Любовь на краю света

13

Бесшумно я пошла за ним. Протоптанная широкая дорожка вела между многолетниками, папоротниками и деревьями. Хвоя и старая листва хрустели под моими ногами. Ной шел быстро. Его голубая футболка мелькала снова и снова, и я ориентировалась на нее. Земля была мягкой и влажной. Насекомые кружили над ярко-зеленой травой, ветвями березы и брусникой. Солнечным пятном в ложбине сиял пруд с черной водой. Ной сел на камень рядом с березой и направил свое лицо с закрытыми глазами к солнцу, свет которого, подобный свету театральных ламп, пробиваясь сквозь кроны деревьев, падал на него. У нас было мало времени. Сейчас уже половина двенадцатого. Я хотела повернуть назад, как вдруг в подлеске мелькнуло белое пятно. Как завороженная я наблюдала за ним. Сначала я подумала, что это один из хлопковых цветов. Но белая точка относилась к верхушке пушистого хвоста. И к лисе. Ной прислушался, открыл глаза, пошарил в своем кармане, вытащил что-то, положил себе в руки, которые он держал перед собой в форме тарелки. Лис выглянул из-за рваного корневища, подошел к нему и съел из его руки. Я не очень хорошо знакома с повадками лис, однако это показалось мне очень странным. Лисы не боятся человека? Я думала, они активны только ночью. Я ожидала, что теперь лис бросится бежать, но вместо этого он положил голову на грудь Ноя. Улыбаясь, он потерся об него и коснулся его морды. Он погладил его белоснежную грудь, и от удовольствия лис сделал движение головой. Он вел себя как собака. Я никогда не видела ничего подобного. Затем Ной обнял лиса и прижал ее к себе. Он сделал это так нежно и тепло, что у меня на глазах выступили слезы. Казалось, что это два друга. Лис забрался к нему на колени, лизнул его в шею, и Ной засмеялся. Он смеялся искренне, впервые показывая свои белые зубы, ямочки на щеках. Так он выглядел, когда был счастлив. Его счастье передалось моему сердцу, расширялось, тянулось и переливалось через край. Я ощущала мягкость, легкость, видела себя поднимающейся в небо на руках Ноя. Он был чем-то вроде Питера Пэна. Обладал силами, о которых, возможно, и сам ничего не знал. Счастье захлестнуло меня. Мои колени подкосились, и я должна была опереться на ствол березы. Против моей воли своим смехом он сделал меня безоружной. Я попыталась снова взять себя в руки. Все просто. Все хорошо. Он не был Питером Пэном, который мог улететь отсюда, он — всего лишь — посмеялся и погладил лису: как только в игру вступали животные, я теряла почву под ногами. Наверное, я почувствовала бы нечто подобное, если бы, скажем, сестра Фиделис погладила лису. Мое ощущение счастья было связано только с лисой. И более ни с кем.

Раздался треск. Я наступила на ветку. Этим шумом я нарушила мирную сцену. Ной вздрогнул, мирное выражение слетело с его лица, а лиса убежала. Я повернулась и понеслась, что есть сил, назад, в особняк.

Задыхаясь, я взяла кувшин, который стоял на столе на веранде, налила воды в стакан и постаралась угомонить бабочек, которые хотели поднять бурю в моем животе. Ной поднимался по ступенькам и задержался рядом со мной, услышав мои глотки.

— Я в бассейн, — сказал он холодно. Ничто более не напоминало о его добром и искреннем смехе. У Ноя было два лица. Официально он показывал мне только напряженное, недовольное и озабоченное лицо. Этого с меня было достаточно. В противном случае я, возможно, претендовала бы на то, чтобы стать его добрым другом. Судя по тому, каким он был сейчас, его ненависть ко мне только выросла.

Во время тренировки наше общение было сведено к минимуму. Он по-прежнему удерживал меня от прикосновений. Когда занятие и обед завершились, я поспешила в свою комнату и бросилась на кровать. Мне было неприятно от того, что Ной отравил мое место в раю. Все могло бы быть просто фантастически. Я была горда собственной решимостью, оказалась достаточно сильной для того, чтобы провести отпуск без родителей. Но как приятно было бы иметь друга, вместе с которым можно было бы наслаждаться моей новой свободой. Мое тело дышало силой, а я была более одинокой, чем когда-либо.

Время стало незаметным и потеряло свои границы. Я скользила по нему, как очищенная рыба по кафельному полу, и потеряла всякий ориентир. Только когда Ной был рядом, спираль времени закручивалась, как галактика вокруг собственного центра, который притягивает все силы к себе. Мои мысли вращались вокруг него одного. Даже чемодан уже не казался мне столь важным. Я просто надеялась на то, что Ной наконец меня примет, что он позволит мне приблизиться, быть рядом с ним, однако он заставлял меня безостановочно вращаться и обращался со мной все так же отвратительно.

Он чувствовал, когда я была рядом или в одной комнате с ним, и постоянно грубил мне. Он поставил барьер между мной и собой. Он не говорил мне ни единого слова. Он игнорировал меня. За исключением совместных обедов и занятий в бассейне он старался не попадаться мне на глаза. Он как будто специально прятался от меня. Он бегал вокруг озера так, как если бы его преследовала стая голодных волков. И затем исчезал в лесу. Выезжал ли он с Виктором, я не знала. Но, наверное, это было так.

— Что я тебе сделала? — спросила я его после особенно молчаливого занятия по плаванию.

— Ничего, — холодно заметил он и вышел.

Больше всего мне хотелось бежать за ним и бить его кулаками по спине. До тех пор, пока он наконец не примет меня.

Мое поведение начало медленно меняться. Я требовала ответа, хотела знать, почему он вел себя так. Я начала преследовать его, как сталкер. И поняла, что не устаю наблюдать за ним. Ловко, как ягуар, передвигался он по этому старому дому, будто сливаясь с ним, становясь одним из предметов, вступая в немой диалог со стенами. Я не могла насмотреться на него. Что-то случилось со мной тогда, когда я увидела его вместе с лисой, что-то, что не принесло мне счастья. Хотя он вел себя отталкивающе, мое сердце начинало биться чаще всякий раз, когда я видела его и даже когда я только думала о нем. Я не хотела, но это случилось, и я ничего не могла поделать.

Я ненавидела себя за то, что кинулась за ним вдогонку, как капризный ребенок, который хотел, чтобы мама купила ему леденец. Я ненавидела себя за то, что я была такой впечатлительной, но я увидела его счастливое лицо и с этого момента поняла, что в нем есть нечто такое, что он скрывал от посторонних взоров. Я хотела бы знать, что происходит у него внутри и каким он был на самом деле. Вместе с тем меня раздражало, что я не могла сказать ему со всей прямотой в лицо, что он не может так неуважительно обращаться со мной, что этим он ранит меня и что мне, вообще, нет никакой нужды в том, чтобы учить его плаванию. И больше всего я ненавидела себя за то, что я не могла насладиться завоеванной свободой. Я хотела освободиться от своих родителей, поэтому я была здесь. Но вместо того чтобы радоваться, я преследовала упрямого слепого, который ничего не хотел знать обо мне. Меня съедали угрызения совести, поскольку я не могла подавить мысли о страданиях родителей. Здесь было хорошо, но мне их все же не хватало. Я чувствовала себя одиноко. Одиноко, как гигантская скала, с которой я сближалась все больше и больше. Мне хотелось узнать, что было за ней, но я никогда не смогла бы преодолеть эту глыбу из камней и щебня. Скорее можно сломать зубы и свернуть шею, чем попасть на нее. Единственно приятным в этом гиганте была длинная тень, которую он отбрасывал после полудня.

— Вас что-то беспокоит? — спросил меня Ансельм, выходя из сада с пучком травы в руках и прерывая мои размышления на веранде.

— Нет, — сказала я, громко рассмеялась и покачала головой.

— Я обратил внимание, что в течение некоторого времени вы сидите здесь в глубоких раздумьях. Возможно, вы хотите поговорить?..

Конечно, я хотела поговорить, но что-то удерживало меня от того, чтобы излить перед Ансельмом душу. В нем было нечто отталкивающее.

— Вы уверены, что не хотите поговорить? — спросил Ансельм еще раз.

— Абсолютно… Все в порядке.

Улыбаясь, я стала спускаться по лестнице и прошлась вокруг дома, может быть, при этом даже что-то насвистывая. Потом я упала в траву, радуясь, что не открыла свое сердце Ансельму, который хотел вытянуть из меня информацию. Гораздо больше меня интересовало, где была комната Ноя. Я так ни разу и не видела ее. Казалось, он сливался с домом, как только входил в него.

Он пользовался разными входами, разными лестницами, как будто желая спрятаться от меня. Я старалась следовать за ним, но он, казалось, необъяснимым образом растворялся в воздухе. Я ходила по дому под скрип половиц. Проходила одну спальную комнату за другой. Большинство кроватей не были убраны. Здесь были большие и маленькие спальни, но все они имели выход на балкон.

И вот за тяжелым бархатным занавесом в нише я обнаружила узкую винтовую лестницу, ведущую наверх. Я не могла удержаться, поднялась по ней и оказалась перед дверью. Она была заперта, но на коврике перед входом была выпуклость. Я нашла под ним ключ, открыла дверь и вошла в темный коридор. Отвратительный запах аммиака и дезинфицирующих средств на миг заставил меня остановиться. Я пыталась не дышать носом. Здесь было прохладно и темно, очень темно, почти как в кинотеатре. Я побежала по коридору. Слева и справа двери плотно примыкали друг к другу. Незаметно я коснулась одной из многих дверных ручек — это была голова буйвола, инкрустированная бисером. Роскошно. Я поняла, что в этом запретном коридоре каждая дверная ручка была оформлена по-своему и все они очень хорошо ложились в руку. Чуть дальше я разглядела черепа носорога, тигра с открытой пастью, голову гадюки. Последнюю я решила повернуть. Дверь отворилась. Сильный запах ладана чуть не сбил меня с ног. В центре стоял створчатый алтарь, на котором были изображения. Подсвечник, крест и иконы перед ним. Скамеечка для ног. Здесь было довольно темно, окон не было, поэтому я потянулась за спичечным коробком на жертвеннике, чиркнула спичкой и поднесла ее к одному из изображений на алтаре. Мой пульс усилился. Внезапно мне стало дурно. И все же на одной из них я смогла разглядеть сцену, когда пригвожденного и истекающего кровью Иисуса со вспоротыми конечностями несли на кресте, причем его пульсирующее сердце открыто свисало из измученного тела.

На другой картине было изображено убийство новорожденных римлянами, которые голыми руками вырывали сердца из маленьких детских тел. Она имела кроваво-красный цвет. От тяжести увиденного я чуть не потеряла сознание и, спасаясь от приступа паники, охватившего меня, решила больше никогда не возвращаться в эту комнату и в этот коридор.

Едва миновав винтовую лестницу, я снова встретила Ансельма с пылесосом, веником и тряпками. Казалось, он всегда убирался именно там, где была я.

— Все в порядке? — спросил он снова и сделал это так, как будто его это действительно интересовало. Однако меня он не мог обмануть. — Вы заблудились?

— Я думаю, да, — сказала я, прошла мимо него и в очередной раз вспомнила о чемодане.

Я подступалась к нему с помощью ножниц, отвертки, ножа, огня и воды. Ничего не помогало, и это все более нервировало меня.

Только ночью, когда Ной играл на рояле, я была спокойна.

Я по-прежнему помогала Виктору таскать бревна и ветки из леса. Однажды он взял меня за плечи и заговорщицки сказал мне:

— Оставь Ноя, девочка. Он не принесет тебе счастья. Насчет этого мальчика у судьбы другие планы. Планы, о которых ты совершенно точно ничего не знаешь, поверь мне.

Я с удивлением посмотрела на Виктора.

— Я ничего не хочу от Ноя! — Я сказала, натянуто рассмеялась и спросила саму себя, что знал Виктор о планах «судьбы» касательно Ноя.

— Ну, тогда ладно, хорошо, — проговорил он, и я снова почувствовала, что теряю почву под ногами.

Видимо, от его внимания не ускользнуло то, что я открыто преследовала Ноя и следила за ним. Итак, нужно сделать выводы. До сих пор никому еще не удавалось разбить мне сердце, потому что я не давала такой возможности. К тому же это было бессмысленно. После того как я покину особняк, я никогда более не встречусь с Ноем. Он забудет меня быстрее, чем я приеду домой. Ведь он живет в другом веке, а машина времени, к сожалению, сломана, и всегда оставалось нечто, о чем я ничего не знала.

После одной бессонной и слишком тихой ночи я решила не мучиться дальше. Время пришло. Я должна сделать то, на что долго не могла решиться, — сказать сестре Фиделис, что моя работа была окончена. Я должна сделать это, иначе будет слишком поздно. Все кончено!