Любовь на краю света

28

Как мы пережили переезд через засушливую пустыню, для меня осталось загадкой. Как только мы добрались до ущелья, Виктор открыл все окна. Ной, казалось, не видел, что происходило вокруг него. Слова путались у него на языке. С чудовищным усилием он сделал выдох, словно держал нечто, слишком тяжелое для него, после чего с ужасным хрипом вдохнул воздух. Я надеялась, что этот хрип не прекратится. Ведь если он дышит, значит, он жив.

Целая вечность прошла, пока мы добрались до виллы. Ной выдохнул с таким звуком, который обычно издают мехи, затем резко откинул голову назад; при этом у него был такой вид, словно из него вышел весь воздух. Вдруг — мы все вздрогнули — его грудь набухла, и ему снова удалось наполнить свои легкие воздухом. Как в лихорадке он бредил на нескольких языках — английском, французском, латинском, но лучше всего звучал его испанский. «Оливки, — бормотал он. — Вам нужно спуститься с дерева… слишком поздно… мы опоздали… Un niño murió al atragantarse con un hueso de aceituna»[15]. Я не поняла ни одного слова.

Ансельм не задавал никаких вопросов, хотя, очевидно, он не ожидал встретить нас так рано. Он подбежал к машине и помог Виктору провести Ноя по лестнице. Сестра Фиделис нервно шла за ними и не хотела ничего знать о том, что я следовала позади.

Как сквозь пелену я заметила беспорядок в комнате Ноя, который еще вчера бросился мне в глаза, поскольку я думала, что слепые содержат вещи в идеальном порядке. На столе рядом с пишущей машинкой были разбросаны магнитофонные кассеты, между ними батарейки, старые конфеты, монетки, раковины, камни, шишки и очень крупные перья. Он задержался у стола, пока сестра Фиделис открывала дверь, которая вела на собственную террасу — комната Ноя отличалась от других тем, что не была связана балконом с другими комнатами.

Виктор переложил одежду Ноя на переполненный стол и усадил задыхающегося Ноя в кресло. Его голова свисала, как увядающий цветок, он держался за живот, а его глаза были закрыты. «Далеко не… сбрось мне восьмерки… я тебе сейчас дам веревки… нажми на тормоза… рычаг… Петух… Что ты делаешь с петухом?.. Отвести его на мельницу». О чем он бредил? «El gallo no morir»[16]. Вместе мы взяли его и повели к железной кровати на террасе. Он продолжал нести бессвязный бред на нескольких языках. Утомленный, он упал на матрас.

Сестра Фиделис сняла с него ботинки и носки, укрыла и провела по лицу влажной тканью. Только сейчас она увидела, что я, оцепеневшая от шока, стояла в дверях.

— Ирина, вы можете отправляться спать! Сейчас мы не можем ему ничем помочь.

— Но… вы хотите оставить все как есть? Ни врача? Ни больницы?

— Воздух — это единственное лекарство. Нам сейчас нужно набраться терпения и надеяться, что он получил не слишком большую дозу яда.

— Это же абсурд, — пробормотала я, сделала шаг назад и чуть не натолкнулась на Ансельма, который принес термос с чаем.

— Все будет в порядке, — сказал он невнятно, обращаясь ко мне, но в его голосе было мало надежды.

Но даже если с Ноем «все будет в порядке», он казался действительно смертельно больным — аллергией на людей, аллергией на цивилизацию или что-то иное во внешнем мире. Значит ли это, что придется оставить его в покое, что он обречен вечно жить здесь? Не в силах постичь это, я села на скамейку на открытой веранде и почувствовала едкий дым сигарет. Виктор стоял у перил и, делая очередную затяжку, обернулся ко мне:

— Никто же не думал, что так выйдет, верно?

Я покачала головой, как немая.

— Черт побери! — вдруг закричал Виктор. — Что-то убивает его.

Клубы дыма развевались вокруг него.

Я улеглась в постель, разбитая, словно старая собака. Внутри у меня все ныло. Но я не могла оставаться в своей комнате. Я прокралась обратно к Ною, но сестра Фиделис не пустила меня к нему, и я осталась сидеть у его дверей со своими надеждами и опасениями, не попадаясь никому на глаза.

Завтрак на следующее утро выпал — на столе стояли только чашка кофе для пробуждения, хлеб и немного джема. Никто ни к чему не прикоснулся. Сестра Фиделис иногда выходила из комнаты Ноя, и во время одного из ее выходов я вскочила и, посмотрев на нее с надеждой, сказала:

— Как он?

Она только покачала головой и убедительным тоном сказала:

— Вы должны понимать, Ирина. Ему нужен отдых. Вы причиняете ему слишком сильное волнение.

При каждой возможности я заглядывала в его комнату. Они перенесли его с террасы. Дышал он теперь нормально, однако сохранились высокая температура, и бред на иностранных языках, и блуждающий взгляд. Я хотела к нему, но сестра Фиделис не допускала меня и сама присматривала за ним круглые сутки. Я испробовала все возможности, но она оставалась непреклонна. Мне казалось, что она сама после нескольких бессонных ночей едва может стоять на ногах.

— То, что вы делаете, безответственно, — сказала я. — Как вы можете заботиться о нем, если сами находитесь в таком плохом состоянии?

Вопреки моим ожиданиям она остановилась и бросила на меня усталый взгляд.

— Ну хорошо, — сказала она тихо. — Один час. Я даю вам один час! Я отойду немного освежиться.

Когда она ушла, я зашла в комнату Ноя. Пахло болезнью и теснотой. Я села на его кровать. Он был словно окаменевший, с каплями пота на белоснежном лбу. Я протерла полотенцем его лицо и взяла за руку.

— Карабин, возьми карабин, — сказал он сердито.

— Что ты говоришь? — прошептала я и провела по его голове рукой. Казалось, он не заметил этого. Я сидела рядом с ним и молилась всем ангелам и святым.

— Creo que es el calor![17] — вдруг воскликнул он. — Что ты делаешь в моем сне?.. Кто ты?

Он проснулся и увидел, что его рука лежит в моей.

— Марлен? Это ты? — шепнул он.

— Да. — Мне хотелось смеяться от счастья, ведь он снова вернулся к жизни. Я хотела коснуться его лица, но он оттолкнул мою руку.

— Ты все еще здесь! — сердитый тон его голоса я сначала вообще не приняла всерьез.

— Конечно, я здесь, — сказала я. — А как ты думал? Ты же болен!

— Я не болен. Что за проклятие! Неужели ты не веришь мне? Тогда иди! Уходи, если ты не доверяешь мне! Ты должна уйти! Разве ты не слышала? — Он начал кричать, агрессивно и громко. — Я сказал, чтобы ты ушла. Я уже достаточно убедился в том, что ты мне не веришь. Я больше не хочу тебя видеть! Никогда больше! Уходи и оставь меня наконец в покое!

— Я хочу помочь тебе, — начала я, задыхаясь от слез.

— Помочь? Это ты называешь «помочь»? Так выглядит для тебя помощь? Я думал, что люди, которые любят друг друга, доверяют друг другу. Ты не любишь меня! Ты обманывала меня.

Он начал бить меня кулаками. Я отступила назад, попыталась успокоить его, но он продолжал до тех пор, пока не пришла сестра Фиделис, которая также накричала на меня и чуть не силой вывела из комнаты.

Вся в слезах, я убежала, села на мягкое кресло в одной из многочисленных комнат. Передо мной на столе лежал венок из рогов оленя. На стене висела репродукция с изображением охотника, стреляющего в уток, и изображение святого.

Сначала я подумала о том, что его поведение связано с приступом лихорадки. Однако стоило ему заговорить со мной, как лихорадка прошла. Я не понимала этого, но противоречие, появившееся в моих мыслях, парализовало меня. Прошло несколько дней, а я все сидела сложа руки. Передо мной проносились отдельные сцены, на которых я пыталась задержать внимание: сестра Фиделис положила градусник ему в рот, Ансельм принес ему суп. Вместе они отвели его в душ. Бессонные ночи при изнуряющей жаре. Бредовые рассказы Ноя на иностранных языках, в которых снова и снова возникал какой-то петух. Летний зной, мерцающий над вершинами гор. Ной, завернутый в одеяло, при 30 градусах в тени, с горячим чаем. Время без языка. Время притупленных чувств. Тоскливое и потерянное. Снова и снова Ной не обращал на меня внимания.

— Почему ты не уходишь? — постоянно говорил он мне.

Мы избегали друг друга, но когда однажды я осталась наедине с Ноем, то мне показалось, что я была для него воздухом. Это было почти как вначале, когда он на меня только рычал. Я чувствовала, что что-то не так, и убеждала себя в том, что Ной сам понимал, что болен, и что он хотел избавиться от меня из любви ко мне. Я не хотела признаться самой себе в том, что он был прав — я не верила, что его кто-то хотел отравить. Это звучало совершенно абсурдно.

Вся вилла превратилась в дом с привидениями, каждый осторожно пробирался, стараясь не задеть другого, и никто не говорил больше необходимого. Виктор как сквозь землю провалился. И я чувствовала себя зомби.

— Я рада, что вы здесь, — сказала сестра Фиделис однажды вечером, когда я заглянула в комнату Ноя, который уже спал.

Монахиня, казалось, подавила свой гнев против меня. У нее было серое лицо, и я подумала о том, спала ли она в последнее время. Совершенно изможденная, она ушла, оставив меня на ночь дежурить у его постели.

Подогнув одну ногу, я села на мягкий стул и смотрела на Ноя до тех пор, пока не устали глаза. Я почти задремала, как вдруг его голос проник в мой сон.

— В моей крови яд, — запинаясь, сказал он.

Я испугалась и не решилась зажечь лампу. Лунный свет был не слишком ярким — и тем не менее я смогла увидеть, что его глаза были широко открыты. Он выглядел жутко и наводил на меня страх. У меня было ощущение, что это мертвец. Слабым голосом он что-то говорил, и я не была уверена, что он вообще проснулся. Я наклонилась к его рту, чтобы расслышать то, что он шептал.

— Они подсыпали мне что-то в воду… Я попробовал… горький… запах… я знаю его… так пахнет смерть… Это был яд… я мог чувствовать, как он попал в мою кровь… захватил мое дыхание… вывернул наизнанку мои внутренности… мне никто не верит… никто… даже Марлен… Марлен… Марлен… не верит мне.

— Ной, — сказала я беспомощно. И еще раз: — Ной.

Он не реагировал. Я не была уверена, спит ли он, и порой уже не понимала, жив ли он вообще. Я никогда не видела такое безжизненное, каменное лицо. Я больше не могла смотреть на него, рыдая, упала на пол и почувствовала, как мое сердце разбилось на две части: чувство, захлестнувшее меня, было ужаснее, чем все, что я испытывала до сих пор. Это правда. Ной страдал от мании преследования, и я просто не хотела признать, что это так. Судя по его поведению, он действительно видит такие вещи, которые не соответствуют действительности.

Я не знаю, сколько времени я провела, сидя на полу. В какой-то момент его рука выскользнула из-под одеяла и повисла у края кровати. Я взяла ее, включила свет и стала не спеша рассматривать ее с внутренней стороны, а затем взглянула на свою: его рука была прозрачной, моя — бронзовой от света лампы. Я сложила наши руки вместе; его пальцы были толще, чем мои. Вены, сосуды, суставы. Его кровь. Моя кровь.

И тогда у меня возникла сумасшедшая идея.

Словно укушенная насекомым, я вскочила, бросилась к столу и, порывшись в нем, среди нагромождения разных предметов нашла нож для бумаг, очень острый, и, не понимая, что я делаю, провела им по ногтевой пластине его большого пальца, а затем — по своей, причем моя рука даже не дрогнула. Наша кровь смешалась, по его телу пробежала судорога, грудная клетка начала ритмично двигаться. Я прижала наши кровоточащие большие пальцы друг к другу, крепко-крепко, так крепко, что было больно.

Лихорадка Ноя пошла на убыль. Уже на следующий день ему стало значительно лучше. Он встал, против воли сестры Фиделис, и сделал один круг по дому, медленно и на дрожащих ногах, но самостоятельно. Со мной он больше не хотел говорить, и меня это очень смущало и огорчало, однако я не сделала ни малейшего усилия, чтобы вступить с ним в контакт. С чувством выполненного долга я вышла на несколько минут на террасу, чтобы подышать ночным воздухом, и почувствовала, как сильно я была влюблена. Неужели я потеряла его навсегда? Что будет дальше?