Маг четвёртого ранга

Глава 16 — Грустный человек

Портовый город Фикар. Бухта Северного Моря.

Кади не помнил родителей. Он даже не знал были ли они у него, или он сразу родился на улице. Из раннего детства он помнил лишь голод, вонь. Помнил, как сильно чесалось его грязное тельце, как холодно было ночами шлёпать по каменной мостовой, и шугаться малейшей тени, похожей на человека. Он всех боялся, потому что его часто били, как дворняжку блохастую, что под ногами путается. Тогда у него тоже были блохи, и он мало чем отличался от собаки. Возможно, он бы и умер там, непонятным зверёнышем, скитающимся по улицам Фикара в поисках еды. Но судьба улыбнулась Кади, и он встретил Брука. Брук был большим, сильным, и очень красивым. Он носил синюю форму стражника, у него при себе всегда была короткая острая шпага. Брук очень сильно напугал его в их первую встречу, но оказался добрым человеком и накормил его, а потом отвёл к будущей семье… Брук его спас, и он никогда не забывал о долге благодарности за свою жизнь.

Ранее утро торговой пятницы, в этот день в Фикар приезжает много всякого люда, в том числе и богачи. Великий торговый город переполняется шумом и кошелями с драгоценными монетами. Это идеальное время для аккуратного и незаметного резчика Кади.

Он неторопливо топает по каменной мостовой уже совсем другим человеком, нежели тем зверёнышем, которым был в детстве. Теперь у него есть элегантный сюртучок, брюки на дворянский манер, и пара ботиночек с железными пряжками. Он коротко стрижен, причёсан, и тщательно умыт. Всем своим видом – сыночек богатого горожанина, но никак не тот, кем он является на самом деле.

Одна маленькая проблемка выделяет его из толпы, один рукав рубахи пустой болтается на ветру. А ведь так было не всегда, однажды в давний день он сильно напортачил, и попался стражнику, которому не стоило попадаться… а Брука рядом не было. Ему отрубили руку, как воришке и бросили в яму, где делали с ним нехорошие вещи, пока он безвольный, онемевшей от боли, куклой валялся на твёрдой земле, истоптанной десятками грязных лап.

В тот раз Брук снова спас Кади, ворвавшись в яму метеором и раскидав толпу нечистых вонючей зверей, которым когда-то был и сам Кади.

Кади не любил вспоминать тот день, но он всё равно вспоминался, как бы он не пытался отгонять от себя нервные до дрожи и коликах в руке, мысли, прочь.

Кади попытался, как он делал это всегда в такие моменты, ускориться и сорваться с места в стремительный бег. Промчаться по улицам со всей скоростью, пока ноги не начнёт ломить, а в судорожно дрожащей груди не закончится воздух. Он сделал так и сейчас. Разогнался, огибая немногочисленных прохожих, и весело клацая ботинками по дороге, рассекая сверкающие брызгами лужи, он влетел в переулок удовольствий, один из многих в Фикаре, этот же был у рыбного квартала, что при порте, не далеко от их общей семейной лежки. В квартале сейчас было сумеречно, многие «шаловливые дамы», как их называли свои, отправлялись отсыпаться после ночных трудов. Потому Кади сильно разогнался по прямой, не найдя никаких препятствий для разбега, он оглядывал вывески борделей, проносясь мимо. Но на «Ласковой кисе» нога его споткнулась о неровный камень брусчатки, и он полетел вперёд уже в неконтролируемом падении, грозящим окончиться для него разодранными коленями, и отбитыми локтями… что недопустимо, ведь приведёт к порче рабочего наряда и Брук будет очень злиться…

Кади думал об этом, а в это же время очень твёрдая каменная мостовая летела к нему навстречу, неизбежно, словно время замедлилось. Он знал, что сейчас будет очень больно и обидно, и заранее прикрыл глаза…

Но падения не случилось. Вместо этого его подхватили тонкие пальцы, притянули к пышному бюсту. Пахнуло увядшими лилиями, табаком, и перекисшим вином. Пышные, слегка влажные губы коснулись его лба. И Кади открыл глаза, рассмеялся, обнаружив себя в объятьях Клотильды, мамаши Ласковой кисы.

— Когда-нибудь ты точно разобьёшься, как маленький хрустальный солдатик, разлетишься на мелкие осколки и будешь сам виноват, Кад!

— Прости, тётя Кло! Я очень спешил… — он уткнулся в её пышный бюст, сокрывшись там почти полностью, лишь несчастные раскосые глазки остались наведу.

— Да что я буду с тобой делать, уличный ты наш ребёнок? — Клотильда вспрыснула бы руками, если бы руки не держали Када, а раз уж они всё же сжимали его, то прижали посильнее, заключая в душные медвежьи объятья. Он едва вырвался из них и махнув на прощанье рукой побежал дальше, из-за звона каблучков, не слыша пожеланий уставшей за ночь мамаши Кло:

— Трудись как следует, Кад, и бойся чужих стражников…

Кади не знал, но многие плакали в тот день, когда он потерял руку. Многим с улицы неказистый мальчишка сильно приглянулся, и эти благодетели страдали в тот проклятый день, разрываясь душой из-за суки судьбы, так жестоко поступившей с их общим ребёнком.

А Кади бежал дальше, всё ближе приближаясь к портовому рынку. Солнце поднималось всё выше и скоро должен был начаться пятничный рыночный день, где аккуратному резчику вроде него суждено было срезать не мало кошельков!

Когда он вышел на площадь, позади которой виднелись в тумане паруса кораблей, и веяло солью и специями, потом матросов и вонью немытых тел рабов, то Кади в очередной раз поразился как много людей живёт на свете. Вся эта людская масса шумела, двигалась, торговала, продавалась, и раздражала взгляд всё подмечающего Кади. Он не любил работать в порту, и очень ждал следующего дня, именно по той причине, что завтра они будут работать в квартале огней, что на площади ремесленников, где торги субботним днём проходят спокойнее и по-деловому, потому что вояки не любят спешить, и даже дворяне, приходящие на площадь ремесленников, выбирают оружие, броню, и украшения тщательно, не спеша, и не крича на торговца, желая как можно сильнее сбросить цену. Завтра Брука переведут на пост в ремесленный квартал, и завтра Кади займётся делом в относительной тишине и без напряга, а сегодня…

Кади оглядел окрестности, обнаружил в стороне Брука с ещё одним стражником. Они стояли в тени, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, и о чём-то говорили, однако Брук смотрел в сторону Кади, и конечно же увидел его. Подмигнул. Кади в ответ улыбнулся. Отец был на месте, и в хорошем расположении, значит можно спокойно работать и в ближайшее время другие стражники ему не помешают, а если даже и помешают, то Брук прикроет.

Кади влип в толпу, втянулся в неё тараканом. Это каждый раз было волнительно и страшно, потому что живая толпа не ведает логики, и подчиняется лишь своим законам, она в любой момент может наброситься и растоптать до смерти, или какой-нибудь ушлый церковник заметит желанную дичь и утащит в подворотню… их Кади опасался особенно, очень много бездомных и просто бродячих детей утащили эти твари. Однако сейчас в толпе церковников вроде как не наблюдалось. И Кади пристроился за спину здоровенного темнокожего бугая, вся спина которого была в шрамах. На шее его висел медный ошейник раба, ноги закованы в цепи. На плечах бугай тащит два здоровенных тюка ткани, один тюк тёмно-синего, другой бардового-красного цвета. Королевский цвета! За один такой тюк можно купить… табун лошадей! Золотую шпагу! А семья Кади на эти деньги может жить несколько недель! Да только… бугай не зря выбран на роль носильщика. В эту холодную погоду, как никак середина зимы, и бывает, что с моря дует очень прохладный ветер, а этот огромный человек неспешно проминает себе дорогу в толпе почти полностью обнажённый, лишь тряпка исподнего закрывает его мускулистый зад и то, что свисает ниже... А его спина, пусть и покрыта шрамами, но бугрится крепкими внушительными мышцами.

Кади следовал за этим великаном с тюками, как маленькая парусная лодочка следует за гигантской волной, стоит сделать лишь одну маленькую оплошность, и чудовищная сила похоронит тебя. Только вот Кади не ошибался. Он следовал за бугаем по пятам, не наступая на его пятки, не касаясь мускулистой ноги, сливаясь с тенью. И не попадая на глаза охране раба, двум усатым мужчинам в белых чурбанах, с косыми саблями в петлях поясов.

На глаза он им, конечно, не попадал… однако у одного из надсмотрщиков очень уж удачно торчал сбоку мешочек с деньгами. Кади сунул руку за ворот сюртука, нащупав во внутреннем кармане наперсник с лезвием, ещё в кармане нацепил его на большой палец и вытащил руку с надетым наперсником, пряча лезвие в сжатой ладони. Когда человек в чурбане посмотрел в противоположную от него сторону, Кади качнулся ему на встречу, провёл ладонь по тесёмке кошелька, и утянул мешочек с собой.

Нырнул в сторону, слился с толпой.

Тут же чуть не задохнулся от вони бродяги, что хромал рядом. Кади налетел на чью-то почерневшую ногу, за что тут же получил по уху. Обиженный он втиснулся в следующий ряд, оказавшись в цветастых юбках какой-то толи распутной, толи благородной девицы… их очень сложно бывает различить. В этих юбках он затерялся, позволяя процессии из трёх дам, окружённую шестёркой слуг, увлечь себя дальше, в глубины толпы.

У одной из дам на пальце блестело кольцо с крупным рубином, Кади он так и манил… но стянуть кольцо куда опаснее, чем срезать тесёмки кошелька, а дамы кошель носили чаще всего между грудей… в иных случаях в скупых руках слуг, что за хозяйским имуществом следили аки голодные псы за костью с прожилками мяса, они быстрее сожрут за живо, обкусают до полусмерти, чем позволят свинтить хозяйский кошель. И ведь не удивительно, Кади бы святым духом поклялся, что эти пройдохи и сами не редко вытягивают одну-две монетки из господнего кошеля!

Пока путался в дамских юбках, от которых помимо цветов нехорошо так несло мочой и прокисшим молоком, Кади пристроил мешочек с монетами в свободный рукав, повесив его внутри ткани на маленький металлический крючок. Тяжесть была небольшой, крючок держал крепко, а с виду за плотной тканью рубахи было не видно, есть там что-то или нет, кроме его мелкой культи, к которой и крепилась пряжка с крючками. Места оставалось ещё на пару мешочков, спешить было некуда. День только начинался.

На Кади уже успел схлопотать. Ухо неприятно жгло. От постоянно мельтешащих вокруг людей хотелось бежать, прятаться, забиться в самую тёмную нору и дать глазам, ушам и носу отдохнуть. Но надо работать. Нельзя огорчать Брука, а то он может пожалеть, что приютил когда-то Кади в семью…

Наконец он добрался до рядов торговцев специями. И вот тут ему улыбнулась удача. Парочка северян! У каждого на поясе по паре мешочков, явно с монетами, и как этих лопухов до сих пор не ограбили? Оу, ей… у девчонки, если это девчонка, а не миловидный пацан… нет, точно девчонка, лицо слишком симпатичное, пусть Кади и видит её лишь в профиль. Да и грудь с задницей слегка выпирают… о боже, как же она потешно выглядит в своих кожаных штанах, они же её облегают, как ярморочного шута их разноцветные панталоны! Идеальная мишень, больших простофиль Кади не сыскать!

Однако, на боку её висит кинжал, мудрёно так весит, ремешков к нему ведёт уйма, чтобы всегда был с одной стороны, не мешал движению и не выпал… Кади хорошо знал такие вещи, ведь Чими с Френсисом долго мучались с ним, пытаясь водрузить на него такую же систему ремешков со скрытым ножичком, да только на нём всё подобное смотрелось уж очень заметно, и пришлось заказывать специальный инструмент. И в тот день Кади сильно расстроился, ведь обвитый тонкими кожаными ремешками он сам себя чувствовал значимей, и грознее, как настоящий боец!

Рядом с девушкой северянкой стоял парень с очень грустными глазами. Он пялился куда-то в сторону, пока девушка жизнерадостно говорила о чём-то полноватой торговке. Они обе улыбались, торговка давала понюхать северянке какую-то специю, а та слишком близко к ладони торговки наклонилась и красноватый порошок залетел ей прямо в нос. Северянка отпрянула, сморщилась, и громка чихнула. Торговка рассмеялась, северянка, отчихавшись и вытерев слёзы, не смогла устоять перед звонким смехом торговки-южанки и фыркнула в кулачок, но её смешок быстро перешёл в глухой кашель, кажется у неё сильно болит горло... В момент, когда кашель сотряс девушку, Кади срезал один из кошельков с её пояса, и тут же попытался скрыться.

Грустный же северянин так и остался стоять молча, без тени эмоций на лице, смотря в пустоту. Он словно находился где-то не здесь, не замечал всего человеческого хаоса, происходящего в портовом рынке. Кади краем глаза, когда быстро уходил в толпу, невольно засмотрелся на такого странного человека. Ему даже стало завидно, ведь он всей душой желал так же, хотя бы на миг, отключиться от происходящего.

Эти мысли сбили его с шага. Он не успел забросить кошель в свободный рукав. Не успел затеряться в толпе.

— Э-эй… — хрипловатый неровный голос окликнул его, и Кади перевёл взгляд на говорящую девушку, встретившись взглядом с очень злыми глазами. Яркого, чудовищно яркого голубого цвета, на фоне которого острыми пиками торчали две точки зрачков. От этого взгляда веяло кровью и холодом.

Кади побежал. Он только что нарушил главную заповедь вора – всегда, особенно когда накосячил, веди себя спокойно, и уходи с места кражи тихо, так словно просто проходил мимо.

Не-е-ет… от его покоя и внешней умиротворённости не осталось и следа. Он влетел в толпу, как камушек может влететь в морскую пучину. Тут же исчез среди многочисленных прохожих. Его метало в стороны, разбивая о чужие плечи и бока, бесчисленное количество раз он сталкивался с коробами, корзинами, и бёдрами огромных людей.

Голова разболелась невероятно. Каким-то чудом ему удалось выпасть из толпы с противоположной стороны площади, он оказался у вонючих ног нищих. Просящие калеки убогим рядком стояли у стены трактира «Трёхглазый ворон», и сложив руки в жесте покаяния выпрашивали у прохожих милостыню. С краю стоял горбатый Чими, и настороженно вглядывался в его лицо. Кади слегка улыбнулся, пытаясь спрятать за улыбкой тревогу, но вышло паршиво, его сильно потрепало, пока он боролся в пучине человеческих вод, и несколько пуговиц с рубахи слетело, а правый глаз стремительно заплывал синяком.

Одноногий нищий заметил зажатый у Кади в руке кошель с деньгами, и рванувшись вперёд попытался забрать. Кади не дался. Сильно помятый он ногами отпихивал калеку, что с земли схватил за руку Кади и никак не желал отпускать. Глаза калеки отливали желтизной, а плотно сжатые зубы хрустели и ломались на осколки от натуги, он никак не желал отпустить руку Кади, считая, что в том кошеле его спасение от голодной смерти.

Горбатый Чими подоспел вовремя, когда другие калеки уже тоже стали приближаться, желая включиться в свару. Чими ударом старого ботинка зарядил одноногому нищему точно в голову, разнося по округе глухой стук его черепушки. Однако на горбуна тут же налетели остальные калеки, видимо желая защитить собрата по несчастью… или поживиться добычей.

Чими с силой оттолкнуть Кади в сторону, крикнув вдогонку:

— Вали к Бруку, мелкий!

Толчок у Чими вышел что надо, Кади прокатился по обтёсанным камням площади, отбивая локти и колени. Но это было не впервой, потому он вскочил и помчался как мог быстрее вперёд. Желая отдалиться от жадных калек как можно дальше. Он огибал площадь по дуге, желая вернуться к началу, где должен был нести свой пост Брук. Но его бег замедляли проходящие здесь прохожие, не раз ему приходилось протискиваться, и огибать чьи-то спины, и всё это время чутьё внутри Кади верещало в безумно припадке:

«БЕГИ! БЕГИ! БЕГИ!»

И Кади бежал, всё ближе приближаясь к Бруку, и к спасительному, относительно безлюдному выходу с портовой площади через улочку с борделями.

Вот он видит Брука, замечает его спину в тени какого-то богатого трёхэтажного особняка с витыми воротами на входе. Брук, медленно оглядывает округу, постепенно поворачиваясь в сторону Кади. Вот взгляд Брука зорко оглядывает толпу рядом с Кади. Миг. И их глаза встречаются вновь. Но вместе с этим Кади ощущает спиной недобрый взгляд. Он не видит её. Он даже не оборачивается чтобы проверить, он просто чувствует:

«Она рядом!»

Потому он не бежит к Бруку, потому не подаёт ему условный сигнал. Вместо этого он сразу сигает в проулок. За собой слыша возмущённый крик второго стражника:

— Постой-ка, у этого паренька не кошель ли с монетами в руке?!

Но Кади бежит уже по узкому коридору из улиц, и нет ему дела до возгласа чужого стражника. Он знает, что там есть Брук и он отмажет, а вот девушка северянка… от неё веет кровью.

Его ботинки звонко стучат по мостовой гулом окованных каблучков. Он откидывает мешок с монетами в сторону. Срывает со ступней ботинки, и на голых ногах бежит по холодному камню и лужам, желая уйти как можно дальше, он сворачивает в какую-то улицу, даже не задумываясь о том, куда она ведёт. Не разбирая пути и пролетающих мимо зданий. Единственное желание, движимое им – сбежать, спастись.

Но не получается. Путь преградил канал вонючих сточных вод. Мимо проплывают отходы, гнилая кожура и дохлая кошка. Течение здесь очень медленное у берега, но посерёдке ускоряется. Вонючий поток пенится.

В Фикаре уже давно придумали такой вид канализации. Каналы со сточными водами стекали в небольшую речку «Грязнулю», что обтекала город, частично очищаясь через почву и водоросли, в результате вся эта вода впадала в северное море, безграничная гладь которого, кажется, могла стерпеть всё, даже человеческое дерьмо.

И вот Кади стоит перед каналом, едва дышит от быстрого долгого бега. Ноги его разодраны до крови и гудят от боли. А слева и справа глухие стены каменных домов.

Он спешно развернулся и хотел попробовать бежать обратно, выйти через проулок из тупика. Да только позади него стоит она. В руке сжимает мешочек с деньгами. И пристально смотрит на него страшными глазами.

За гулом воды её хриплый голос был почти не слышен, но всё же различим:

— Светлоликий и так намекала тебе, воришка, что ты выбрал неправильное ремесло… — её взгляд остановился на свободном рукаве его рубахи. — Ты поплатился за свой грех рукой, но красть не перестал... что-ж…

Она медленно подходит к нему, а Кади обегает глазами округу, моля Светлоликого, чтобы какой-нибудь случайный прохожий забрёл в этот тупик, и спугнул кровожадную северянку. Она всё ближе. А его грязные пятки свесились с острой грани преграды над вонючим потоком. Один прыжок назад, один маленький шаг и он утопнет в дерьме и гнилой кожуре, уплывёт по сточным водам вместе с дохлой кошкой за город. Впервые покинет Фикар.

Забавно, но напоследок он думал о том, что всю свою короткую жизнь он провёл здесь. В Фикаре. Шастая по улицам, воруя монеты, чтобы купить себе еды, а позже, чтобы быть полезным для семьи и Брика. Он никогда не выходил за стены Фикара, почему-то считая, что в этом городе заключён весь мир. Люди с юга, запада и востока, да и не только люди, все плывут торговать в Фикар. Так зачем Кади покидать его, если все люди напротив плывут сюда? Так он думал всю свою короткую жизнь, но теперь, видя, как безумная девушка приближается к нему, чтобы убить… Кади задумался, а что там… за стеной Фикара? За бескрайней холодной гранью северного моря…

— Именем герцога Де Шеран, и мэтров палаты торговли, славного города Фикар, требуя вас остановиться и не чинить самосуд!

Знакомый мужской голос раздался позади кровожадной высоченной девки, пробудив в Кади лучик надежды. Ей оставалось дойти до него не больше пяти шагов, она нарочно всё это время очень медленно шла… кажется наслаждаясь его страхом и беспомощностью. Кади ненавидел таких как она, ведь больнее всего ему доставалось от подобных ей тварей. Такие люди калечат просто из прихоти, из гнусного желания причинить другому человеку боль.

Ненависть отрезвила Кади, придала сил.

И стоило северной твари повернуться к нему спиной, лицом к грозному, но раскрасневшемуся от бега, Бруку, как Кади быстро прошмыгнул мимо, обогнул отца по дуге, тот, конечно, попытался сделать вид, словно ловит его, и Кади ему подыграл, позволив длинным пальцам коснуться своего плеча, но тут же отпрянул и скользнул в спасительный проулок.

За его спиной послышался бешенный голос:

— Ты упустил его, сука!

И жёсткий ответ Брука:

— Как вы смеете оскорблять городского стража?!

Дальше Кади не слушал, он пытался сбежать по той же дороге, что привела его в тупик. Где-то там, впереди, должна быть развилка, что позволит ему наконец выйти на улицу удовольствий, пересидеть какое-то время у мамаши Кло…

Он прикрыл глаза всего лишь на миг, желая сморгнуть подступившую к ресницам влагу тревожных слёз, и тут же с кем-то столкнулся, отпружинив от костлявого торса, Кади отлетел назад, падая на задницу. Но его поймали. Не позволили упасть две чужие руки, что ухватили Кади за подмышки.

Кади поднял повыше взгляд, разглядывая чужака, желая понять намерения по незнакомому лицу, понять будут ли его бить, или просто отпустят.

Но по этому лицу невозможно прочитать намерения. Серые глаза смотрят на Кади с всемирной тоской. Тот самый парень северянин, который привлёк внимание Кади ещё на площади. Он следовал за своей напарницей, но видимо чуть замешкался…

Пока Кади проклинал себя, и готовился сдохнуть, чужие руки на его теле обмякли, выпустили его из осторожной хватки. Позади Кади, где-то за стенами, лязгнул металл. Противный звук неприятно прошёлся по ушам, и тут же сменился хрустом, словно копчёной рыбине переломили продольную кость.

Кади весь превратился в слух, чудовищный ужас медленно сжимал его сердце когтистой лапой. Он не заметил, как северянин наклонился, и приподнял его за лицо. Но вздрогнул, когда их глаза встретились. В серых глазах напротив было столько горя, что ужас в душе Кади немного померк.

— Беги… слышишь? Беги, мальчик.

Голос этого грустного человека погнал Кади вперёд.

Он успел сделать двенадцать шагов, каждый из которых он зачем-то считал. На двенадцатом по его разгорячённой шее прошёлся ветерок, так словно лёгким сквозняком откуда-то сзади повеяло, но только вместе с ним изменился немного обзор… сначала мир наклонился куда-то набок, а потом опрокинулся вовсе, закрутился, завращался где-то на уровне грязной дороги, и закончился в мутной луже, что казалась целым морем, затекавшим в глаза. Это мутное море быстро окрашивалось его тусклой кровью.

***

— Бе-ги, ма-ль-чик! Беги! — передразнила Фая меня, склонившись над обезглавленным телом, и вытирая об рубаху мальчика кинжал.

Я ничего не ответил. В последние дни вообще старался с ней не говорить, хотел проучить её этим, заставить задуматься о трупах детей, которых она оставляет за собой без нужды, а просто из прихоти, но каждый раз подавая это как знак милосердия. Мол, чтобы детишки не мучались в, и без того жестоком, мире.

Она обшаривает тело узкоглазого мальчишки-вора. Нашла что-то в рукаве его рубахи. Выпрямилась с очередным звенящим кошелём в руках.

— Удача определённо сопутствует нам! — заключила она, подмигивая мне, и закидывая новый кошель в свою дорожную сумку. Там внутри звякнуло, стоило мешочку упасть в тёмную утробу сумки.

— Ты так и продолжишь молчать? — невинно осведомилась она, приближаясь ко мне и обхватывая меня за шею руками, притягивая к себе и… целуя.

Я ненавижу её и себя.

Её за то, какая она есть. Бешенная тварь, жадная до крови и пыток, так любящая мной помыкать словно я её домашний питомец. Одновременно с тем эта сука каким-то образом умудряется странно влиять и на меня…

На моё тело.

За это я ненавижу уже себя. Мой разум и тело живут разной жизнью теперь. Разум ненавидит её, презирает и боится до глубины души. А тело жаждет её ласк, неизбежно принимая их оно возбуждается, и каждую ночь Фая седлает моё тело, выжимая всё накопившееся в нём до последней капли, а напоследок оставляя на моём теле с десяток мелких ран. Я кажется уже перестал ощущать боль, и прочие эмоции мои притупились. И я бы мог просто довериться своему телу, и продолжать получать удовольствие, что постепенно разрушает меня изнутри… да только голова в луже намекает, что я так жить долго не смогу… и не захочу.

Она разрывает поцелуй. Смотрит в мои глаза дико, я же стараюсь заглянуть в это голубое безумие как можно глубже, чтобы увидеть хотя бы крошечный отблеск нормальных человеческих эмоций, а не её звериную ипостась.

— Ты должен мне, — говорит она, — должен за очень многое, но конкретно сейчас ты меня вновь ослушался… — она хватает меня за лицо, стискивает щёки так, что вминает плоть до костей. Вбивает меня затылком в каменную стену позади… голова гудит, я морщусь, но она тянет лицо книзу, заставляя смотреть ей в глаза. Придвигается близко-близко и хрипит:

— Если бы этот воришка настучал о нас страже сраного Фикара, то мы бы с тобой здесь и полегли… а я умирать пока не собираюсь, милый мой Шэн… — вторая её рука скользнула вниз, протиснулась за пояс моих штанов, обхватила мошонку, и очень больно сдавила.

Я даже не пискнул, но боль… видимо всё же отразилась на моём лице.

Она улыбнулась, чуть покраснела щеками, ей нравится причинять мне боль, и в последнее время всё больнее, ведь я начал привыкать к её пыткам и мои муки теперь не так заметны… а в этот раз она сдавила меня до мучительной тяжести, пока моё лицо не выдало нужный её результат…

Она наклонилась к моему уху, и прошипела:

— Если ты и в третий раз ослушаешься меня, мой милый Шэн… я отрежу твой стручок, и буду сушёным носить в мешочке рядом с монетами, как большую драгоценность, и каждый раз на привале доставать и показывать его тебе… — она не удержалась и вгрызлась клыками в мою шею.

Нервная острая судорога.

Она вытащила зубы, слизнула капли проступившей крови и отпрянула.

И стоит рядом, словно ничего и не было. Оглядывает улицу. В этом узком тёмном проулке больше никого нет. А Фая теперь выглядит как смущённая девчонка. Щёки алый. На губах полуулыбка, в глазах усмешка… я сам себя отдёрнул, невольно засмотревшись…

Ей верить нельзя!

— Убери здесь всё, — буднично говорит она, и уходит в сторону площади, на прощанье бросив: — Куплю специй и может немного еды… встретимся в трактире, поедим и свалим отсюда.

***

Шэн остался один. Тяжко вздохнул. Поднял из лужи за волосы голову воришки, схватил за ногу тело и поволок в противоположную сторону от площади, ожидая найти где-нибудь какую-нибудь яму, или щель между домов, где труп будет смотреться не так примечательно. Дорога привела его к сточной канаве. Бурлящая вонючая жижа мутными потоками уносится куда-то вдаль. А перед этой жижей лежит ещё один труп. Шея вскрыта. Глаза выколоты, нос не деликатно срезан, чернея двумя тёмными провалами.

«Мд-а… о стражнике она мне ничего не сказала… вот же сука! Откуда он только взялся?!»

Шэн ещё раз тяжко вздохнул.

Сбросил в тело голову воришки для начала, она, весело переворачиваясь уплыла куда-то в неизвестность, подцепив по пути ворох бурой тины. Шэн проводил голову невесёлым взглядом. Жаль мальчишку, пусть воришка, а всё же ребёнок… уже второй. Этот был каким-то необычным, с бронзовой кожей, узкими раскосыми глазами, но на лицо весьма миловидный и безобидный.

Ещё раз тяжко вздохнуло, столкнул в канал и тельце. То бухнуло, обдав ботинки грязными брызгами.

Следующим был стражник, Шэн двумя руками схватил его за ноги, и поволок к каналу, оставляя за собой кровавый маслянистый след. Голова, висящая на полу-разрубленном хребте, отбивала едва слышную зубную дробь. Шэн очень радовался, что в этом городе стражники носят синие кителя, вместо защитных доспехов из металла, а то иначе ему бы с телом было справиться куда сложнее. Пришлось бы подключать усиление тела, а он этого делать сильно не хотел. Он боялся не справиться с силой, после той ночи в лесу он больше ни разу не использовал дар.

Тело стража булькнуло сильнее, окотив Шэна бурой жижей по щиколотку. На это он гнусно выразился очень грязными не хорошими словами описывая как он ненавидит одну конкретную девушку, и красочно описал, что будут делать с ней демоны, когда та попадёт в преисподнюю, а то, что Фая туда попадёт, нет никаких сомнений!

Его бранную тираду прервал старческий смешок.

Шэн поднял глаза, и увидел на той стороне канала дедулю. Весь грязный, в лохмотьях, наклонился на сучковатую клюку, и тихо смеётся, а увидев, что Шэн на него смотрит, дед махнул рукой, и крикнул сквозь бурлящие воды дерьма:

— Что, неудачный денёк?

— Неудачней просто не бывает!

— Ну-ну, толи ещё будет, милок!

Дед как бы ненавящиво посмотрел на медленно плывущее в потоках дерьма тело стражника.

Шэн протянул руку к кошелю на поясе, нашарил монету покрупнее, и метнул её в сторону нищего старичка. Монета мелькнула в полёте солнечными бликами, и прекратила падение в сухоньком кулачке, что моментально выхватил её из воздуха, стоило той оказаться рядом с дедком. Монета тут же была проверена на прочность гнилым зубов, и спрятана за пазухой.

Старичок кивнул, и приложил ко рту ладонь, мол:

«Эти уста будут сомкнуты».

Шэн кивнул в ответ и пошёл прочь из тёмного переулка. На душе его как никогда было паршиво.

Он вернулся в трактир с глупым названием «Трёхглазый ворон», вошёл в полупустой зал и внезапно остановился, услышав звуки музыки. Бард с длинными лиловыми волосами и заострёнными, вытянутыми назад ушами, не торопливо проводил длинными ухоженными пальцами по струнам лютни, и напевал лиричным голосом:

— Герой среди огров родился однажды…

Ругниром прозвал его грозный отец.

Их племя постигло, в ту мрачную пору

Голод и смерть, их земли в огне!

Огромный и страшный огнедышащий зверь

Красный дракон по имени Фэнх,

Напал на их племя, и сожрал половину, обещал он вернуться

Через несколько лет.

Герой наш Ругнир рос среди трусов,

Его племя боялось даже бежать…

О том, чтоб вступить в последнюю схватку

Твердил лишь Ругнира упёртый отец.

Племя тряслось, ожидая расправы, так пролетело несколько лет.

Храбрый отец, героя Ругнира, не дожил до дня, когда явился дракон…

И сотряс небеса огнедышащий рёв!

Племя огров погибло, один лишь Ругнир… в камнях таился, ожидая врага.

И стоило Фэнху спуститься с небес, заглотить в безразмерную пасть горячую плоть…

Как герой наш Ругнир дубиной взмахнул

И ударом одним расколол

Дракону башку!

Мелодия резко оборвалась. В зале раздались радушные, но редкие хлопки. Бард широко улыбнулся и снял с головы берет с торчащим из него белым гусиным пером. Несколько завсегдатаев шатающейся пьяной походкой подошли к барду, выразили слова благодарности пьяными возгласами, и ссыпали в берет горсти медных монет.

А Шэн выпал из реальности. В голове его пульсировали туманные строки книги по рунам горных огров. И особенно одна бесполезная, но крайне сильная руна… называлась она «Сила Ругнира», и представляла собой зачарование для дробящего оружия. Только вот с этой руной вроде как не мог совладать никто из ныне живущих, и в книге она была представлена как руна древних, просто как пример, который в наши дни невозможна для применения…

Мысли тут же вылетели из головы Шэна, когда из-за углового стола поднялась Фая, и направилась к… барду. Она мило и очень дружелюбно улыбалась. И щебеча что-то очаровательное, низко склонившись, к барду, сыпала в его берет несколько серебряных и даже одну золотую монеты. Длинноухий бард от такого внимания аж зарделся, улыбался горделиво, при этом глазами масленно блестел, посматривая Фае на упругую грудь, видневшуюся тёмной впадинкой из-за распахнутого ворота.

На Шэна, замершего у входа в трактир, Фая даже не взглянула. На миг у парня в груди встрепенулось неприятное такое жгучее чувство, ему тут же захотелось, чтобы бард перестал пялиться на неё… и тут же Шэн сам оборвал свои мысли. Кто она ему? Мучительница… палач… хозяин зверушки, в которую она его же и превратила!

Губы Шэна расплылись в улыбке. Он представлял, что будет с бардом дальше. Фая непременно напросится к нему в комнату. А там… разденет. Толкнёт на кровать, зажмёт ему рот и перережет глотку. Почему-то это её главная страсть – перерезать жертве горло и наблюдать как тот захлёбывается в собственной крови.

Ярко вообразив картину расправы над бардом, Шэн прошмыгнул к боковой лестнице, по пути кивнул хмурому хозяину ворона, что тихо споласкивал деревянные стаканы в бадье с водой. И стараясь не скрипеть, Шэн поднялся по лестнице на второй этаж. Прошёл к их комнате, толкнул дверь… та оказалась не заперта, видимо Фая не планировала задерживаться внизу, а хотела только перекусить и дождаться его, как вдруг пришёл красавец бард и стал играть геройскую балладу, видимо собственного сочинения, про древнего героя Ругнира.

Оказавшись в тесной комнатке, где из обстановки была лишь одна широкая кровать да несколько шкафов, он нашёл лежащий на сером покрывале дорожный рюкзак Фаи. Замер. Перевёл взгляд на окно, из-за тёмных штор которого струился тусклый зимний свет.

На обдумывание плана ему понадобился миг, не больше. Это-то и планом назвать было сложно, просто сильное желание, воплотившееся вдруг в жизнь… он распахнул её рюкзак, вытащил оттуда все снятые с трупов мешочки с монетами, перекинул каждый в свою дорожную сумку. Подошёл к окну, сорвал тёмную штору, закутался в неё на подобии плаща, и убрав засов с окна в сторону, он выпрыгнул во внутренний двор трактира.

Перекатился в пыльной земле, оказавшись рядом с единственным растением в унылом дворике трактира. Старое деревце, без единого листика.

Шэн перевёл дыхание, быстро осмотрелся вокруг, и выскользнул на портовую площадь, тёмным пятном тут же теряясь во тьме.