Мао Цзэдун

ГЛАВА 6 ДЕНЬ ЛОШАДИ

Ранним утром во вторник 12 апреля 1927 года над западными районами Шанхая раздался печальный гудок речного пароходика. По этому сигналу войска националистов при поддержке «вооруженных тружеников», одетых в синюю униформу с белыми нарукавными повязками, где был изображен иероглиф «гун» («труд»), начали бесшумно окружать городской оплот коммунистов — рабочие кварталы Наньдао и Чжабэй. Генералу Бай Чуней муниципалитет дал гарантии беспрепятственного прохода по территории иностранных концессий.

Атака началась с первыми лучами солнца. «Тружениками» были члены банды «зеленых», крупнейшей в Шанхае группировки преступного мира. Сопротивление застигнутых врасплох коммунистов оказалось сломленным к середине дня. «Говорить о полном разгроме, пожалуй, рано, — писала в те дни английская «Таймс», — но удар китайские коммунисты получили весьма чувствительный». Убитыми оказались около четырехсот человек, за тысячу перевалило число раненых и арестованных.

На следующий день жизнь в городе парализовала объявленная по настоянию Чжоу Эньлая всеобщая забастовка. Тысячная толпа рабочих, женщин и детей направилась к особняку генерал-губернатора, чтобы вручить петицию. О случившемся далее лаконично сообщала «Бэйфан шибао»: «В первых рядах шли безоружные женщины и дети. Залп прозвучал, когда они были всего в нескольких метрах от солдат. Не менее двадцати человек упали убитыми сразу, и толпа бросилась врассыпную. Пытаясь спастись от пуль, погибли еще около двухсот демонстрантов. Трупы расстрелянных были погребены в общей могиле».

После этого всякие демонстрации в городе прекратились. В очередной раз Чан Кайши удалось восстановить покой и порядок.

Понять, почему КПК и левое крыло Гоминьдана не предвидели возможности нового путча, почти невозможно. Отчасти это объясняется упорным стремлением Сталина любой ценой сохранить единый фронт. Сталин полагал, что Гоминьдану будет много проще, чем коммунистам, объединить страну и ослабить позиции заклятых врагов Москвы — великих держав. В Китае его интересовало не дело революции, а реальная политика. Он навязывал свою волю Коминтерну, тот, в свою очередь, диктовал линию поведения КПК.

Однако и это еще не все. Подчиненные в целом коминтерновской дисциплине, лидеры китайских коммунистов совершенно утратили бдительность. До кровавой трагедии в Шанхае они целый месяц старательно игнорировали нараставшую враждебность Чан Кайши. С середины марта во всех подконтрольных его войскам районах страны отмечались проявления насилия, направленные против левого крыла партии. От Чунцина в Сычуани до Амоя на побережье действовала одна тактика: наемные головорезы из тайных обществ, обычно связанных с шанхайскими «зелеными», громили, часто при поддержке отрядов солдат, массовые организации левых.

Существовали и иные факторы. Под руководством лидеров левого крыла Гоминьдана экономика в Ханькоу попросту рухнула. Прекратилась торговля, стали закрываться банки. Для серьезных китайских промышленников Красная столица, как тогда часто называли Ханькоу, символизировала то, чего должна была избежать вся страна. Мартовские волнения рабочих в Шанхае стали зловещим предупреждением о том, чем может обернуться деятельность коммунистических органов управления.

Иностранные резиденты, забив тревогу, требовали от своих правительств остановить распространение «большевистской заразы». Пресса с негодованием сообщала детали процесса тотального обобществления. В одной из статей описывалось, как коммунисты, известные миру сторонники «общности жен», провели по улицам Ханькоу колонну большегрудых и белотелых обнаженных женщин. Миссионер-американец содрогался от ужаса последствий, которые «придут непременно, если бешеный пес большевизма перепрыгнет через океан».

События 24 марта поставили живших в Китае иностранцев на грань паники. В тот день, после того как отряды националистов заняли Нанкин, солдаты окружили консульства США, Британии и Японии и открыли огонь по дожидавшимся эвакуации сотрудникам. Погибли шесть человек. Этот инцидент убедил правительства западных стран: пришла пора действовать. Царившие в Китае анархия и хаос требовали принятия срочных мер.

Перед руководителями великих держав и крупными китайскими предпринимателями стоял вопрос: в какой мере можно положиться на Чан Кайши — не только главнокомандующего гоминьдановских войск, но и известного своими контактами с коммунистами? «Чан Кайши стоит на распутье, — писала «Бэйфан синьвэнь жибао» (газета «Новости Севера»). — В Китае он сейчас единственный, кто в состоянии положить конец попыткам коммунистов подчинить своему влиянию всю страну. Но действовать для спасения соотечественников ему придется быстро и жестко. Покажет ли Чан всю свою решительность? Не подхватит ли красный поток и его?»

Ответ на эти вопросы поражал тонкой режиссурой. 6 апреля представители великих держав в Пекине смогли убедить северное правительство, возглавлявшееся тогда маньчжурским генералом Чжан Цзолинем, направить в советское посольство отряд полиции с ордером на обыск. Посольство уже долгое время служило прибежищем для многих лидеров КПК. Подверглось обыску и генеральное консульство СССР в Тяньцзине. Охрана шанхайского консульства не пропускала в здание никого, кроме штатных сотрудников. Тем временем Ду Юэшэн, главарь «зеленых» и личный друг Чан Кайши, создал Ассоциацию общественного прогресса, цель которой — подготовка новых групп боевиков. Репрессии против коммунистов ширились и в соседних городах.

Однако и после того, как взнесенный топор начал стремительное движение вниз, «защитники дела революции ни о чем не подозревали». Лидеры КПК продолжали оставаться настолько наивными, что один из них, руководитель Комитета по труду ЦК КПК Ван Шоухуа, вечером 11 апреля ужинал за одним столом с Ду Юэшэном. После ужина его задушили, а труп бросили в неглубокую яму на окраине.

Причина подобного поведения верхушки КПК крылась не в аналитических ошибках руководства. Об опасности сговора между иностранным империализмом и правым крылом Гоминьдана Центральное Бюро предупреждало еще в январе. Однако генералиссимусу удалось так мастерски замаскировать свои истинные намерения, что за пределами узкого круга самых доверенных лиц о них никто не подозревал. События явились полной неожиданностью и для иностранных наблюдателей, и для коммунистов. Когда в начале апреля «Бэйфан синьвэнь жибао» сокрушалась по поводу того, что Чан Кайши отказывался перейти на позиции «открытого антикоммунизма», Центральное Бюро в погромах провинциальных околокоммунистичсских организаций видело лишь отдельные выходки экстремистов, а вовсе не прелюдию к полномасштабной конфронтации. В 1927 году вера КПК в союз с буржуазией была столь незыблема, что революции без него руководство коммунистов и не представляло.

Утро 12 апреля Мао провел на совещании в Земельном комитете Гоминьдана. Оптимизм поездки по Хунани заставил его настаивать на самых радикальных шагах: пусть крестьяне действуют сами, пусть отказываются платить за землю — официальный документ можно издать позже. Эту позицию поддержал и только что прибывший из Москвы новый представитель Коминтерна Махендранат Рой. Идеи аграрной революции были ему куда ближе, чем М. Бородину.

Но надежды Мао были сорваны полученными во второй половине дня срочными радиодонесениями из Шанхая.

Последовавшее за ними заседание Центрального Бюро КПК длилось почти без перерывов целых шесть дней. Советники из Москвы забрасывали своих китайских товарищей диаметрально противоположными рекомендациями. В рамках «стратегического отступления» М. Бородин предложил резко сократить масштабы действия крестьянских и рабочих ассоциаций. Установив контакт с Христианином Фэн Юйсяном, генерал Тан Шэнчжи должен был повести активную операцию против отрядов Чжан Цзолиня. Их разгром давал возможность возродить угасшую на время революционную деятельность и обеспечивал возможность маневра в переговорах с Чан Кайши. М. Рой назвал точку зрения Бородина предательством крестьян, пролетариата и всего трудового народа. «Китайская революция, — заявил он, — либо победит как революция крестьянская, либо может вообще забыть о победе». Продолжение Северного похода равнозначно измене делу революции, и КПК должна отказаться от опасной авантюристической линии М. Бородина, подчеркнул новый представитель Коминтерна.

Этот спор вскрыл глубокую противоречивость политики Сталина по отношению к Китаю. Кто обеспечит победу революции — рабочий класс и крестьянство? Или их союз с буржуазией?

Дискуссия только разгоралась, когда телеграммой из Шанхая Чжоу Эньлай предложил третий вариант. Оказывается, положение Чан Кайши в военных делах было намного слабее, чем казалось. Если отряды Тан Шэнчжи направятся на Нанкин и предпримут решительные действия, то армия Чан Кайши потерпит неминуемое поражение, говорилось в телеграмме. В противном случае Чан получит прекрасную возможность укрепить свои позиции.

Чжоу Эньлая поддержал Цюй Цюбо. Чэнь Дусю больше склонялся к высказанной еще Сунь Ятсеном идее похода на северо-запад, туда, где силы империалистов были рассредоточены и не могли оказать серьезного сопротивления. Тан Пиншань и Чжан Готао предлагали основной удар нанести на юге и разгромить старую гуандунскую базу Гоминьдана.

Бессилие КПК выработать единый подход в вопросах тактики подтвердилось резолюцией Центрального Бюро, где руководство партии заявляло, что продолжение Северного похода будет «в настоящих условиях губительным для дела революции». Буквально через день Ван Цзинвэй под влиянием М. Бородина решил немедленно возобновить поход.

Мао не участвовал в этих спорах — тогда он не являлся даже членом ЦК КПК, к тому же после представленного отчета о поездке по Хунани Чэнь Дусю вообще отказывался иметь с ним дело. Но симпатии Мао были на стороне М. Роя.

Он провел месяц в напряженной работе Земельного комитета Гоминьдана, где вместе с группой молодых представителей левого крыла разработал такую формулу перераспределения земли, которая устроила бы все заинтересованные стороны. Основная проблема заключалась в площади земельного надела. Конфисковать ли все принадлежавшие частникам участки, как предлагал Мао? Или ограничиться теми, что превышают 30 му[26]? Или согласиться с консерваторами, отстаивавшими наделы в 50 и даже в 100 му? В конечном итоге споры оказались бессмысленными, так как Политический комитет Гоминьдана отклонил разработанный группой проект на том основании, что он возбудит недовольство армии, большинство офицеров которой происходили из семей землевладельцев.

Титанические усилия Мао не оценили и в КПК. Резолюцию о национализации земли 5-й съезд партии не стал даже обсуждать: как и в Гоминьдане, коммунисты просто запретили конфискацию наделов «мелких землевладельцев», даже не пытаясь определить, кто является таковым.

И вновь Мао был разочарован политикой родной партии. Похоже, что разочарование было взаимным: в Центральный Комитет он вошел с правом совещательного голоса, став лишь тридцатым в партийной иерархии. Через неделю, при реорганизации комиссии по крестьянскому движению, Мао вынужденно ушел с поста ее секретаря, уступив место Цюй Цюбо, ставшему уже членом Постоянного Комитета Политбюро (как теперь называлось Центральное Бюро КПК). Влияние Мао на политику партии в деревне значительно упало.

Между тем нарастал поток неутешительных новостей из провинции.

В Кантоне ввели военное положение, арестовали более двух тысяч коммунистов — в ходе объявленной Чан Кайши «чистки партии» Гоминьдан начал избавляться от нежеланных союзников. В Пекине по приказу Чжан Цзолиня вместе с девятнадцатью своими товарищами, захваченными во время обыска советского посольства, был задушен Ли Дачжао.

К началу мая под контролем революционного правительства Ухани осталишь лишь Хубэй, Хунань и Цзянси.

Провинции погрузились в глубокий экономический кризис. В Ханькоу, Ханьяне и Учане насчитывалось более трехсот тысяч безработных, количество проживавших там иностранцев упало с четырех с половиной до полутора тысяч. О жизни тех, кто только собирался уехать, под заголовком «Красный террор в Ханькоу» писала «Таймс»: «При состоящем исключительно из коммунистов правительстве невозможен никакой бизнес, улицы патрулируются пикетами профсоюзов, а помнящему о нравах местной солдатни европейцу лучше вообще не выходить из дома. На директоров иностранных компаний толпа объявила настоящую охоту, многих гонят с улиц штыками».

Ситуация стала еще хуже, когда по распоряжению Чан Кайши китайские банки Кантона и Шанхая приостановили все свои операции с Уханью. Прекратился сбор налогов, правительство включило печатный станок, и полки магазинов вмиг опустели. В конце апреля по городу поползли слухи о нехватке риса: с целью сдержать рост цен Хунань запретила его вывоз за пределы провинции.

В соответствии с инструкциями М. Бородина Политический Совет Гоминьдана отказался от забастовочной борьбы, принял меры к стабилизации денежной единицы, регулированию цен и облегчению положения безработных.

Военный баланс сил вновь нарушился. Войска Тан Шэнчжи продвигались на север, чтобы слиться в Хэнани с армией генерала Фэн Юйсяна. Небольшой гарнизон, оставшийся в Хубэе, дал Чан Кайши хороший шанс в деле проверить прочность уханьского режима. 18 мая отряд националиста Ся Доуина подошел вплотную к Учану. В городе началась паника. Командующий местным гарнизоном коммунист Е Тин, собрав несколько сотен кадетов военного училища и резервистов, принялся спешно крепить оборону. Ему на помощь Мао направил около четырехсот слушателей Института крестьянского движения, которые с древними фузеями в руках патрулировали городские улицы.

Утром следующего дня воинство Е Тина обратило в бегство едва не окружившего город противника. Однако искры, которые высек Ся Доуин, оказалось не так просто потушить.

В Чанша жители шепотом начали говорить о том, что Ухань пал, Ван Цзинвэй вынужден был бежать, а Бородин убит. Тлевший между левым и правым крылом Гоминьдана конфликт разгорелся с новой силой. Происходили открытые столкновения между солдатами и активистами крестьянских ассоциаций, а 19 мая демонстрация коммунистов избила родственника заместителя командующего революционными силами Тан Шэнчжи.

Двумя днями позже, 21 мая 1927 года, в День Лошади по старому лунному календарю, начальник гарнизона Чанши Сюй Кэсян принял решение положить конец смуте.

В отличие от лидеров КПК в Шанхае хунаньские партийные руководители довольно быстро поняли, куда дуст ветер. Однако три тысячи рабочих-пикетчиков, имевшихся в их распоряжении, были вооружены лишь копьями и бамбуковыми палками. Едва удалось укрыть в надежных местах женщин и детей, как к ночи в городе началась стрельба, которая не прекращалась до рассвета. «Языки пламени вздымались до неба, — писала впоследствии жительница города. — От здания крестьянской ассоциации доносилась громкая пальба, строчили пулеметы… Мы все собрались в комнате и дрожали от страха. Мне нужно было покормить шестимесячного сына, но молоко кончилось. Мальчик безостановочно плакал…»

Позже Сюй Кэсян самодовольно заявил: «К утру город освободился от густой пелены красного террора. Я разогнал этот мрачный туман одним взмахом руки».

В течение трех последовавших за этим недель в Чанша и ближайших окрестностях были убиты не менее десяти тысяч человек. К старому месту казни у Западных ворот ежедневно приводили группы коммунистов либо заподозренных в сочувствии к ним. Многие горожане гибли в столкновениях с отрядами крестьянской самообороны, приступившими к последним отчаянным вылазкам после приказа Хунаньского комитета КПК.

Из Хунани волна репрессий докатилась до Хубэя, где пришедшие от поражения в ярость войска Ся Доуина вымещали свое унижение на тысячах невинных сельских жителей. В Цзянси роспуск крестьянских ассоциаций привел к взрыву негодования даже среди мелких землевладельцев. По всему Центральному Китаю красный террор сменялся белым: отряды миньтуаней — помещичьей полиции — не щадили тех, кто осмеливался выражать недовольство действиями властей. В отчете, подготовленном для Всекитайской крестьянской ассоциации, Мао в середине июня писал:

«В Хунани… они отрубили голову одному из руководителей профсоюзов и пинали ее ногами по улице, а затем вспороли живот казненному, налили туда керосина и подожгли… В Хубэе революционным крестьянам выкалывают глаза и вырывают языки, их четвертуют, режут ножами и клеймят раскаленным железом. Женщинам протыкают проволокой груди, раздевают их догола и водят в таком виде по улицам, а потом просто разрывают на части…»

В хунаньском уезде Лилин погибли более восьмидесяти тысяч человек, население четырех соседних сократилось на триста тысяч. Бойня по ужасу затмила все злодеяния Злобного Чжана, когда его войска заняли провинцию десятью годами раньше. Подобного Китай не помнил со времени кровавой бойни восстания тайпинов в 1850 году.

События Дня Лошади и их трагические последствия заставили КПК по-новому оценить ситуацию в стране. «Полученный партией урок, — писал Чжан Готао, — убеждает в одном: против оружия можно бороться только таким же оружием».

Осознание этой истины придет гораздо позже. Поначалу руководство КПК не знало, как реагировать на происходившее, и предавалось неторопливым раздумьям. Когда вести о трагедии в Чанша достигли Ухани, коммунисты все еще приходили в себя от неудавшегося рейда генерала Ся Доуина и уже не в первый раз обсуждали планы сокращения размаха крестьянского движения. 25 мая Политбюро пришло к выводу, что причиной случившегося послужила излишняя активность крестьян, непродуманными действиями накликавших на себя беду. На следующий день М. Бородин отправляется в Чанша с комиссией, которая должна прояснить ситуацию на месте. Сразу после отъезда комиссии Мао в телеграмме предложил хунаньским руководителям КПК «проявить в общении с правительственными чиновниками максимум терпения, чтобы избежать новых трений между двумя партиями». Но до Хунани Бородин так и не добрался. На границе провинции комиссию отослали назад (по некоторым источникам, в противном случае Сюй Кэсян угрожал членам комиссии смертью). Только после этого ЦК КПК обратился к руководству Гоминьдана с призывом наказать самоуправство Сюй Кэсяна, выслать в Чанша экспедиционный корпус Тан Шэнчжи и предоставить крестьянам для самозащиты оружие. Ни одно из требований коммунистов выполнено не было.

В конце мая Мао попросил Политбюро направить его в Хунань для перестройки провинциальной парторганизации. Через десять дней он получил приказ прибыть в Сянтань и создать там новый партийный комитет провинции. Несмотря на то что решение было едва ли не в тот же день отменено, с начала июня Мао начал играть все возрастающую роль в партийном строительстве в Хунани.

Примерно в то же время на КПК обрушился другой удар, причем с самой неожиданной стороны. 1 июня, по окончании закрытого пленума Коминтерна в Кремле, Сталин направил в Ханькоу телеграмму, требуя от ЦК КПК проведения в жизнь более решительного курса: «Аграрная революция должна любой ценой двигаться вперед». Издержки этого рывка должны были принять на себя крестьянские ассоциации. Гоминьдану предлагалось учредить революционные трибуналы, которые будут рассматривать дела офицеров, не порвавших связей с Чан Кайши либо «запятнавших себя актами насилия над народными массами». «Время убеждать прошло. Пора переходить к действиям, — подчеркивал в телеграмме Сталин. — Пусть все негодяи и изменники получат по заслугам. Пока момент еще не упущен, необходимо создать новую надежную армию, для чего мобилизовать в Хунани и Хубэе двадцать тысяч коммунистов и не менее пятидесяти тысяч рабочих и крестьян. Нельзя больше зависеть от капризов продажных генералов». Приток свежей крови требовался также и ЦИК Гоминьдана. Противодействие старым консервативным лидерам должны оказать новые — лучшие представители рабочего класса и трудового крестьянства.

Когда послание было зачитано, члены Политбюро не знали, что им делать: плакать или смеяться. Чэнь Дусю позже вспоминал: «Ощущение было такое, будто тебя по уши окунули в дерьмо». Даже Бородин с Войтинским признавали, что о претворении этих планов в жизнь не может быть и речи.

И вовсе не потому, что идеи Сталина были ошибочны. Годом ранее лидеры КПК умоляли Москву предоставить им пять тысяч винтовок для организации независимой крестьянской армии в Гуандуне. В ответ Кремль заявил, что такой шаг посеет недоверие в рядах гоминьдановцев. Мао и Цай Хэсэнь убеждали товарищей в необходимости решать проблемы крестьянского движения силами самих крестьян, без всякой помощи со стороны.

Суть проблемы заключалась в ином. Новые приказы Москвы оказались не только запоздалыми — сталинская оценка расстановки сил не имела ничего общего с реальной действительностью. Ни у левого крыла Гоминьдана, ни тем более у КПК не имелось ни малейшей возможности как-то воздействовать на армейское офицерство. И уж совершенной фантастикой было ожидать, что коммунисты смогут реорганизовать ЦИК Гоминьдана.

М. Рой, рассчитывавший на то, что телеграмма Сталина убедит партию оказать крестьянскому движению всемерную поддержку, решил поправить дело. Без всяких консультаций с Бородиным или кем-нибудь из руководства КПК он отнес телеграмму Ван Цзинвэю. Видимо, он, как и Сталин, полагал, будто поддержка коммунистов настолько важна для Гоминьдана, что недовольство Кремля подтолкнет его к более активным действиям. Однако реакция на инструкции из Москвы оказалась обратной. Прочитав телеграмму, Ван сделал вывод: союзнические отношения между Гоминьданом и КПК закончились. На следующий день, 6 июня, во главе делегации левого крыла партии он отправился в Чжэнчжоу — якобы договариваться с Фэн Юйсяном о совместных действиях против Чан Кайши. На деле же целью поездки было прощупать возможности примирения с руководством правых в Нанкине.

Поступок М. Роя лишь ускорил приход неизбежного. Пара гнедых, которых КПК пыталась запрячь вместе — крестьянские восстания и буржуазная революция, — уже несколько месяцев резво неслась в противоположные стороны. Их пути окончательно разошлись именно в День Лошади.

15 июня от имени Политбюро Чэнь Дусю направил Сталину ответ, примечательный нескрываемым раздражением кремлевскими методами и явным ощущением надвигающегося рока:

«Особенно быстрыми темпами ширилось крестьянское движение в Хунани, откуда вышли девяносто процентов личного состава армии националистов. Сейчас эта армия крайне враждебно настроена против ошибок и перекосов крестьянского движения… В сложившейся ситуации не только Гоминьдан, но и КПК вынуждена прибегнуть к политике послаблений и уступок… В противном случае полного разрыва с Гоминьданом нам не избежать. Весьма вероятно, что он произойдет даже в самом ближайшем будущем… Мы признаем важность и правильность полученных инструкций, однако выполнить их за относительно короткое время не представляется возможным… До того момента, как мы соберем силы, нам требуется поддерживать хорошие и стабильные отношения с лидерами левого крыла Гоминьдана и его армейским командованием».

Чэнь обошел молчанием только один пункт кремлевских наставлений — тот, где Сталин требует от КПК создания «собственной надежной армии». И сделал он это не случайно: еще за неделю до получения телеграммы из Москвы Политбюро серьезно рассматривало вопрос организации боеспособных вооруженных сил партии.

Главным в послании Сталина было то, что в конечном итоге оно явилось тем семенем, которое через несколько лет даст жизнь китайской Красной армии.

Еще до того как Чэнь Дусю направил свой ответ в Москву, ЦК КПК создал во главе с Чжоу Эньласм секретную комиссию, которая начала разработку детального плана проникновения в Хунань десятков своих агентов для организации вооруженных выступлений крестьян против отрядов Сюй Кэсяна. Перед отправкой Мао проинструктировал агентуру в У хани: «Вы вернетесь по домам и поможете вести революционную борьбу на местах с оружием в руках». Расчет строился на том, что в случае успеха разрозненные группы вооруженных крестьян станут костяком «надежной армии», о которой говорил Сталин.

24 июня Мао стал секретарем Хунаньского комитета КПК и немедленно отбыл в Чанша — оценить то немногое, что оставалось после продолжающихся еще репрессий. Через несколько дней он сказал в Хэншани группе выживших партработников: «Время колебаний прошло, настала пора скрестить оружие».

Но земля из-под ног коммунистов уже уходила.

Российские советники, на глазах которых углублялась пропасть между Кремлем и Ван Цзинвэсм, неспешно паковали чемоданы и готовились к отъезду. Другой протеже Москвы, Фэн Юйсян, уже перешел на сторону Чан Кайши, согласившись получать солидное вознаграждение в 2 миллиона долларов ежемесячно.

Политбюро пребывало в мрачном пессимизме. Цай Хэсэнь вспоминал, как «все бесцельно бродили из угла в угол, подавленные и не способные прийти ни к одному конкретному решению». В руководстве КПК появились первые признаки отчаяния. 23 июня Секретариат ЦК обратился к партии с тревожащим душу предупреждением о том, что «разрыв с Гоминьданом будет означать нашу полную ликвидацию как политической партии». В ответ М. Рой горько заявил: «Идея сотрудничества с Гоминьданом превратилась в фетиш, ради обладания которым мы должны пожертвовать всем остальным». В отчаянной попытке отсрочить окончательный распад союза Политбюро ЦК КПК приняло резолюцию, в которой признало за Гоминьданом «ведущую роль в революции» и передало под его контроль все рабочие и крестьянские организации, включая вооруженные отряды самообороны.

Примерно в это же время Мао возвратился из Чанша в Ухань: по всей видимости, М. Бородин решил не рисковать остатками дружбы с Гоминьданом ради весьма сомнительных успехов крестьянского движения в Хунани.

В понедельник 4 июля Мао уехал в Учан на расширенное заседание Постоянного Комитета Политбюро, где лидерам КПК предстояло решить, каким будет их следующий шаг. Немногие сохранившиеся протоколы еще раз показывают, за что хватается утопающий. Жаркие споры собравшихся вызывала проблема взаимоотношений между Тан Шэнчжи и его заместителем Хэ Цзянсм, ярым противником коммунистов. Не было и тени сомнений в том, что позиции Тана правеют с каждым днем, но резолюция совещания выразила уверенность в «скорейшем возврате командующего на наши позиции». Впрочем, коммунистам не впервой выдавать желаемое за действительное. В июле 1927 года их лидеры окончательно лишились сколь-нибудь заметного политического влияния и в глубине сердец хорошо сознавали это.

Головной болью для участников совещания были местные отряды крестьянской самообороны. Цай Хэсэнь настаивал на том, что им следует уйти в горы и начать восстание оттуда. Ли Вэйхань возразил: это будет слишком походить на обыкновенный бандитизм, не лучше ли попытаться придать отрядам статус местных миротворческих сил? В случае неудачи крестьяне попросту спрячут оружие и станут выжидать подходящий момент. Чэнь Дусю считал, что бойцы отрядов самообороны смогут стать эффективной силой, лишь пройдя подготовку в гоминьдановской армии. Итоги дискуссии подвел Мао:

«Оставив в стороне вопрос о миротворческих силах — на практике его решение почти неосуществимо, мы имеем две возможности: уйти в горы либо присоединиться к армии. В горах мы сможем заложить основу для создания мощных вооруженных сил… Без них партия окажется беспомощной в будущем».

Совещание так и не приняло никакого решения, но в головах Мао и Цай Хэсэня уже складывалась стратегия предстоящих действий.

События между тем продолжали развиваться. Ответ Чэнь Дусю Сталину пришелся не по вкусу, и в начале июля кремлевский горец решил, что Чэнь должен уйти. Москва отозвала М. Роя и Г. Войтин-ского, а 10 июля в газете «Правда» Н. Бухарин назвал отказ лидеров КПК следовать советам великого вождя «непрактичным». Двумя днями позже Чэнь Дусю подал в отставку, и ежедневной работой ЦК начал управлять «временный Постоянный Комитет» в составе Чжан Готао, Ли Вэйханя, Чжоу Эньлая, Ли Лисаня и Чжан Тайлэя. Цюй Цюбо, предполагаемый наследник Чэнь Дусю, вместе с М. Бородиным отправился на горный курорт Лушань обдумывать сложившуюся ситуацию.

На следующий день, 13 июля, ЦК КПК одобрил, но еще не обнародовал свой манифест, в котором руководство левого крыла Гоминьдана обвинялось в «предательстве интересов трудящихся масс». В ответ левые на закрытом заседании утвердили ряд мер, ведущих, по сути, к исключению коммунистов из рядов Гоминьдана.

Этим конфликт не исчерпывался. В соответствии с инструкциями из Москвы руководство КПК продолжало делать вид, будто единый фронт с «прогрессивными членами левого крыла Гоминьдана» все еще существует, хотя в действительности никакого союза не было и в помине. Войска генерала Хэ Цзяня приступили к массовым арестам коммунистов. Мао и другим лидерам партии приходилось скрываться в подполье, а загримированный Чэнь Дусю на борту парохода бежал в Шанхай. М. Бородину, последнему оставшемуся российскому советнику, Ван Цзинвэй устроил пышные проводы на железнодорожном вокзале Ханькоу. Влияние Москвы, на обеспечение которого Сталин потратил миллионы золотых рублей, кончилось ничем.

В декабре 1927 года прекратило свое существование левое крыло Гоминьдана. Ван Цзинвэй уехал в Европу, а несколько позже Чан Кайши вступил в Пекин и превратился в нового правителя великой страны.

Но все это в будущем. Знойным июльским днем 1927 года Ян Кайхуэй с тремя сыновьями в последний раз возвратилась в Чанша. Единого фронта уже нет. Китай стоял на пороге революции.