет. Чтобы как-то снизить распространение шума, я приказал идти колонной по одному, выдвинув вперед проводника и ещё двух мужиков в качестве головного дозора.

Сам я шел во главе основной группы, сжимая в руках лук и стараясь быть постоянно настороже. Именно поэтому я успел броситься на землю, услышав хлопки тетивы, раздавшиеся из зарослей впереди по курсу. Всего в нашу сторону было произведено порядка десяти выстрелов. Впереди и сзади послышались стоны моих менее расторопных соратников, а я оценив направление, перекатился за ствол широкого дуба и крикнул, обращаясь к тем мужикам, что шли позади:

— Стыр, обходи татей со своими справа, Филин, иди слева! — хорошо, что я перед выходом разбил отряд на отделения по семь человек со своими командирами. Эти двое должны были идти в конце и вряд ли пострадали от лучников.

Отдав указания, я поднялся с земли и принялся стрелять на звуки в кустах, стараясь не слишком высовываться из-за дерева. Судя по крикам и ругани, донесшимся со стороны врага, пару раз у меня получилось попасть. Однако противник не собирался отсиживаться в зарослях, уповая только на лучников, и, после короткой перестрелки из кустов выскочило два десятка татей, которые с яростными криками бросились в мою сторону. Я успел подстрелить ещё одного врага, после чего отбросил лук в сторону и выхватил кинжал. Рядом со мной встали несколько жиганских мужиков, сумевших избежать вражеских стрел, но силы были сильно не равны и вся моя надежда была на тех, кто должен был обойти врага с флангов. Первым на меня бросился молодой безбородый парень весьма внушительной комплекции. Подбежав, он широко размахнулся топором, прицениваясь ко мне как к полену, чтобы разрубить поудобнее. Но я не стал ждать его удара, сделал быстрый шаг вперед и резко пырнул кинжалом в незащищенную грудь. На мгновение встретившись с ним взглядом, я увидел в гаснущих глазах искреннее недоумение и обиду, после чего ушел в сторону, прикрываясь этим телом от удара копья, которым меня попытался пронзить с беззубым криком следующий бандит. Этот противник имел клочковатую бороду неопределенного цвета, грязные, давно нестриженые волосы, но, несмотря на свой неряшливый вид, двигался тот быстро и умело. Промахнувшись первым выпадом, тать резко отпрянул назад, уходя от моего ответного удара. В следующее мгновение уже мне пришлось прыгнуть в сторону, так как со спины меня попытался атаковать ещё один разбойник — молодой светловолосый крепыш со шрамом на лице. Уйдя от удара, я отскочил за дерево и встал так, чтобы теперь меня мог атаковать только один противник, да и то из неудобного для себя положения. Шрамолицый без промедления ткнул в мою сторону копьем, но я смог уклониться, используя ствол дерева как защиту, что помешало ему довернуть острие в мою сторону, а в следующий момент я, перехватив левой рукой древко вражеского копья, рубанул по нему кинжалом, отсекая наконечник. В этот момент до меня добрался неряшливый и вновь, проявляя похвальную настойчивость, попытался меня проткнуть, но я вновь ушел в сторону так, чтобы теперь обезоруженный шрамолицый оказался у него на пути, мешая продолжить атаку. Неряшливый оттолкнул своего подельника в сторону, злобно выругался, и вновь бросился на меня. Однако тут подоспели мои тыловые отделения и положение врага серьезно осложнилось. Мой противник отвлекся лишь на мгновение, бросив взгляд на жиган, с криками приближающихся с фланга, но мне этого оказалось достаточно, чтобы отвести его копьё в сторону и всадить кинжал в солнечное сплетение, отчего тот умер, даже ещё не успев упасть на землю. Развернувшись к шрамолицему, я выставил в его сторону окровавленный клинок и яростно рявкнул:

— Брось палку! На колени! Руки за спину!

Тот испуганно выполнил все мои требования, после чего я быстро накинул ему веревочную петлю на кисти рук и приказал лежать не двигаясь.

Однако бой был еще не закончен. На нашем левом фланге шестеро бандитов сумели сгруппироваться и, подбадривая друг друга отборной руганью, умело отбивали атаки моих бойцов, которые окружили противника, но никак могли к нему подступиться, опасаясь нарваться на резкий выпад… Оценив положение, я поднял с земли свой лук и, встав за спинами своих соратников, несколькими точными выстрелами сломил сопротивление разбойников, после чего их добили разозленные своими потерями жигане. В пылу схватки они хотели прирезать и моего пленного, но я не позволил, так как рассчитывал его допросить.

После победы я приказал разгоряченным бойцам осмотреть окружающую местность, чтобы найти лагерь бандитов, а сам занялся лечением своих раненых при помощи ещё двух мужиков. К сожалению, двоих пострадавших пришлось добить, так как раны в живот не давали им никакого шанса на выживание. Ещё у восьмерых повреждения были менее опасными, и я был уверен, что большинство из них должны выжить. Закончив штопать и перевязывать бойцов, я осмотрел поле боя и подвел итоги: у нас девять погибших (включая тех, которых пришлось добивать мне) и восемь раненых. У противника погибли семнадцать человек (всех раненых добили) и один попал в плен. То есть изначально у нас было почти двукратное преимущество над разбойниками и, несмотря на это, потери все же были довольно большими по причине того, что противник обнаружил нас раньше и успел подготовиться к бою. Однако из-за того, что мы двигались колонной, враги не смогли правильно оценить нашу численность, потому что иначе они, скорее всего, предпочли бы спастись бегством.

Пока я осматривался, вернулись бойцы, отправленные на поиск вражеской стоянки и проводили меня к бандитскому логову, которое нашлось в трех сотнях метров от места боя.

— Тама было двое здоровых бандитов, двое пораненных и лошади, — поведал по пути двадцатилетний парень по имени Борзень, кстати, бился он хорошо, так как перед боем шел в колонне следом за мной и также как и я принял первый натиск, убив двоих разбойников и избежав ранений. Оправдал, получается, своё имя, которое здесь обозначало быстрого и ловкого человека.

Тех, что здоровыми были, мы порешили, а пораненных оставили, как ты сказал, — продолжил он рассказ о бандитском лагере, — Ещё там там шесть девок роменских, сильно они их попортили, несколько дней забавлялись.

— Получается, это не ромены были? — переспросил я.

— Да нет, наверное, — задумчиво протянул Борзень, почесав голову, — А может и ромены, потому как непонятные они, могли и своих взять для грешной услады. Поспрошать надо тех, кто жив пока!

— Ну да, умная мысль, конечно, спросим, для того пленные и оставлены, чтобы поспрошать.

Бандитский лагерь располагался на небольшой поляне, окруженной березами, поблизости от небольшого ручейка. Посередине поляны лежали два раненных бандита со связанными руками, чуть поодаль под самыми деревьями сидели шесть девушек лет четырнадцати-пятнадцати, а среди деревьев паслись стреноженные лошади. Первым делом я подошел к освобожденным пленницам и спросил:

— Далеко отсюда до вашей деревни?

Да верст тридцать, если по прямой, — ответил за девушек Стыр, — Тут самые близкие из ромен к нам Касии, тоже бандиты ещё те.

— Дайте им продуктов, и пусть идут, — приказал я Стыру и спросил у девочек, — Дорогу-то найдете?

— Не надо нам продуктов, — глухим, будто потусторонним голосом, ответила самая старшая из них, — Веревку дай аршина на четыре и мы пойдем, тут близко.

— Близко, веревку? — не понял я и вопросительно посмотрел на Стыра, так и стоявшего рядом со мной.

— Удавиться хотят, понятное дело, — как о само собой разумеющемся пояснил мужик, — Тати-то род их видать весь вырезали, а девок попортили, теперь их никто себе не возьмет, вот и остается им только в петлю… Так вот… Я тут как раз подходящую веревку видел, — Он оглянулся в одну сторону, в другую, отошел чуть вбок и вытащил из груды бандитских вещей веревку, которую со словами — Вот, крепкая, для этого дела сгодится! — протянул её девочке.

Та молча взяла веревку и, поднявшись с земли, направилась в глубь леса, остальные девушки побрели за ней следом, понурив головы.

По большому счету мне не должно было быть до этого никакого дела, всё-таки это представительницы чужого, враждебного племени, да и порядки здесь такие. Однако и молча смотреть на эту трагическую ситуацию не было никаких сил.

— Стойте! — крикнул я им вслед, не давая удалиться.

Девочки остановились и повернулись ко мне.

— Я Андрей, князь жиган, могу взять вас с собой, подберу для вас жилье и работу, вам нет необходимости самоубиваться.

Старшая постояла с полминуты в задумчивости, потом отрешенно покачала головой, развернулась и пошла в лес, а другие роменки безмолвными тенями двинулись за ней. Н-да, ситуация! И ничего не поделаешь, не связывать же их! А если веревку не давать, так они в реку топиться пойдут. Такие вот здесь нравы дикие. Ну да ладно, по большому счету это не моя проблема — я предложил им вариант, они отказались… Ведь, если подумать, даже у меня для них нормальной жизни не было бы — замуж их никто теперь не возьмет и окружающие будут всю жизнь вспоминать об их неполноценности. Так что сопли долой и займемся более насущными делами.

Подойдя к раненному пленнику, который со связанными руками и ногами лежал на земле, я опустился рядом с ним на корточки.

— Как звать, какого рода-племени? — задал я стандартный вопрос пленному бандиту.

— Иди ты до рога! Ничего тебе не скажу, тварь ты поганая! — дерзко ответил тот басовитым голосом, — Хоть режь меня! — и разразился отборной бранью, видимо, полагая, что я со злости подарю легкую смерть.

Надо сказать, что у славян этого времени ещё не было известно слово из трех букв, которое любят писать на заборах их далекие потомки. Вместо этого обычно употреблялось слово «рог», и когда хотели кого-то грубо послать в дальние дали, то говорили именно так — иди, мол, до рога. Отсюда, видимо позже и возникло слово «дорога», которого в этом времени ещё не существовало. И слово «дорого» очевидно, того же происхождения. Однако меня больше озаботил не оскорбительный отказ разговаривать, а голос, неожиданно напомнивший мне встречу с разбойниками двухгодичной давности. Своеобразный, довольно-таки, голос, с другим не спутаешь, встретились значит! От осознания этого даже настроение немного поднялось, ранее опустившееся ниже плинтуса из-за девушек-суицидниц.

— Скажешь, дружок, скажешь, — я слегка похлопал бандита по забинтованной ноге, отчего тот застонал сквозь зубы.

— Стыр, — обратился я к так и стоявшему рядом мужику, — Отведи-ка других пленных подальше, чтобы они разговора не слышали!

— Ага, сделаем, — кивнул мужик, который мне начинал нравиться всё больше и больше, как кандидат на офицерскую должность — расторопен, исполнителен и психологически устойчив.

Не дожидаясь, пока они отведут пленных, я сунул кляп бандиту в рот, потом положил его руку на бревно и ударил по мизинцу рукоятью кинжала, раздробив фалангу. Бандит замычал и выгнулся от боли.

— Скажешь, — уверенно повторил я, — Ни один человек не может вытерпеть хорошего допроса, но раз ты пока молчишь, тогда продолжим.

После четвертого пальца я уже видел по глазам, что разбойник согласен выложить всё, что знает, но для надежности ещё немного поработал над его руками, после чего вытащил кляп и информация полилась рекой. Звали его Буремир из рода Отришей племени Локничей, относящихся к Древлянам. Был он ни много, ни мало, четвертым сыном племенного князя Мирослава. Правда, это родство ему не давало серьезных преимуществ, потому что рассчитывать на княжеский титул он мог только после смерти трёх старших братьев, да и то только в том случае, если на то будут согласны старейшины. Поэтому купеческая стезя юному княжичу показалась куда более перспективным способом обеспечить себе и своим будущим потомкам безбедное существование. Выпросив у отца некоторую сумму, Буремир занялся торговлей, но оказалось, что это не такое простое дело, как изначально виделось со стороны. Как ни странно, его все хотели обмануть — старались всучить некачественное зерно по высокой цене, доказывали, что предлагаемые им железные изделия никуда не годятся и должны стоить вдвое дешевле, чем он намеревается за них получить. Со временем, он, может быть и смог бы набраться опыта и начать хорошо зарабатывать, однако на третий год своей купеческой деятельности его караван попал в ураган на Днепре, потеряв почти половину своего товара, часть которого к тому же была взята в долг. Отец восполнять его оборотные средства категорически отказался, указав на то, что тот уже самостоятельный муж и сам должен решать свои проблемы. Оказавшись в сложной ситуации, юный купец решил, что можно восполнить убытки за чужой счет. В его команде подобрались парни, не менее жадные до наживы, чем он сам, и такие же беспринципные, поэтому предложение заняться кровавым промыслом, они восприняли с воодушевлением, и вскоре началась его разбойничья карьера, которая к моменту нашей сегодняшней встречи длилась уже три года. Буремир у себя в племени считался преуспевающим купцом, а на просторах славянских земель он был обычным разбойником, который вместе со своей ватагой лишил жизни около полутысячи человек, забрав себе их имущество. В ходе нашей задушевной беседы он вспомнил и нападение на меня, посетовав, что недооценил одного безобидного с вида подростка и взял недостаточно подельников для нападения. Также он подробно рассказал, где находится его основная разбойничья база, где ещё оставалось восемь бандитов, охраняющих его добычу, а потом и поведал про свой последний рейд.

Для постоянно возрастающих аппетитов кровавого бандита, с речного пиратства добычи было уже мало, так как купцы ходили караванами с охраной, а если кто-то на свой страх и риск плыл на одиночной лодке, то с такого болвана дохода было совсем немного. Поэтому Буремир решил рискнуть и провести сухопутный разбойничий рейд, пройдя со своей бандой по землям, разделяющим роменов и северян, между которыми давно уже были враждебные отношения, при этом он нападал на приграничные селения, рассчитывая, что пострадавшие будут обвинять в нападении своих соседей с противоположной стороны. Три дня назад они учинили разбой в деревне роменов, где перебили всех жителей от мала до велика, оставив только нескольких девок для забавы, и ушли с ними в безлюдную местность, чтобы отдохнуть и подлечиться — атаман разбойников был ранен в ногу и ему требовалось не менее пятнадцати дней постельного режима. Ну а дальше мне было всё известно.

Закончив с Буремиром, я опросил ещё двух разбойников, которых пытать не потребовалось — им было достаточно вида своего окровавленного и просящего пощады атамана, чтобы развязались языки. Получив подтверждение правдивости слов бандитского предводителя, я перерезал ему глотку, а двоих пленных решил пока оставить живыми и приказал их покрепче связать.

После того, как мы собрали трофеи, которые оказались довольно богатыми, и навьючили лошадей, я уже собирался дать команду на выдвижение, но ко мне обратился Стыр:

— Княже, надо бы тех девок похоронить, они должны бы уже управиться, а то марами станут, всем плохо будет. Жечь не будем, только головы отрубим да закопаем, этого хватит, чтоб не поднялись.

— Хорошо, — согласился я, — Пройдем сначала за ними следом, похороним, а уж потом и в обратный путь двинемся.

Оказалось, Стыр и в следах неплохо разбирается, поэтому он пошел первым, указывая дорогу. И вскоре мы добрались до места, где роменки решили распрощаться с жизнью. Однако, вопреки нашим ожиданиям, пятеро из них были ещё живыми, и лишь одна, самая старшая, висела в петле.

— Чего это вы сидите? — строго спросил Стыр, увидев девушек, — По времени уже давно должны были успеть, дело ведь недолгое! Раз и готово! Вот что теперь с вами делать?

В ответ на его гневную речь, роменки разрыдались в голос.

— Вот дура! — уже более спокойно произнес Стыр, подойдя ко мне, — Она же должна сначала своим младшим помочь, а уж потом и сама удавиться, — он кивнул в сторону покачивающегося на веревке трупа старшей роменки, — Но вместо этого первой в петлю полезла, а эти испугались. И как теперича быть?

— С собой возьмем, — пожал я плечами, радуясь в душе такому исходу, — В христианстве считается, что за случившееся на них греха нет.

— Греха-то может и нет, — скептически согласился мужик, — Но в жены их никто теперь не возьмет, а как без мужика они жить будут? — Ну да, в этом насквозь патриархальном обществе обычный человек просто не может себе представить, как женщина может жить без мужчины.

— Работу я для них найду, пищей обеспечу, так что проживут как-нибудь, всяко лучше, чем в земле сырой лежать, — ответил я Стыру и подошел к девушкам, — Поднимайтесь, пойдете со мной, я не дам вас больше в обиду и позабочусь, чтобы у вас всегда была и работа и кусок хлеба.

Девушки, не переставая подвывать и всхлипывать, встали с земли и подошли ко мне, а я, увидев, что вопрос решился, дал команду выдвигаться в обратном направлении, оставив Стыра и ещё четверых мужиков, чтобы они похоронили мертвую роменку, а потом догнали караван, который с вьючными лошадьми по лесу двигался довольно медленно.

— Стыр! — подозвал я к себе мужика, — Скажи, ты ведь из местного племени?

— Ага, княже, тутошний я! — кивнул он.

— А ты согласишься пойти со мной дальше, я хочу свою базу у тускарей устроить?

— А зачем?

— Помощником моим будешь, вижу я, что ты мужик расторопный, сметливый, такие люди мне нужны будут. С вознаграждением не обижу.

Мужик шел некоторое время рядом, раздумывая, после чего ответил:

— Пойду с тобой, куда скажешь, княже, вижу сила в тебе есть и разум и доброта, много хорошего ты можешь для всех нас сделать, и я тебе в том помогу, чем смогу!

— Ты, кстати, в торговых делах опыт имеешь? — поинтересовался я.

— Ага, ходил десяток раз в Хареву, Будимиру помогал, я же племянником ему прихожусь, а к либам да северянам сам ходил.

— Хорошо, — кивнул я, — Нам торговать много придется, поэтому опытные люди нужны… А ты вот что ещё скажи, — сменил я тему, — У вас тут ведьмы опытные есть?

— Есть, куда же без них-то? А тебе зачем? Хворь что ли какая мучает?

— Да нет, у меня слава Богу, всё в порядке со здоровьем. Это роменкам надо зелье какое-нибудь дать, чтобы не родили от разбойников.

— А, вот ты о чем! Сделаем, как вернемся в деревню, я за Шкурой пошлю, она недалеко живет, к вечеру уже будет. Эта старуха в этих делах хорошо разбирается…

По возвращении в деревню тут же начались хлопоты по организации сожжения и тризны по жиганам, погибшим в бою с разбойниками. К моей радости, мне в этом участвовать практически не пришлось. Несмотря на то, что среди погибших были трое свежекрещенных христиан, местные решили делать похоронный обряд по старому, языческому обычаю. Точнее, они даже не подумали, что хоронить можно как-то иначе, а я не стал встревать в это дело, в котором и сам плохо разбираюсь. Так что к вечеру успели и организовать погребальный костер и поминальный ужин, здесь я не пожалел значительной части имевшегося у меня самогона, который разбавили квасом, получив вполне себе приличное пойло по местным меркам.

Однако за поминальным столом по большей части говорили не про погибших мужиков, а славили смелость и удачу нового князя жиган, то есть нахваливали мои подвиги. После третьей рюмки нашлись очевидцы, которые рассказывали, что я в одиночку порубал десятерых противников, общее количество которых к концу обеда перевалило за сотню. Ещё большее впечатление на них оказал полевой допрос главаря бандитов, который я проводил в присутствии достаточно большого количества свидетелей, вследствие чего я услышал за столом своё новое прозвище — Лютый. А что неплохо звучит — князь Андрей Лютый!