Маг четвёртого ранга

Глава 19 — Милька отравительница ​

Я ненавижу его, и в то же время я его обожаю. Ненавижу, потому что не могу рядом с ним быть самим собой и мне приходится воображать что-то благородное, товарищеское, строить из себя хорошего человека, которым я не являюсь.

А обожая я его, потому что он хорош. Причём во всём. Он умён, причём умён по-настоящему. Это не та лисья хитрость, которая в первый миг приходит на ум, стоит лишь взглянуть в его глаза. Из-за ярко выраженных скул, из-за его привычки улыбаться – он очень похож на лисёныша, но более честного и искреннего человека за свою жизнь я ещё не встречал. Потому что он всегда говорит и делает то, что думает. А так как человек он по-настоящему светлый не только в поступках, но и в помыслах… то слова его обычно звучат не дерзко и не остро, словно шипы, как не редко они звучат у меня. Нет, он конечно не идеален, часто Яр очень напыщен, рыцарь же и вовсе описал его одной фразой:

— Он словно считает, что он выше всех остальных, что он как бы лучший… и это раздражает.

Это немного задело меня лично, потому что мне лидер нашего малого отряда нравится, и в то же время я с рыцарем согласен. Яр действительно порой ведёт себя так, словно он милосердный король среди слуг, и делает нам милость – что так ласков и учтив. И я в то же время понимаю самого Яра...

Я пытался с ним поладить, а он словно этого и ждал, доверительно болтал со мной обо всём, лишь изредка замолкая, когда ощущал рядом какую-то тёмную тварь.

Ох… тёмные силы, тёмные племена, тёмные существа… Яр ненавидит всё, что связано с тьмой. И в первый же день пути он рассказал мне причину своей ненависти:

— Понимаешь, я очень любил отца, хотя он предпочитал работу общению со мной. Он постоянно был в походах, в лавке, в лечебнице, в богатых домах у купцов, и в не менее роскошных усадьбах дворян, в общем где угодно, но только не дома… понимаешь ли, он был целителем. И я редко видел его, но сильно любил. Однажды он сопровождал отряд священников, которые шли очищать очередное гнездо тёмных тварей. Так вот, отец не вернулся в тот день… как и весь отряд… а я возненавидел святош всем сердцем, думал, что это они виноваты в смерти отца. Не уберегли… я был камнями церковные витражи, однажды даже помочился в чан со святой водой! — при этом Яр заливался таким звонким смехом, что Тодд не мог удержаться и тоже вскоре начинал гоготать. Смех у него был совсем не такой же звонкий и красивый как у Яра, может из-за недостатка практики, но звучал он скорее, как воронье карканье, однако Яр любил доводить его до смеха и делал это при любой возможности.

Отсмеявшись, Яр продолжал, уже более серьёзно:

— Так вот... один церковник подловил меня на очередном проступке и...чуть уши не оторвал… но после наказания объяснил, что они тоже потеряли много братьев и сестёр, и что их утрата ничуть не меньше моей… мне тогда очень стыдно было, если честно… и церковник предложил мне, если я такой бойкий, представляешь! Так и сказал! Мол, если ты такой бойкий, то приходи в церковь почаще, мы познакомим тебя с братьями паладинами и те будут учить тебя, как искоренять тьму! Ох, я согласился, не раздумывая! И очень скоро паладины выяснили, что у меня есть очень сильный дар, сказали, что я особенный, и могу стать великим боевым светлым магом… — его лицо из очень радостного и горделивого вдруг разом посмурнело. — А мать вышла замуж вновь. Родила ещё троих, обо мне всё реже вспоминала, кажется видеть меня ей и сейчас неприятно… думаю, что это напоминание о более счастливой жизни, когда отец был ещё жив.

***

С момента того разговора прошло три дня, и мы снова сидим у небольшого костра, чуть в стороне от дорожного тракта. На костре булькает гороховая похлёбка с солониной и в принципе настроение у всех сносное. Один только я чувствую себя не в своей тарелке. Последние дни были очень уж тёмными, в прямом смысле этого слова, солнце появлялось лишь на пару часов днём, и то, серые тучи не давали ему развернуться в полную силу, и осветить округу как подобает… и эти два часа очень скоро заканчивались и наш небольшой отряд вновь оказывался в темноте. На кобыле Яра, сбоку, висел небольшой дорожный фонарь, он погрузил туда светоч, и это было единственное наше освещение. При этом дул не то, что ветер, а настоящий ураган, срывающий с крон деревьев ветви, и они конечно же летели прямо на нас, не редко попадая в лицо. В этом плане везло только рыцарю, и очень быстро фонарь оказался на его лошади и он поехал впереди, бренча ударами веток о броню… но света было мало, непривычно мало, я ощущал себя как слепая мышь, а ведь я могу видеть в темноте, могу превратить весь мир в кроваво-бордовый, и тогда даже крошечный пучок света будет для меня сиять как солнце, но я не могу этого сделать… ведь Яр уже несколько раз спрашивал чем это таким скверным пахнет от меня, и вечером на привале разговор у нас сильно не задался...

***

— Тодд, ты что-то скрываешь от меня? — Яр сидел рядом с Тоддом, и смотрел в костёр, а не на товарища.

Тодд же оглянулся на друга.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ну… от тебя то и дело тащит тьмой, и пусть настоятель Фенрих говорил, что вам пришлось сразиться с тёмными тварями, и на тебя попала их кровь… однако, сколько времени прошло? Любые эманации тьмы рядом со мной должны были уже рассеяться. Так в чём дело, Тодд?

Рыцарь сидел напротив, в шлеме, и молчал. Однако ощущалось, что всё его внимание сосредоточенно в этот момент на Тодде. И ведь рыцарь всё знает, но и слова не произнёс.

А у Яра напряглось лицо, он всматривается в костёр, сквозь котелок похлёбки так, словно этот костёр убил всю его семью и надругался над будущей невестой… в руке Яр сжимает свой металлический жезл, усеянный серебряными перстнями с рунами. Тодд невольно снова засмотрелся на конденсатор силы юного клирика. А ведь это очень мощный усилитель, и накопитель маны, и каждое серебряное кольцо с рунной надписью – это одно заклинание из школы света. Всего их на жезле семь, и Тодд очень хотел спросить, что из себя представляет каждое заклинание… но было некое предчувствие, что Яр не ответит. И скорее всего даже обидится.

— ТОДД, ОТВЕЧАЙ УЖЕ, ХВАТИТ МОЛЧАТЬ! — рявкнул в костёр Яр. На Тодда, сидящего буквально в локте от него, он даже не взглянул.

Тодд тяжко вздохнул.

И стянул с шеи амулет покойного Пракия, что ныне чернел прокажённым серебром. Сам Тодд не знал каковы эффекты амулеты, кроме одного – амулет без сомнения скрывал его тёмное нутро от окружающих священников, и давал понять холодом и жаром, что его пытаются прочувствовать.

Стоило ему только вытянуть амулет изо ворота, как Яр вскочил на ноги, и наконец-то посмотрел на Тодда, посмотрел бешено, как загнанный в ловушку зверь. Жезл направил на амулет, наконечник жезла неприятно так засветился, как и одно из колец на рукояти, но Яр не торопился спускать заклинание. Он явно ждал объяснений.

— Амулет, он… усиливает меня, я знаю, что это тёмный амулет, но…

— НО?! Постой-постой… постой… — Яр замотал головой, словно старался вытряхнуть из ушей какой-то мусор. — Ты что, притащил эту мерзость в храм Светлоликого в Прамонде?

Вопрос был очевидным и тем непонятнее было как на него отвечать.

Он вроде, как и не требовал ответа, ведь ответ был известен, ведь раз Тодд был в храме в Прамонде, значит и амулет, который Тодд носит на своей шее, тоже был там. А с другой стороны – вопрос был задан так, словно Яру необходимо было услышать ответ…

Но Тодд промолчал. В этот миг в его голове прокручивалось:

«Ты серьёзно будешь сейчас обвинять меня из-за одного амулета, который никому ничем не навредил, и просто помогал мне всё это время выживать?» — мысль была так сильна, что Тодд сам не заметил, как озвучил её вслух, и понял он, что натворил, лишь когда лицо Яра перекосилось в ненавистной гримасе, и почти сразу разгладилось…

Яр смотрел на Тодда уже с жалостью и заметным разочарованием.

— Ладно… ты, возможно, не знал, хотя это не отнимает твоей вины… просто, не делай больше так никогда, любые вещи тёмного племени – это зараза, которую необходимо искоренить огнём, заточенным железом, и светлым заклятием. И делать исключения нельзя! В следующем же храме я попрошу, чтобы над тобой провели церемонию очищения, и сам приму в ней участие… после чего мы срежем часть кожи с твоей груди, и сожжём одежду, которой касалась эта погань. Надеюсь, ты меня услышал и понял… не переживай, я не буду сильно гневаться на тебя, а сейчас, дай мне эту проклятую мерзость, и я выжгу из неё тьму! — тон был требовательный, не терпящий никаких сомнений и возражений со стороны Тодда, выполни сейчас же, подчинись, и никак иначе.

В этот миг Тодд смотрел на протянутую в его сторону худощавую ладонь с элегантными длинными пальцами. Смотрел в тёмные глаза, что при дневном освещении были цвета луговой травы, такие ярко-ярко зелёные, а сейчас совсем почернели...

В этот миг Тодд испытал в душе сильное разочарование:

«Как я мог вновь довериться кому-то? Хотя о чём это я… он напоминал мне Чака, когда тот был двенадцатилетним мальчишкой, такой резвый, болтливый, любознательный… удивительно чистый и красивый. Мне казалось, что, общаясь с Яром я становлюсь немного ближе к свету. А по итогу… я скрывал себя как только мог. И так хочется отдать ему амулет… но в следующем же храме, на церемонии очищения со мной случится что-нибудь неприятное. Скорее всего я просто сгорю в благодатном светлом пламени…»

— Ну же. Я не буду больше ждать тебя, Тодд. Отдай его мне… — тон у Яра был ласковым, обычным, но смотрел он на Тодда так, словно тот был нашкодившим котёнком, что нассал хозяину в любимый тапочки.

Тодд это хорошо уловил, и ему очень не понравилось.

Он молча, под пристальным взглядом Яра, накинул обратно на шею свой медальон, и заправил его за ворот дублета.

Их глаза встретились. Ничего доброго в этом незримом соприкосновении не осталось.

— Вот как… тогда я отниму амулет силой, а тебе придётся…

Яр не договорил, потому что перед его носом прошелестел длинный двуручный меч. До этого неуклюжий, огромный, рыцарь в одно движение встал и оголил массивный клинок, уперев лезвие в грудь священника.

Тодд же держал руку на молоте, а его тело разрывало изнутри от глухой злобы, покорёженного самолюбия, и магической силы, что, пульсируя и переливаясь по внутренним каналам наполняла мощью мышцы, жилы и кости.

Все трое замерли.

Яр не решился отобрать тёмный амулет у Тодда. Его жезл погас. И не удивительно, юноша вдруг осознал, с кем он путешествует в одном отряде – этим ублюдкам нужен был лишь повод чтобы напасть и прикончить его. Однако разве он был не прав, искореняя ужасное зло, пытаясь уберечь друга от тьмы? Конечно прав! Только вот этот человек оказался ему вовсе не другом, видимо зло уже давно пустило корни в его душу… и спасать Тодда бесполезно.

Клирик Яривэль мысленно зарёкся разобраться с амулетом и этими двумя позже, когда задание церкви будет выполнено… а сейчас…

— Я не буду расценивать это как диверсию и нападение на командира отряда… просто… давайте закончим выяснять отношения, и продолжим выполнять святую миссию, ведь она куда важнее наших склок.

— Так это же ты и устро… — возмущённо начал рыцарь, но его прервал Тодд:

— Не надо! Он прав… давайте просто поедим, похлёбка, кажется, готова.

Они мирно сели. Поели. Легли спать. А утром отправились дальше в путь. Но никто из них больше не проронил ни слова. Путь сделался очень тягостным мероприятием, и лишь когда они достигали следующего храма, и Яр отправлялся за припасами и новостями, лишь в эти короткие мгновения рыцарю и Тодду удавалось отойти от постоянного напряжения и вздохнуть свободно.

В один из таких дней, когда они ещё в дневное время достигли храма, и Тодд с рыцарем трёх холмов остались на постое одни, рыцарь не сдержался и задал вопрос:

— Мне, конечно, самому неприятно это говорить… потому что это я рассказал о тебе настоятелю Фенриху, но…

— Ты хочешь сбежать. — обрезал его мысль Тодд, что в этот миг гладил по чёрной гриве своего коня. Коню это сильно не нравилось, его глаз судорожно дрожал и метался, животинка явно испытывала дикий необъяснимый ужас и не могла понять откуда он исходит, и при этом не решалась даже шагу ступить, ведь вторая рука Тодда крепко держала её за уздцы.

— Да… вернее нет! — сбился с мысли рыцарь, он задрал шлем сильно вверх, видимо пытаясь в небесах прочесть ответы на все вопросы. — Просто этот святоша, и вся эта историю кажется какой-то… подозрительной, и ведь он не просто ненавидит тёмных, он явно помешан на своей мести.

— Хм… — Тодд отпустил коня, тот сразу отбежал от него на пару шагов, и со страхом озираясь принялся слизывать сизый мох с корней старого чахлого дуба. — А почему ты раньше молчал?

— А когда мне было говорить? — рыцарь снял с себя шлем, и его уродливая голову озарил тусклый зимний свет. — Ты согласился за нас двоих на эту авантюру, а я и слова сказать не успел, причём заметь… я не стал закатывать сцену, как этот святой недоносок!

«Я слышу ревность в твоём голосе, или мне кажется?»

— И я терплю его, — продолжал рыцарь, — только потому, что я чту закон чести и благодарности. И я последовал за тобой, хотя всё это дело изначально выглядело тухловато…

— О чём это ты?

— О чём? Хм… — рыцарь пошкрябал латной перчаткой по изуродованной лысине. — Понимаешь ли, я не первый год странствую, и после эльфийского леса стараюсь быть осторожнее, внимательно слушаю о чём болтают люди, ни за каждое задание берусь, не всем предлагаю свои услуги… ведь порой обещают несметные богатства, а на самом деле отправляют на убой… но в этот раз меня смутило не золото, а то, что нам обещали аж земельное дворянство! Понимаешь ли... у церковников нет дворян, хотя земля у них конечно же есть, и они требуют налог с крестьян, что проживают на ней…

— Постой, но как же тогда там живут люди, если ими никто не правит? — Тодд окончательно запутался, прищурил глаза, в его голове медленно густела боль. Все эти разговоры про дворян и крестьян были ему весьма неприятны и что уж греха таить… невероятно скучны! Он привык не думать об этом, ведь он не мог ничего изменить, не мог ни на что повлиять, с дворянами приходилось просто мириться. Потому и подробностей он не знал.

— В том-то и дело что ими правит церковь! Просто нет единого владетеля, — продолжал вещать рыцарь, кажется тема эта сильно заботила его, ведь в его голосе ощущалось заметное волнение, — хотя у них конечно есть храмы в каждом большом поселении, или городе, а в храме есть свой настоятель и рыцари. Изредка несколько паладинов, но о них мало что известно… так вот, настоятели храмов два раза в год отправляют рыцарей за налогом, и потом везут собранное в главные церковные бастилии…

— А рыцари у них вроде кого? Просто воины?

— В том-то и дело, что да. Более того, они обложены определёнными клятвами и до конца своих дней обязуются не заводить ни семьи, ни детей и служить церкви. Временами даже ходили слухи, что в церковные рыцари берут только евнухов, либо уже после присяги оскопляют достопочтимых мужей… ну так мне рассказывал отец, но в его словах я уверен, как никак, а барон должен знать о таких вещах.

Рыцарь приуныл. Взгляд его скатился куда-то к земле. Тодд поспешил вернуть его на суть начатого разговора:

— То есть ты хочешь сказать, что нас с тобой планируют обдурить, и как только мы выполним эту святую миссию и потребуем платы, вместо обещанных денег и земель нас с тобой скорее всего оскопят… ах вернее меня, прости-прости…

— Ничего, я уже свыкся с этим. Но ты прав. Они предложили такую награду просто для того, чтобы мы согласились… да и идти по следу тёмного князя – это самоубийство! Лишь герцоги и короли до этого решались на подобную бойню, и то, они снаряжали войско в несколько тысяч солдат, подкреплённое десятком магов, а тут… три сотни воинов, всего три мага… пусть и светлых, пусть и очень сильных, пусть и во главе их безумного похода стоит знаменитая Анфаис «Бессмертный ангел», но даже так… мне почему-то кажется, что они проиграют, а потом и мы подойдём, и тёмные нас если почувствуют, то уже не отпустят. Так может нам сбежать сейчас? Нас ведь никто не держит… когда этот… клирик, чтоб его демоны сожрали, вернётся из храма с припасами, мы с тобой будем уже далеко!

«И вновь я слышу злость в его голосе, неужели он его так ненавидит?»

Тодд покачал головой, и тихо сказал:

— Не могу…

Ворон, сидящий на ветвях, протяжно каркнул. Но ни рыцарь, ни Тодд не посмотрели в его сторону. Обиженный ворон взмахнул крыльями и перелетел на другую ветвь.

— Почему? — не дождавшись объяснений спросил рыцарь.

— Потому что… я хочу посмотреть на них.

— На тёмное племя? Ты тоже безумен?!

— Ну… помнишь Хамонд?

— Как такое забыть вообще… я просидел в этой проклятой деревне почти неделю, питаясь кусками застывшего мёда… но не понимаю к чему ты это?

— Когда-то это был мой дом! Я вырос в Хамонде, и там… ещё только пять лет назад жила моя семья. Пока не пришло тёмное племя.

Ворон вновь каркнул. Двое под ветвями стояли молча какое-то время.

— Так это тоже месть… как и у этого оглашенного клирика, ты тоже хочешь отомстить за смерть родных… эх… — Рыцарь нахлобучил шлем обратно на голову, и повертевшись вокруг, и не найдя ничего на что можно было бы сесть, он рухнул прямо на землю. Выпрямил ноги. — Ох… как это приятно… нет, я конечно всё понимаю. Хочешь мстить, ну так что… я тебе помогу! Ведь ты спас меня, и благодарность для меня – не пустой звук. Как и для любого другого рыцаря, мы вообще, благородные ребята, не такие уж и плохие, чтоб ты знал…

Тодд улыбнулся.

— Может ты и прав… спасибо.

***

Клирик Яр вернулся увешанный провизией, и путь продолжился дальше.

Они двигались на восток. И земли вокруг постепенно менялись. Меньше лесов. Деревья всё ниже. Всё ровнее дорога. Всё сильнее ветер, и всё ниже казалось небо. Они сами не заметили, как оказались в степи. Где земля такая ровная, что от этого даже тошно. Не видно, где кончается дорога и начинается небо, и тусклое солнце под облаками ощущается как тяжёлая железная крышка, надетая на походный котелок, и весь мир булькает под ним в непонятном убогом вареве.

За всё время их пути им не повстречался ни один враг, ни тварь тёмная, ни разбойники, ни дикий зверь. Земли казались вымершими. Иногда проезжали мимо крестьяне, иной раз отряды вооружённых людей с белой четырёхгранной звездой, намалёванной на броне. Церковными рыцарями назвал их рыцарь трёх холмов, а клирик Яр с каждым таким отрядом разговаривал по пути, но с Тоддом он всё так же говорил лишь по делу, но никак раньше, болтать о чувствах и мыслях, вспоминать былое Яр перестал.

И путь их был невероятно скучен.

«Дайте мне хотя бы кого-нибудь, кого можно придушить! Или я сам вскоре вздёрнусь…» — думал про себя Тодд.

До этого у него всегда был противник. Люди и твари, жаждущие его крови всегда находили его сами, а тут… степь, и гудящий ветер в волосах, проносящийся холодом по всему телу, не дающий нормально дышать, не прекращающийся почти никогда.

Вечерами им едва-едва удавалось зажечь маленький костерок. Лошадей они оставляли как можно ближе к себе, чтобы греться от животных ночами, но, бывало, что конь Тодда во сне наступал на него, и пару раз он едва успевал успокоить себя, чтобы не сломать неосторожному коню ноги. В конечном счёте животное точно не ожидало, что под его копытами будет кто-то спать. И даже там, под вонючим потным конём, рядом с крошечным, но невероятно чадящем костром, Тодд чувствовал нестерпимый холод и голод… такой голод, какой обычной едой не насытить. И каждую ночь ему снилось, как он разрывает людей на части, и губами прижимается к разорванной, пышущей жаром плоти… просыпался с полным ртом слюней, недовольно ворочался, пытаясь устроиться поудобней на твёрдой земле, но уснуть вновь уже не получалось, и до рассвета он молча сидел, и пялился в крошечный язычок пламени, пытался согреть от него руки.

***

Так они достигли большого поселения. Шумного. Празднующего какой-то местный праздник. Люди вокруг ходили чистые, довольные, со свёртками в руках.

Чтобы не задавить никого, странники спешились, и друг за другом продвигались среди местных, одичало оглядываясь по сторонам.

Селение это было немаленьким, но всё же оно не было городом. Называлось «Дорлак». Из защитных сооружений имело только хлипкую деревянную ограду, с пяток смотровых башен с неказистыми, но зоркими подростками и стариками в качестве часовых, и, пожалуй, больше ничего. В чём заключалась такая беспечность местных жителей? И почему местные до сих пор живы, при такой-то защите… вопрос этот сам собой появился в голове Тодда, но не найдя ответа, просто исчез.

В то же время они достигли центра «Дорлака», площади, что неизменно оказалась рыночной, и в этот день она была полна народа. Стояли деревянные навесы, ларьки, о чём-то заманчиво кричали зазывалы, и купцы в разномастных нарядах энергично вели свои торговые дела. До Тодда дошло, что в Дорлак они заявились в разгар местной ярмарки, а такое событие в сёлах редкое, лишь раз в месяц, а то и два случается… потому и праздник это большой для деревенских жителей.

Тут Яривэль отвёл их в сторону, остановился, обернулся и хмуро доложил:

— Мне нужно в местную церковь. Дальше на пути храмы Светлоликого попадаться не будут. Мы почти нагнали святое войско Анфаис, и дальше нет смысла делать большие привалы, поэтому воспользуйтесь шансом и прикупите необходимую провизию сами. Не думаю, что местная церковь чем-либо поможет нам, кроме сведений… всё же это не храм. Встретимся на тракте с завтрашним рассветом, поскачем галопом. Будьте готовы, и…

Яр чуть помедлил, и гаденько хмыкнул.

— Не сбегите. Просто предупреждаю, что иначе вас выследят и повесят.

***

Покосившийся домик на отшибе. Гнилой забор, белая калитка с потрескавшейся краской. Дорожка, выложенная большими камнями, но не очень ровно и оттого местами прямо на ней растёт сорная трава. Двое людей стоят у калитки. И разглядывают табличку, что к палке примотана бечёвкой. На табличке надпись короткая и лаконичная, для этих двоих звучащая заманчиво, но с общим антуражем дома не сочетающаяся:

«ЗЕЛЬЯ. ЯДЫ. ЭЛИКСИРЫ. МАЗИ. ПОРОШКИ»

Массивный человек, закованный в старые ржавые доспехи с ног до головы поворачивает шлем в сторону худощавого паренька с мышиными волосами и грустными глазами, гудяще спрашивает:

— Думаешь верно указали дорогу?

— Судя по табличке верно, но…

— Не зайдём – не узнаем, может это магический домик и внутри он больше, чем снаружи?

— Как-то это жилище не тянет на домик волшебника, они обычно более… представительные, богатые, с магическими фонарями, а тут…

— Ну да, невзрачненько.

— Да и хер с ним! — неказистый парень нервно подрагиваясь толкнул калитку и прошагал по дорожке, беспощадно топча ногами сорняки, поднялся на пару скрипучих потемневших ступенек, без стука, согнувшись в три погибели, протиснулся в очень низкую, но почему-то круглую дверь.

Потолок в доме оказался гораздо выше, чем вход, и Тодд мог позволить себе стоять в полный рост, но при этом он касался макушкой потолка, а ведь высоким он себя явно считать не мог. Рядом же, чуть ли не в позе собачки, находился рыцарь трёх холмов и глупо крутил в разные стороны головой-шлемом.

На стенах висят ворохи различных трав, пахнет едко, и пылью. Перед ними стойка, за стойкой сидит... ребёнок?

— Чего надо? — спросило это нечто вполне взрослым женским голосом, и этот голос на контрасте с детским аккуратным личиком звучал дико, и большие карие глаза смотрели без какой-либо даже крошечной учтивости, скорее с тотальным возмущением, недоверием и с лёгкой брезгливостью.

Последнее было направленно на рыцаря, и тот видимо что-то ощутив, буркнул:

— Я тебя на улице подожду. — И выполз на манер краба отшельника за дверь нафиг, оставив Тодда одного наедине с ребёнком, который явно не ребёнок.

— Э-э-э... — Тодд выпал из реальности сразу, отсутствие вкуса живой плоти на языке, а также полноценного сна, и человеческого отношения все последние годы... наложило на него свой отпечаток, и с чужими людьми ладить у него не получалось, если те не были дружелюбно настроены, и вот именно об этом он сейчас и раздумывал, вместо того чтобы что-то вразумительное из себя выговорить.

Ребёнок, который не ребёнок поднял плечи, и развёл в стороны руки, в немом жесте:

"А мне откуда знать, что значит твоё «Э-э-э»?"

— Мне бы зелья купить или эликсир какой, травница...

— Травницу ты у себя в жопе отыщешь! А я алхимик, и ради ядрёной отравы, выражайся по делу! Ты же умеешь выражаться по делу, или мозговые черви последнюю извилину сожрали?!

Это был повод, которого Тодд ждал все последние дни. Ему просто нужен был повод, чтобы оторвать кому-нибудь башку, вырвать конечности, и напиться горячей крови вусмерть, так чтобы не видеть больше всей этой херни под названием жизнь, но перед этим насладиться кровавым торжеством!

Глаза его вспыхнули красным. Пальцы на руках обдала черная пелена, тут же собравшаяся в когти. Он был готов прыгнуть вперёд, перелететь через прилавок, и когтями вскрыть её грязное горло, перебить трахею, искупаться в крови...

А ребёнок, который не ребёнок, кажется только этого и ждал. Она вскочила на то, на чём сидела, оказавшись с Тоддом на одном уровне по высоте, в руках она сжимает массивную закупоренную колбу, в которой светится ядовито-зелёная жижа. Ребёнок верещит на Тодда, аки разгневанный суслик:

— Ну давай, Сука! Только сделай шаг, и я разобью об твою уродливую рожу эту склянку, будешь корчиться в муках, тёмный выродок, а перед смертью захлебнёшься в собственном дерьме из потрохов и сгнивших заживо органов, ДАВАЙ!

ЕЁ маленькая рука сдавила хрупкое горлышко сосуда так, что стекло слегка треснуло.

Тень спала с рук Тодда, красное сияние исчезло из глаз, он вновь казался обычным, но...

Он упал на колени, голову задрал к потолку, его руки беспорядочно шарили по лицу, зубы плотно сжаты... но вдруг его рот раскрылся, всё лицо перекосилось в гримасе и откуда-то из недр его впалой груди исторгнулся дикий вопль:

— АААААААааа-а...аа...а...

Дверь распахнулась, в дом с очень низким потолком попытался ворваться рыцарь с оголённым двуручником в руках, но пришлось скукожиться в огромное металлическое подобие краба, и... так он и замер, глядя на рыдающего Тодда, острые плечи которого содрогались от сокрушающих изнутри его чувств.

— Эй, ты чего... — растерянно сказала девушка полурослик, она спрыгнула с прилавка, отставила на него треснувший бутылёк с неведомой отравой. Подошла к Тодду почти в упор, коснулась головы, а он схватил её, заключил в объятья, и продолжил рыдать всё так же беззвучно на её небольшом плече.

Абсолютно потерянная девушка-полурослик смотрела в тёмную прорезь шлема рыцаря, замершего в странной позе на пороге её дома, и рукой осторожно гладила безумного юношу по голове.

— Меня так-то Милькой кличут... — сказала она, чуть повернув голову к уху Тодда, — и вас тёмных ушлёпков я вообще-то недолюбливаю! Но ты... поплачь-поплачь... авось и травить тебя не придётся.

***

— И вы связались со святошей?!

Всё тот же дом травницы с очень невысоким потолком. У стенки, под связками трав, сидят рыцарь в ржавых доспехах и Тодд, что уже долгое время пытался ответить вразумительно на вопрос Мильки:

"Что происходит с тобой тёмный нытик?"

Тодд начал издалека, поминутно хватаясь за голову, он рассказал про святой поход, про то, что их послали проверить как пройдёт битва. А ещё он рассказал о том, что последние дни ему приходилось скрывать тёмную силу, чтобы не натравить на себя клирика… но и это ему не удалось и церковник теперь что-то подозревает... закончился несвязный рассказ медлительным бредом, который Милька прервала вопросом:

— И вы связались со святошей?

И тут же сама на него ответила:

— Хотя я понимаю… эти праведные ушлёпки подчас оказываются качественными промывателями мозговой жижи, даже тупо будет удивляться, как это вас заманили в кабалу... правда, за всю свою жизнь я видела лишь одного священника, Лайэна, тот заявился сюда ещё послушником, а когда церквушку возвели, так вообще стал местным священником и с тех пор ми-и-иленько так улыбается всем беднякам, что тащат к нему медные гроши, чтобы он помолился за здоровье чахнущего потомства и помянул добрым словом почивших предков... А сам Лайэн в то же время жирует как не в себя, уже ходит с трудом дряхлая развалина! Но ему всё мало, представляете? Маааало!

Милька чеканя шаг по деревянному полу ходила от стены к стене, но вдруг остановилась, и ещё раз оглядела тщедушное подрагивающее тело Тодда.

— Нет, так никуда не годится! Пойду заварю тебе цветок ромашки... и ушла в другую комнату, что-то там падало, шумело, что-то разбивалось об пол и Милька орала на весь и без того небольшой дом:

— Твою же демонскую срань!

Вскоре она вернулась, неся с собой жаровню, руки были в перчатках. Поставила её в центр комнаты, наклонила ладонь над тлеющими углями, и почти сразу же отпрянула.

— Хе-хе... Горячие!

Она стянула с себя перчатки, вновь ушла куда-то и вернулась с мешочком, достала из него горсть чего-то и зашвырнула на угли. Слегка потрескивая, от углей потянулся дымок. В комнате пахнуло жжённой хвоей и чем-то приторно-сладким, и едким.

Она вновь вышла и вернулась уже с подносом, на котором стояли три источающих пар глиняных стакана.

— Я подумала, что тебе одному пить мой замечательный отвар будет слишком жирно. Чем я и железяка хуже?

Она поставила поднос прямо на пол, сама присела рядом, сведя вместе ноги, в нелепом подобии позы покаяния.

— Правильно! Ничем мы не хуже, мы даже лучше! Ведь мы не тёмные твари, как некоторые! Так ведь, красавчик?

Она подмигнула в тёмную прорезь закрытого шлема. В этот миг она не походила на ребёнка вовсе, сейчас двоим странникам предстала возможность рассмотреть её с ног до головы, впрочем, как и ей рассмотреть их.

Она и правда казалась миниатюрной, на голову ниже гнома, и не так мускулиста и массивна, как крепкий горный народец. Но её фигура не напоминала и ребёнка. Она была крепкой и жилистой, а по тому, как прямо она сидит, по тому как плавно и легко ходит, потому как небольшое тельце в груди, плечах, заднице и ногах обтянула белёсая выделанная коровья кожа необычного наряда, где штаны и рубаха представляли собой одну целую кожаную одёжку с тёмными металлическими клёпками на боку, она совсем не напоминала ребёнка! У неё было миниатюрное тело человека, который много, очень много трудится и праздный отдых для которого немыслимая роскошь, это так же можно было понять по её рукам... крошечные, но с потрескавшимися ногтями, с загрубевшей тёмной гранью на ладонях. Это были руки плотника, руки охотника, руки крестьянина... такие руки Тодду были хорошо знакомы, и он иступело пялился на них, сжимая в своих трясущихся руках горячий глиняный стакан.

— А меня зовут Рейвен, — вдруг представился рыцарь и стянул со своей головы глухой ржавый шлем, затем откинул назад грязный потный капюшон подоспешника, оголив кусок плоти, испещрённый дырами с виднеющимися белыми пятнами черепа.

— Фу, ну ты и урод! — воскликнул Милька, но с такой интонацией, словно восхитились... и она даже наклонилась вперёд, так близко-близко, и тут же сморщила носик, и сделала вид, словно её рвёт прямо на согнутые колени Рейвена, и придушенным шёпотом она с содроганием выдала:

— Ты ещё и воняешь как последняя болотная гнида!

Тодд же во все глаза пялился на рыцаря, которого оказывается зовут Рейвен, и не мог понять, что вообще происходит? Этот железный искорёженный истукан никому до этого момента не показывал своё лицо, кроме разве что Тодда... и лучше бы Тодд этого не видел. И он ни разу не помнил, чтобы рыцарь полностью снимал с себя свой доспех... Однако он слышал лязг по ночам и хруст кустов, в которых рыцарь явно справлял нужду, снимая часть доспеха... Но никогда днём, никогда прилюдно, даже при нём, а сейчас он не только назвал ей своё имя, но и снял шлем... С чего такая открытость? Он только подумал об этом, и губы его сразу же обратили вялые мысли вслух:

— Что ты кинула на жаровню?

Рейвен и Милька в этот момент похихикивая как две маленькие девочки рассматривали друг друга, и вопрос явно выбил их из какой-то единой атмосферы.

— А, это... — Милька убрала за ухо выбившуюся из косы прядь, волосы у неё были чёрные, непокорные, то здесь, то там выбивалась прядь, а концы и вовсе закручивались в один большой колтун. — Это дурман-трава, — с лёгкой улыбкой на устах выдала она.

Тодд подобрался, сила прошлась по его телу целительской волной, сбрасывая раскованность, и приятную телесную негу.

— И для чего ты это сделала? — голос его уже перестал дрожать, он постепенно отходил от внезапной вспышки какого-то дерьма, что копилось в нём все прошедшие годы.

— Да не кипишуй ты! — Милька откинулась назад на руках, кожа на её стройном животе заскрипела. — Дурман-трава не так опасна, как её концентрат с некоторыми дополнительными правками и каплей силы... Тогда получился бы эликсир "любовный приворот", а без всех этих штучек... просто травка для жаровни, помогает чуть расслабиться, развязывает языки, разве это не лучше, чем вливать в себя прокисшее навозное пойло?

Тодд ничего не ответил.

— Да ладно... —пробормотал Рейвен. — Мне за последние дни впервые удалось хотя бы чуток расслабиться… Этот церковный отпрыск мне уже осточертел!

— Ха, да ты истинный богохульник, мой друг! — воскликнула Милька. — В одном предложении и Светлоликого помянул и чертей из преисподней не забыл! Ха-ха-ха! У жирной туши Лайена сейчас бы задница праведно воспылала, услышал бы он твои речи! Богохульство, Богохульство! Сжечь еретика, СЖЕЕЕЧЬ!— последние слова она выдала высоким визжащим голосом, явно парадируя кого-то...

Рейвен не смог сдержать смеха, однако лицо его ничего не отображало, лишь чуть прикрытые глаза намокли в уголках, и весь он дрожал, содрогаемый внезапным хохотом.

Милька глядя на это кряхтящее нечто загоготала, и Тодд тоже, не в состоянии находиться в покое, среди безумцев, захлёбываясь смехом, упав лицом в пол… и смеялся, не в состоянии распрямиться и взглянуть на внезапно сошедших с ума товарищей.

Вскоре у них закружились головы. Милька быстро залила водой угли, в воздух поднялась копоть и дым. Тодд и Рейвен помогли ей приоткрыть окна, удивительно дело, но в этом доме рамы можно было сдвинуть в стороны, в специальные пазы в стене, позволяя в любой момент впустить в домик чистый холодный воздух. Видимо дым у травницы был частым гостем и проветривать приходилось регулярно.

Головная боль постепенно ушла, оставив после себя лёгкую раздражённость и чесотку в носу. Но вместе с этим в комнате стало зябко.

Милька обхватила себя руками, закрыла глаза, и стоя у крайнего окна глубоко дышала, думала о чём-то. Но вот повернулась к ним лицом. Рыцарь уже успел натянуть обратно шлем. Тодд чуть оправившийся от недавнего взрыва эмоций, уже открыл рот, чтобы задать вопрос насчёт лечебных зелий для путешествия, за которыми они сюда и заявились...

Но тут Милька повернулась, и опередила его своими звонким заявлением:

— Знаете... я отправляюсь с вами!

— Что?! — это возмущённое "что" они выдали оба, Рыцарь и Маг, глядя вытаращенными глазами на девушку из племени полуросликов, правда глаза рыцаря было не увидеть изо шлема, однако удивления в его голосе было куда больше, чем у мага.

— А что такое? — Милька скрестила руки на упругой едва заметной груди. — Мне в этой вонючей дырище ужасно наскучило жить! Да и местный заправила рынка Филиган с каждым днём борзеет всё больше... Как помер мой папаша от срамной болезни тридцать лет назад, так пристали ко мне со своими хотелками. «Зелья хочу!», «мази хочу!», «весёлых порошочков для себя и супруги хочу!», а как наступает время платить... Так «платить я тебе не буду, ты у Филигана на содержание, полурослик жадный, вот с него монеты и требуй!", а этот пройдоха приносит мне с пяток серебрушек раз в месяц и выживай как хочешь! Скользкий ушлёпок! Давно бы ушла, подвернись возможность, да она, сука, никак не подворачивалась!

— А-а-а... постой... — голос Рейвена из под шлема звучал так, словно его хорошенько приложили дубиной по темечку. — Сколько говоришь лет назад умер твой отец?

— А? Ты это к чему, железяка? — Милька воззрилась на него недовольная тем, что её прервали, но тут же улыбнулась. — Не дрейфь, железючка, я ещё молода! Мне всего-то пятьдесят два лета от дня рождения, по нашим полуросличьим меркам я ещё дитя дитём, но так-то умная не по годам и цену себе знаю! Так вот... — она вновь повернулась к Тодду, невольно чувствуя в нём лидера, среди этих двоих, и продолжила упрашивать мага, у которого с каждым её словом серые брови поднимались всё выше в немом изумлении:

— Да и я вам пригожусь, зелья и порошочки с собой прихвачу всякие… не, в драку я лезть конечно не буду, но, если что подсоблю! Склянку в черепушку вражью запульну только так! Да и есть у меня одна пыльная разработка, которую я уже как пару лет у себя в подсобке держу, на совершеннолетие себе подарок смастерила, ядрёный до одури и вытекших из орбит глазюк! Щас покажу!

Она вновь шустро скрылась в подсобке, и спустя пару мгновений вышла оттуда с массивным рюкзаком за спиной, Рюкзак тянуло к земле, но Милька стояла на ногах прочно, тяжесть ей казалась посильной. Она бережно опустила рюкзак посреди комнаты, у ног рыцаря и мага, отдёрнула в сторону дубленую верхушку, тканевые бока сумки тут же опали, и перед очами всей троицы предстал здоровенный стеклянный бутыль. Стекло было массивным, плотными, с вкрапленными песка и мутными, из-за толщины, гранями. Внутри сосуда плескалась ярко-зелёная подозрительная жижа, сверху бутыля клубился плотный желтушный туман, и между этими двумя слоями растянулась ярко красная кровяная плёнка. Горлышко бутыля кверху сужалось и заканчивалось древесной пробкой, на верхней грани которой была выжжена не знакомая для Тодда руна.

Милька наклонилась, и приобняв бутыль одной рукой, нежно провела по его гладкому стеклянному боку.

— Этот красавчик может весь Дорлак травануть, до кровавой рвоты и так чтобы наверняка! — на губах её растянулся зловещий оскал, всё это время она не сводила с Тодда глаз. — Ну так как, возьмёшь меня с собой, плакса-командир?

Тишина.

За окном мимо дома проскочила толпа детишек, весело о чём-то переговариваясь они умчались прочь. Соседский рыжий кот усатой любопытной моськой заглянул в приоткрытое окно.

На плечо Тодда легла латная перчатка, без слов говоря о выборе рыцаря, и Тодд кивнул.

— Возьму... но если разобьёшь эту хреновину по дороге, то я тебя пополам порву и сожру.

От его тона в комнате словно стало ещё холоднее... Кот, заглядывающий в дом, исчез. Тяжёлая рука рыцаря стыдливо убралась с плеча Тодда.

Но Милька на прямую угрозу лишь улыбнулась, однако улыбка её была тяжёлой, а глаза не сулили ничего доброго. Её полные губы приоткрылись, влажный язык прошёлся по краю.

— Отравишься, плаксивый сучёнышь, отра-вишь-ся!