Майские ласточки

Глава 13 ВЫПЬЕМ ЗА ПЕХОТУ, ЗА РОДНУЮ РОТУ

В широком коридоре территориального геологического управления желтые шторы на окнах были раздернуты до конца, и солнечный свет отдавал горячее тепло голубой стене и каждой плитке паркета с темными линиями.

Эдигорьян шел впереди, заложив руки за спину, тяжело посапывая. Иногда он останавливался и нетерпеливо поджидал Кожевникова. Начальник экспедиции выдержал тяжелую пытку, находясь много часов подряд в одном самолете со своим злейшим врагом. Человек по природе незлобный, он столкнулся первый раз в своей жизни с диким упрямством и неповиновением рабочего, что нарушило размеренный ход его жизни, заставило напрягаться, нервничать, наседать на бурового мастера. Смутно и не совсем еще осознанно понимал глубокую правоту Кожевникова, но не мог ее принять сразу.

Особенно раздражало, что буровой мастер оказался зорче его и первым обратил внимание на землю тундры, увидел в ней то, чего он не замечал, хотя не один день вышагивал по ее маршрутам и обязан был все видеть.

Все ругательные телеграммы, которые он получал от Деда за простой буровой Р-19, он воспринимал как прямой упрек себе, что не мог справиться с непокорным мастером, недоглядел и проморгал. План забурки был сорван. И, распаляя самого себя, он обвинял Кожевникова во всех неудачах экспедиции. Получалось, что по вине упрямца выходили из строя самосвалы, бульдозеры, перевернулась баржонка в море, сгорел балок. Когда он случайно встречался с твердым взглядом хмурого Кожевникова, его толстые щеки начинали непроизвольно дергаться, едва сдерживался, чтобы не выпалить мастеру в лицо: «Кожевников, ты затеял канитель на буровой, сам и расхлебывай. А я заступаться не буду. Хватит с меня ругательных телеграмм Деда».

В коридоре то и дело хлопали двери. Из отделов выходили сотрудники, подхватив папки или бумаги, внимательно вглядывались в идущих мужчин. Слышался приглушенный шепот:

— Идут, идут!

Кожевников не сомневался, что о его поступке знали в управлении и для всех работников он, выступивший против начальника экспедиции и главного инженера, опасный бунтарь, которого сам Эдигорьян привез на заслуженную расправу к Деду. Буровому мастеру было стыдно за свой внешний вид. Начальник экспедиции не разрешил заехать домой и переодеться. На нем была грязная геологическая куртка, перемазанная мазутом и ржавчиной от труб. На ногах резиновые бродни. Молодые геологи выпрашивали на складе старые спецовки и рваные сапоги, В таких нарядах они хотели сойти за бывалых людей. А ему такой маскарад ни к чему. Костюм красит человека. Он не забыл пословицу: «По одежде встречают, а по уму провожают». Угрюмо смотрел в широкую спину Эдигорьяна, в его бритый затылок с толстыми жирными складками и не сомневался, что начальник ждет и не дождется его увольнения.

— Здравствуй, Валюша! — пропел тенорком Эдигорьян, улыбаясь секретарше Деда. — Сам в настроении?

— Как будто! — и, чтобы не отвечать на приветствие бурового мастера, секретарша отвернулась к шкафу с папками.

Кожевников понял, что с ним вопрос давно решен и Вале известен проект приказа со всеми формулировками, который она сама же и напечатала: «За развал работы на Р-19 бурового мастера Кожевникова П. Г снять с работы и уволить но статье…» «Аплодисментами меня Дед не встретит, — подумал он убежденно с особой ясностью. — А жаль!»

В дверях Эдигорьян задержался и молчаливым жестом показал, чтобы Кожевников шел первым.

— Надо по старшинству. Вы начальник экспедиции, — сказал Кожевников.

— Герою дорогу! — не без ехидства ответил самодовольно Эдигорьян.

С порога кабинет начальника управления буровому мастеру показался огромным. За длинным столом, покрытым зеленым сукном, сидели начальники отделов. Он знал их всех, помнил имена и фамилии. Казалось, что легче сконцентрировать свое внимание на одном человеке — им стал главный механик.

Махоткин крепко сжимал губастый рот, смотрел исподлобья, показывая всем своим видом, что не одобряет действий бурового мастера и готов его строго наказать.

— Здравствуйте! — тихо сказал Кожевников и собственный голос показался ему чужим и осипшим в этой большой комнате. Торопливо откашлялся.

— Здравствуй, Кожевников! — глухо ответил Дед.

Кожевников привычно посмотрел в сторону письменного стола, но хозяина там не увидел. Он начал искать Деда по комнате, но кто-то подтолкнул его в спину и резко сказал:

— Проходите к столу!

Кожевников внезапно ощутил острую боль. Она пронзила сердце и отдалась в плече. Он протянул было руку к стакану, но сил его поднять не хватило. Краем глаза заметил, что рядом в кресле опустился Эдигорьян.

— Налейте воды, — попросил буровой мастер.

Эдигорьян не шевельнулся, упираясь короткими пальцами в край стола.

Кожевников почувствовал, что задыхается. Рванул воротник рубашки. Оторванная пуговица звонко ударилась о паркет.

— Откройте окно, — распорядился Дед. — Думаю, надо послушать начальника Карской экспедиции. Объясните, почему допустили развал работы? У вас целый месяц простояла буровая Р-19.

Кожевников увидел, как на толстых щеках Эдигорьяна показались капли пота. В это мгновение он пожалел начальника экспедиции. Он готов был схватиться с Дедом. Почему простаивала его буровая? Не отсыпали дорогу. А как только дорога появилась, сразу забурились. Вызвали его сейчас в управление зря, оторвали от главной работы. Он должен быть на буровой. Мало ли что может случиться. Бригада для него новая. Лягенько — молодой инженер, неопытный, а Шура Нетяга больше теоретик, чем практик. Парни хорошие, но за ними нужен глаз да глаз.

Эдигорьян развернул длинные простыни листов с графиками и диаграммами. Откуда они вдруг появились на столе, буровой мастер не заметил. Слова начальника экспедиции уносились куда-то в сторону, не доходя до его сознания. Монотонная речь начала убаюкивать сидящих. Но Кожевников этого чувства не ощущал. К нему снова вернулось, как в самолете, беспокойство за бригаду, хотя он и был уверен: что бы сейчас ни говорил начальник экспедиции, бурильщики его не подведут. Они из тех, которые всегда могут прийти на помощь молодым инженерам и принять правильное решение. Он верил Владимиру Морозову, Сергею Балдину, Гали Рамсумбетову, Петру Лиманскому. Он может не волноваться: видел их в работе. У каждого своя хватка, проворство. На площадке он стал свидетелем удивительного превращения, захваченного вдохновенной работой Гали Рамсумбетова. Пусть таким и останется в его памяти. Припомнился приезд Красной Шапочки. Тракторист появился, когда не было ни одного самосвала. Но тащил он не цистерну с водой, а прицеп с песком.

— Мабудь, меня здесь чекают? — сказал он и быстро сорвал с головы красный берет и вытер потное лицо. — Так, мастер? А я не отсталый, уразумел, что нужна дорога! — он работал два дня подряд без отдыха и отсыпал песок. Пробило сознание. А потом пришли три самосвала. Первую машину вел Петр Лиманский! Славные ребята на его буровой. Славные! Почему же он засомневался в них?

Кожевников снова нашел взглядом главного механика. Ему хотелось узнать, как он принимал выступление Эдигорьяна.

Махоткин сидел, подперев рукой лицо, и что-то старательно записывал в блокнот, плотно сжав толстые губы.

— Товарищ Эдигорьян, назовите цифры! — попросил кто-то с места.

— Вы подсчитали произведенные затраты на отсыпку дороги?

— Как отнеслась бригада Кожевникова к поступку бригадира?

— Я понял, понял, сейчас отвечу на все вопросы.

Кожевников настороженно вглядывался в лица сидящих за столом, и, как прежде, лица людей теряли яркость, расплывались.

Эдигорьян сказал что-то резкое, и все осуждающе закивали головами, а Кожевников ждал, что все в один голос скажут: «Ай-я-яй, как не стыдно, как не стыдно!» Он пожалел, что пропустил для себя что-то особенно важное. Заставил себя сосредоточиться, но не смог. Он знал, что приказ на него давно уже заготовлен и вызвали его сюда, чтобы судить. Призвать всех буровых мастеров в экспедициях к дисциплине и повиновению. «Посмел своевольничать, потребовал отсыпки дорог. Да кто? Буровой мастер, рабочий! Есть начальник экспедиции, главные инженеры. Они знают, что делают, планируют свою работу».

— Юрий Георгиевич, я прошу слова! — сказал главный механик и покосился на Кожевникова.

— Спасибо за сообщение, товарищ Эдигорьян, — сказал Дед. — Мы вас слушаем, товарищ Махоткин.

Голос главного механика сразу набрал силу:

— Я думаю, что все собравшиеся в этом кабинете товарищи поддержат меня. Буровой мастер Кожевников забыл, в какое время мы живем. По какому пятилетнему плану мы работаем! Вся страна задалась целью выполнить план пятилетки, и передовые коллективы рапортуют каждый день о своих победах. А мы с вами чем похвалимся? Разгильдяйством бурового мастера. Посмотрите на Кожевникова. Он даже не стыдится, что сорвал забурку, подвел своих товарищей. Кожевников не новичок. У него есть опыт работы, но он ударился в амбицию: вы мне дорогу, или я не работаю. Может быть, мы допустили ошибку, что целый месяц терпели художества Кожевникова. Незаменимых людей у нас нет. Надо было передать бригаду другому буровому мастеру и спасти дело. А за срыв плана экспедиции по бурению Кожевников должен отвечать по всей строгости, и мы обязаны его наказать. Я не снимаю часть вины с Эдигорьяна, но в первую очередь виноват буровой мастер!

«Бурового мастера, конечно, можно наказать, — подумал Кожевников. — А кого накажут, если в море уйдет прибрежная часть тундры? Кто ее остановит? Тракторы каждый день все дальше уходят в тундру, рвут стальными гусеницами землю!».

Главный механик был природным оратором, выступал на всех собраниях. Поднимался на трибуну, долго раскладывал бумажки с заготовленным заранее текстом. Сейчас он, правда, говорил без бумажки, но сыпал теми же словами, как и прежде. Кожевников уже заранее знал, чем он закончит свое выступление. Вскидывая руку, произнесет: «Товарищи, такому человеку не место в нашем коллективе. Не ошибусь, если скажу: не место и в партии!».

И действительно. Главный механик, вытянув руку и потрясая указательным пальцем, принялся грозить:

— Товарищ Кожевников, вы зарвались. Не посчитались с мнением вышестоящих начальников. Но мы не позволим, чтобы вы ставили палки в колеса нашему управлению. Товарищи, я считаю, что такому человеку но место в нашем здоровом коллективе. Не ошибусь, если скажу: не место и в партии!

Эдигорьян пододвинул к себе графин. Когда начал наливать воду, горлышко графина ударило по краю стакана. Вода выплеснулась и стеклянными бусинками рассыпалась по ворсистому сукну.

Кожевников с трудом проглотил слюну. Порывисто протянул руку к стакану и громко сказал:

— Второй раз прошу, налейте мне воды!

Эдигорьян пододвинул стакан, посмотрел злобно. Темные, сливовидные глаза сузились до узких щелей.

— Товарищ Кожевников, вы не слушаете меня, — вспылил главный механик.

— Слушаю и могу повторить все слова. Помню, как долгоиграющую пластинку!

— Вы еще хамите! Сладкого сиропа захотелось. Не надейтесь, Эдигорьян вам здесь такого не нальет.

— Знаю. Нельзя всех равнять на свой вкус. Я люблю крепкий чай!

— Кто хочет еще высказаться? — спросил скрипучим голосом Дед и первый раз посмотрел в сторону Кожевникова.

— Разрешите? — из-за стола, как подброшенный пружиной, вскочил молодой длинноволосый мужчина с красным, прыщеватым лицом.

Кожевников силился вспомнить фамилию выступающего, но не мог. Показалось, что он не встречал этого неизвестного в управлении.

— Я вас слушаю, товарищ Аккуратов, — сказал Дед, сведя лохматые брови над переносицей. — Мы вас слушаем!

— Товарищи, — сказал Аккуратов и замолчал. После недолгой паузы продолжал. — Мне, кажется, мы забыли о главном. Дорога пусть остается дорогой. Убытки нам назвал товарищ Эдигорьян. Цифра внушительная. Но следует говорить о бригаде. Кожевников развалил бригаду. И не какую-нибудь бригаду, а бригаду Николая Евдокимовича Чеботарева. Одну из лучших бригад! Обидно об этом слышать. Был прекрасный коллектив, мы с вами радовались его успехам. Бригада выступала застрельщиком во всех соревнованиях, а сейчас ее нет. Вспомните, сколько раз о ней писали газеты! Когда мы читали с вами статьи, гордость поднималась за свое управление, за главного геолога, за всю бригаду. Мы все причастны к великому переустройству Западной Сибири! У меня есть предложение Кожевникова с бригады снять. И просить Николая Евдокимовича Чеботарева вернуться в бригаду. Думаю, что начальник экспедиции примет такое решение с радостью.

— А захочет ли бригада Чеботарева? — спросил тихо Кожевников.

— А вот вас-то спрашивать не станем! — резко взвизгивая, сказал Аккуратов и театральным жестом руки откинул длинную прядь волос на лоб. — Не станем спрашивать!

— Товарищ Аккуратов, — внушительно сказал Дед и забарабанил торцом карандаша по крышке стола. — Бригада — это рабочие. И мы обязаны с ними разговаривать. Спросить мнение о бывшем бригадире, всеми уважаемом Чеботареве. Я сам был рабочим. Помню, как мы своего бригадира судили строго, если тот начинал зарываться…

— Юрий Георгиевич, я могу продолжать? — спросил Аккуратов, угодливо вытягивая шею в сторону главного геолога.

— Да, да, продолжайте!

Кожевников зажал голову руками. По-прежнему не вслушивался в слова выступающих. Они сменялись, и он лишь различал, как отодвигались кресла, вставали начальники отделов, говорили то обличительно, то негодующе, а он с удивлением думал: неужели в огромном кабинете не найдется ни одного человека, который поймет, что он прав? И ему снова стало жалко, что оторвали от работы столько людей. С ним все ясно. А выступления нужны для протокола и голосования, чтобы потом можно было сказать, что все проголосовали единодушно за снятие Кожевникова с бригады!

Внезапно наступила тишина. Сейчас должно состояться главное выступление. В цирке перед таким номером выбивали четкую дробь на барабане, привлекая внимание к опасному трюку. Кожевников оторвал руки от лица и наконец увидел Деда. Он сидел с ним в одном ряду, за тем же самым длинным столом под зеленым сукном.

Кожевников налил себе воды. Давясь, взахлеб выпил. Увидел, как несколько упавших капель воды стеклянными шариками прокатились по сукну, пронизанные солнечными лучами, сверкая алмазами.

«И все-таки хороша жизнь, — подумал буровой мастер. — Сколько она дарит неожиданных радостей! Вот этот лучик солнца, капли воды?..» И он улыбнулся, может быть, совсем некстати в этот момент.

Дед медленно поднялся, высокий, сильный. Хрустнул пальцами и озабоченно прошелся вдоль стола, пристально вглядываясь в глаза собравшихся начальников отделов и служб. Поймал цепким взглядом Кожевникова. Щека его нервно передернулась.

— Кожевников улыбается, — глухо сказал он. — И я знаю, его улыбка многих сидящих здесь коробит. Но я должен сказать, что бригадир оказался прав. Дальновиднее нас. Дальновиднее товарищей Эдигорьяна и Кочина, смелее и прозорливее, — Дед поднял папку и, как будто хлопая костяшкой домино, ударил папкой по столу. — В папке — фотографии. Я попросил Ивана Тихоновича Очередько, чтобы его летчики произвели фотосъемку, а дешифровальщики сделали точный расчет. Одно могу сказать, если мы не научимся с вами по-другому хозяйничать, снимут головы. Одна дорога Кожевникова нас не спасет. Надо строить ко всем буровым дороги и без них не лезть в тундру. Не резать землю тракторами и самоходками. На днях я буду докладывать в обком партии о принимаемых мерах для защиты земли. Спасибо, товарищи, за выступления. Можете быть свободны.

— Я нужен? — спросил Эдигорьян, поспешно сгребая свои бумаги со стола.

— Нет, а ты, Паша, останься. Мне надо поговорить с тобой!

В период первых пятилеток Тюмень оставалась все таким же деревянным городом с кривыми и узкими улочками. Событием стал пуск первого трамвая. А потом на улице Республики поднялись каменные дома красного цвета, как знамена революции. Двумя стройными башнями они венчали вход на широкую площадь, горделиво взметнувшись над бревенчатыми домишками с замшелыми крышами и церквушками с луковичными головками, увенчанными крестами.

От первых домов зашагала широкая новая улица, уверенно обходя старое кладбище, вырвавшись за границу города.

В новые кварталы въезжали рабочие и инженерно-технический состав фабрики, заводов и разных управлений.

Оказалось, что Дед и Кожевников жили по соседству, но никогда не бывали друг у друга.

Приглашение начальника управления пожаловать к нему вечером в гости удивило Кожевникова, но он не показал вида. Пришел в назначенное время.

Перед встречей с гостем Дед позвонил жене но телефону и попросил, чтобы она извинилась и сказала, что его срочно вызвали в обком. Пусть Павел Гаврилович его подождет и простит за невольное опоздание.

Кожевников внимательно осматривал кабинет хозяина, заставленный полками с книгами. Рядом с полированной стенкой стояли на равных правах самодельные полки из строганых сосновых досок, видно сделанные хозяином еще в студенческие годы и старательно покрытые крепким раствором марганцовки. Стены комнаты украшали семейные фотографии в затейливых рамках, выпиленные лобзиком из фанеры. По ним легко было представить, как росла семья. После первенца родились близнецы — мальчик и девочка. Он сразу узнал Александра. Впервые тот появился у Кожевникова на буровой немного испуганный, угрюмо сверкая черными, отцовскими глазами. Начал работать верховым. «Летит время, летит, — подумал он, продолжая рассматривать одну фотографию за другой. — А сейчас Александр буровой мастер Р-23. Грозится вызвать его на соревнование. Хорошо, если сам сообразил. А то могли подбить Эдигорьян с Кочиным. Соревнование всегда стимулирует работу, пока его не превращают в инструмент для сведения счетов. Форма удобная!»

В глаза бросилась фотография маленькой пухлой девчурки с огромным белым бантом в волосах. «Внучка! — безошибочно решил он, любуясь ребенком. — Внучка! А по внукам, Дед, я обогнал тебя, обогнал, — развеселился Кожевников. — У меня уже два внука. Дочки удачно вышли замуж. Зятья хорошие, работящие! Кто знает, может быть, жене снова придется нянчить нового внука или внучку!»

В комнате висели охотничьи ружья, патронташ и чучела птиц. На гвоздях — защитные каски со следами глины и нефтяных пятен. Он удивленно остановился. Показалось, что попал в балок перед сменой. Не удержался и снял каску. Масляной краской выведено: «Шаим». А по краям росписи нефтяников. Разбирая незнакомые подписи, он узнавал фамилии инженеров, буровых мастеров, помбуров. Все они участвовали в открытии первой нефти. Снимая одну за другой защитные каски, он находил знакомые названия экспедиций: Уренгой, Правдинск, Салым, Усть-Балык, Тарко-Сале.

Приглядевшись, буровой мастер нашел и геологический молоток. Набор этих вещей отвечал на вопрос, почему хозяин кабинета стал геологом. Конечно, не случайно. Руководило желание познать тайну земли, разломов, вулканов, стремление открыть полезные ископаемые. По следам отца пошли дети — два сына и дочь!

Неожиданно Кожевников подумал о себе. До армии он не думал о геологии, не имел о ней никакого понятия, как многие парни в то время во всей Тюменской области. Работу искали в леспромхозах, рыболовецких артелях. О нефти никто не помышлял. Нефть добывали в Баку, Грозном и в Татарии. Вернулся после войны гвардии сержант Кожевников. Никакой специальности. В саперной части научился махать топором, посчитал себя плотником. Пошел работать на стройку и скоро понял: нет истинного мастерства. Не мог правильно окосячить окно, толково зарубить угол. «Не работник ты, Павлуха, а так — маята!» — сказал бригадир плотников. Стал звать его Маятой, вроде у него и не было настоящего имени. И он решил переменить специальность, а заодно посмотреть на новые места. Устроился на работу в геологоразведочную экспедицию. Начал работать верховым на буровой. Это было на Мегионе. Там и нашли нефть. А он не догадался сохранить свою защитную каску. Мог бы тоже записать день и год, когда ударил первый фонтан.

— Вы не скучаете, Павел Гаврилович? — спросила, появляясь в дверях, Серафима Васильевна, но ее вопрос прервал звонкий собачий лай.

— Сам идет! — сказала обрадованно Серафима Васильевна.

— Я звонок не слышал, — удивился Кожевников.

— Джек лаял, — сказала она, выходя в коридор из кабинета. — Соседская овчарка. Юрий Георгиевич по воскресеньям с ней гуляет. Балует косточками. Хлопнет он дверью, а Джек сразу подает голос: «Встречайте, хозяин дома идет!»

Дед вошел в комнату. Кожевникову показалось, что комната стала теснее. И он боялся своими широкими плечами задеть какую-нибудь вещь или угол, не знал, что делать с руками.

— Заждался, Паша? Ты прости меня. Дела.

— Серафима Васильевна сказала, — Кожевников посмотрел на хозяина, который уже успел переодеться, и удивился происшедшей в нем перемене. Надев пижаму, Дед сразу утратил былое величие, показался даже ниже ростом.

— Собрался домой, а здесь звонок. В обком вызвали. Думаю, ты не соскучился в моем кабинете? Машка чудит, вздумала музей создать. А мне эта затея ни к чему. Вроде памятник при жизни. Раньше я каски на склад сдавал, а теперь она потребовала, чтобы к ним я еще автографы собирал, как оперный певец, вроде Лемешева или Козловского! Помнишь Машу? — он рукой определил рост дочки. — А вот теперь махнула — кандидат наук. Скоро и меня начнет учить уму-разуму! Не удивляйся, такое время. Ты шел и думал, наверное, зачем главный геолог вызвал меня к себе. Ругать меня надо, а он чаем вздумал угощать! Ну, скажи, думал так?

— Всякие мысли приходили в голову. Такая тоже вертелась. Шел в управление и боялся, чтобы жена меня не увидела в коридоре вместе с Эдигорьяном. Он вел меня, как милиционер на принудительную работу.

— Хватил ты, Паша, через край! Эдигорьян хороший инженер. Дело знает. Не зря я доверил ему экспедицию. Ты хоть раз задумывался, какой черт занес нас на берег океана?

— Думал.

— А я с пятилетним планом знакомился. В нем нет военных секретов. Все записано ясно, печатными буквами. Задача поставлена съездом партии. Я уже говорил тебе. Но повторяться тоже не грех. Надо, чтобы ты, буровой мастер, не забывал об этом, нацеливал рабочих бригады на главную задачу. Доволен бригадой?

— Ребята стоящие. Бригада Николая Евдокимовича. Он у меня начинал работать верховым. Хорошо помню Кольку, Николая Евдокимовича Чеботарева. Заносчив был. Что произошло с ним в бригаде?

— Не рассказали?

— Кое-что слышал.

— Перебор вышел, как в картах. Захвалили мы бригадира, а выходит нельзя. Закружилась голова у Чеботарева. Поругался с рабочими. Стал называть себя хозяином. Права стал качать. Прошу тебя, будь повнимательнее. Рабочие очень чутко реагируют на отношение к ним. Ну, учить тебя не надо, знаю, мужик ты головастый. Присматривайся к рабочим. Работать на Харасавэе должны самые лучшие специалисты. Каждая смена вахт — два рейса Ан-26, а это государственные деньги, сотни рублей. Не поинтересуешься, почему меня вызвали в обком?

— Расскажите, послушаю.

— Собрал первый секретарь у себя в кабинете начальников трестов, директоров заводов. Министерство лесного хозяйства оштрафовало нефтяников на двести пятьдесят тысяч рублей за порчу лесов. А секретарь сказал, что готовится Указ Президиума Верховного Совета об охране природы. Сидел я на совещании, как именинник. Все время порывался встать и назвать твое имя. Есть у нас защитник тундры. Кожевников Павел Гаврилович! А секретарь вдруг спросил о твоей буровой. Интересовался!

— Мы забурились.

— Знаю, что забурились. Но все равно я схлопотал предупреждение. Давно я понял, ты глазастый. В старости все становятся дальнозоркими. О себе этого не скажу. Проморгал. А ведь замечал, мало бережем тундру, валим часто без нужды лес. Ведем себя этакими разгулявшимися купчишками. «Плачу за все, денег — кошель. Государство богатое! Валите лес, переводите землю, уничтожайте ягельники. Наплевать мне на оленей. На мой век хватит свинины и говядины. Есть и мясная тушенка!» Появился такой на озере и пошел стрелять уток. Не убил меньше двадцати штук — не охотник! Так — мазила! А почему бы не поохотиться на волков с самолета? А еще лучше с вертолета пострелять лосей? Догнал — и хлопай одного за другим. Благо есть патроны. Ты извини, Паша, не понял я по первой телеграмме, почему схлестнулся ты с Эдигорьяном. Думал из-за мелочевки грызня. Прихватил про запас буровых труб. Такое водится у вашего брата буровика. Сам помню, каким скрягой был. Муфту у меня не выпросишь! А оказалось, дело — в дороге!

— Дорога дорогой, а выговор я схлопотал! — сказал Кожевников.

— Паша, не обижайся. Как говорят, за одного битого, двух небитых дают. А я тебя и на пятерых не променяю. Иначе нельзя было с тобой поступить. Есть и моя вина в твоем выговоре: говорю, не разобрался. Подсунули бумагу на подпись, раз — подмахнул. Пойми ты меня правильно, как мужик мужика. Начальник экспедиции и главный инженер каждый день бомбят меня телеграммами. Все управление гудит. В отделах только и разговоров о буровом мастере Кожевникове. О бригаде ни слова, как будто она и не существует. Появился бунтарь! Для него приказ не приказ, закон не закон!

— Значит, я бунтарь?

— Не в моих глазах, а в других. Подрыв авторитета начальства. Невыполнение приказа. А законы пока еще, Паша, не в твою защиту написаны. Как ты бы поступил на моем месте? Назначить бы тебя начальником управления!

— Трудная должность.

— Не то слово, Паша. Стра-аш-ная должность! Я и диспетчер и начальник управления. Должен помнить, что у вас на буровой нет цемента, держать в голове, где пароходы с цементом. Куда надо направлять буровые трубы, когда спуск колонн. А ты нарушил приказ. Ты фронтовик, должен понимать меня. У тебя какое военное звание?

— Сержант. Гвардии сержант.

— А я закончил войну майором.

— Я был в саперном батальоне, мосты строил.

— А я в саперном взводе. Воду искали для защитников Севастополя.

— Мужчины, к столу, — позвала из соседней комнаты Серафима Васильевна. — Пора ужинать.

В столовой был накрыт стол. Хлебосольная хозяйка достала из холодильника малосольного муксуна, бутылку «Экстры», теплый парок шел от картошки.

Дед легко подхватил бутылку и разлил водку по хрустальным рюмкам.

— Не возражаешь, Паша?

— Как говорят, выпьем за пехоту.

— За саперные войска, где пришлось нам воевать! — поддержал сразу хозяин дома. — Закусывай. Посидим, поговорим, не торопясь. Ты можешь не согласиться, вроде положение у нас с тобой разное, стоим далеко друг от друга, на разных ступеньках лестницы, ты — рабочий, а я — начальник управления, а выходит, забота у нас с тобой одна. Спасибо за науку. Заставил думать о земле. Скажу по правде, многие начальники отделов отговаривали меня от твоей кандидатуры, не хотели, чтобы я ставил тебя на бригаду. Чеботарев всех заворожил. Авторитет, знаменитость! Неудачником тебя называли, да и я тоже. Приклеили такое прозвище, чтобы легче было прикрывать свое неумение руководить в экспедиции. С характером ты, это я знал. Нелегко было снимать Чеботарева. Выдержал целую войну. «Вы гасите маяки», «Уничтожаете мастера передовых методов работы». Выручил меня сам Чеботарев. Написал заявление. Надо прямо сказать, причину я так и не понял, но он в чем-то перемудрил с рабочими, вышел у них из доверия. Слава — корона тяжелая. Ее носить надо уметь. Задрал голову высоко — упадет корона. Сам хозяин должен определять свое положение. А прежде всего понять, что можно, а чего нельзя. Опаснее всего головокружение от успеха!

— Да чего старое ворошить, — недовольно махнул рукой Кожевников. — Вы, Юрий Георгиевич, стараетесь все время передо мной, вроде, оправдаться. Просите, чтобы я простил Эдигорьяна и Кочина. А я так вам скажу, каждый должен прожить за себя сам, свой опыт каждый накапливает самостоятельно! Слова тоже бывают разные. Красивые и простые. От красивых слов пора переходить к делу. У меня выговор, а не набьют ли вам шишек на лбу, если вовремя не войдут в строй буровые? Моя стоит на берегу моря, а другие — в тундре от берега километрах в ста. Там земля не уйдет, но вред ей трактора нанесут стальными лапами такой же. Трудная у вас должность. Меня, положим, смогли защитить, а другим прикажете работать? План отпущен всем. Пока мы говорим с вами, в плановом отделе гоняют костяшками и рисуют цифры. Я так понимаю: забота о земле, отсыпка дорог — дело государственной важности. Должен быть закон!

— Ты прав, стратег! — кривя губы в усмешке, сказал Дед. — Р-23 в шестидесяти километрах от «Горки», а Р-25 — в ста. Сашка мой руководит там бригадой!

— Знаю. Фамилия одна, пока не забыл! Начинал у меня верховым.

— Точно.

— Неудачник я или удачник, мне самому не судить, — сказал Кожевников. — Пускай говорят, что хотят. Болтают бездельники, а у меня есть дело. Работаю, как считаю нужным, без подсказок. А совесть и боль за дело должны быть едины: и у рабочего, и у начальника экспедиции, и у главного инженера. Вот когда пойдет настоящая работа. Боюсь я равнодушных людей, страсть как боюсь.

— И я боюсь равнодушных. Вроде сырых осиновых поленьев. Не вспыхивают ярким огнем, а только чадят.

Дед замолчал, чуть-чуть прикрыл глаза:

— У древних было поверье: обращаясь к прошлому, человек удлиняет свои годы. Я хочу разговаривать через сто лет! Вот почему я считаю, что моя жизнь только начинается и записана лишь первая строка биографии. Случилось же такое с Чеботаревым! В первую очередь я сам виноват. Не остановил хор корреспондентов! Ты старший по возрасту среди буровых мастеров, гвардии сержант. Тебе и тон задавать. Пугать не буду, но площади у вас трудные. По прогнозу должны встретиться с аномальным давлением. Не тебя учить, чем это грозит для нас, буровиков. Вот и растолковывай молодым! Пусть ума-разума набираются у старика!