Майские ласточки

Глава 30 ПИСЬМА ВАЛЕРКИ ОЗИМКА

Валерка Озимок неожиданно почувствовал необыкновенную тягу к письмам. Редкий день он не подсаживался к столу с пузырьком чернил, и конверты с исписанными страничками мчались в два адреса: тетке — в Тулу и Марии Ивановне — в детскую комнату милиции. Других верных друзей и знакомых у парня не было. Он мог еще написать Катьке, но она была рядом с ним на буровой Р-19.

В последнее время он стал обращать особое внимание на бумагу. Старался открыть непонятную для себя тайну: почему на одних листах писать было легко, ручка так сама и бегала по бумаге, мысли были четкими и ясными, а на других ничего не получалось. Мысли тогда сразу тормозились, и слова куда-то разбегались, хотя перед глазами стояли хорошо знакомые картины.

Ему казалось, что он жил каждый день в нереальном мире, который никогда не кончится и будет всегда рядом, постоянно радуя маленькими жизненными удачами. Порой стоило чуть прикрыть глаза, а потом быстро открыть их, и картина поражала. По всем переплетам вышки прыгали голубые огни электросварки. Пятна света выхватывали из темноты переливчивые наплывы сосулек и растрепанные бороды инея.

Продутая сквозняками, забитая снегом буровая вышка казалась исполинским великаном, стоящим на растопыренных ногах. От электродов мелкой дробью сыпались капли расплавленного металла. Они падали в мерзлый снег и сразу начинали парить меленькими вулканчиками.

Ошеломленный парень не успевал фиксировать в памяти одну за другой смены картин. Они не повторялись, возникали все вновь и вновь, поражая игрой красок. Как завороженный, он учился смотреть, ловить доносящиеся звуки: самые глухие и резкие — внизу — свист реактивных двигателей в машинном зале; грохот многочисленных решет глиномешалки; тяжелое сопение компрессоров; звон сталкивающихся свечей на верхних полатях.

После отправленных писем Валерка Озимок старался представить, как его письма читали пугливая тетка и лейтенант милиции Мария Ивановна. Самые интересные письма от своих подопечных она обычно вывешивала на специальном стенде в своем кабинете. Валерка очень хотел, чтобы и его письма почитали те шалопаи, которые состоят на учете у Марии Ивановны, позавидовали бы его судьбе. Подумать только, он оказался на самой крайней точке Ямала, не где-нибудь, а в самом Харасавэе. Пусть только догадаются поищут на карте; А найдут Харасавэй — удивятся. Вот куда залетел Валерка Озимок!

Он, как только мог, торопил весну. Вел строгий учет оставшимся дням, не хуже настоящего бухгалтера. Безжизненная белая пустыня должна скоро ожить, и тогда вырвутся из молочного тумана серые гуси — стая — первые вестники весны. Трубно будут кричать, оглашая наметенные сугробы и ломающиеся ледяные поля. Потом на вытаявшие горбатые спины бугром сядут пуночки. Птички, зябко выдергивая лапки из холодного снега, будут поворачивать головки к солнцу, стараясь высушить взъерошенные мокрые перья: на вытаявшей мочажине откроется жухлая трава и опавшие красные листья березок. Придет весна, и возбужденный гомон птиц не будет затихать с раннего утра до поздней ночи.

Валерка Озимок готовился к отпуску. Любому встречному в Салехарде или в Тюмени, Туле или в Москве он мог сказать с законной гордостью: «Я зимовал на Харасавэе!» Заранее представлял удивленное лицо незнакомого собеседника и его круглые глаза. Дал бы себя спокойно разглядывать, как будто был известным путешественником вроде Миклухи-Маклая или летчика-космонавта, Героя Советского Союза. Умные люди сразу бы оценили его смелость и мужество. Никакой героический рассказ о себе не мог бы его так возвеличить, как одна-единственная фраза: «Я зимовал на Харасавэе!».

Ему нравилось мечтать. То видел он себя на мосту, то помбуром, то бурильщиком. От Владимира Морозова и Петра Лиманского мысленно перенимал опыт работы. Спокойствие и мудрость — Кожевникова. Будущее манило его своей новизной и самостоятельностью. Со стыдом вспоминал о своих просчетах и дурацких выходках. Например, осенью не обследовал ближайшие озера и не разобрался, чем они интересны. Не проявил жадный интерес к зарыбленным озерам, чтобы перегородить протоку сетями, не старался наколотить больше селезней на пролете. Шурочка Нетяга куда дальновиднее оказался! Сумел убедить, что землю надо беречь. Это по его совету Валерка постигал тундру и знакомился с повадками птиц и зверей. Учился их наблюдать в живой природе.

За последнее время Валерке казалось, что он живет совсем в ином мире, недоступном пониманию других. Порой стоило ему чуть прикрыть глаза, а потом быстро открыть — и картина поражала: по всем переплетам вышки прыгали голубые огни; пятна света выхватывали из темноты переливчивые наплывы сосулек и растрепанные бороды инея.

Запорошенная снегом буровая вышка казалась великаном. От электродов сыпались мелкой дробью капли расплавленного металла. Они падали в мерзлый снег, и сразу начинали дымить маленькие вулканчики.

Ошеломленный парень не успевал фиксировать в памяти смену картин. Они не повторялись, поражали новыми красками. Как завороженный, он учился смотреть, запоминать доносящиеся звуки: звон свечей на верхних полатях, свист реактивных двигателей в машинном зале, тяжелые удары молота на земле.

Порой Валерка Озимок по-настоящему завидовал себе. Слишком легко ему все давалось. Захотел прошвырнуться — укатил на Север. В мире оказалось много добрых людей, приютили и согрели. Никогда он не думал, что перемена места принесет ему столько удачи. Он впитывал в себя красоту морозных ночей, прыгающие сполохи северных сияний.

Каждый новый день не повторял прожитый, оставался в памяти его трескучим морозом, или недельным снегопадом, или свирепой и глухой пургой. Доски обшивки балков потрескивали на морозе, и рождалась в ночи стрельба, пугающая и таинственная. Ничего подобного он не видел ни коротким летом, ни поздней осенью.

Неузнаваемо изменился маленький поселок. Балки засыпало по самые крыши снегом, и рабочие передвигались по снежным коридорам, а то просто по крышам домиков. Они стали для бригады тротуаром…

Один раз Валерию Озимку выдался праздник. Радость принес вылетевший неизвестно откуда песец. Он догонял лемминга легкими прыжками. Охотившийся зверек поразил красотой и законченностью движений. При резких поворотах песец пушистым хвостом поворачивал сбитое тело, как рулем шлюпку. Валерке тогда показалось, что балерины в своих прыжках подражали легкости песца. Он испугался глупого сравнения и обругал себя. Не дай бог рассказать об этом Катьке, высмеет его, пожалуй.

Катька ему все больше и больше нравилась. Делала она все обстоятельно, с аккуратностью. Стирала ли его грязные рубашки или пришивала оторванные пуговицы. Иголка в ее маленькой руке мелькала быстро и уверенно.

«Слетаю на «Горку», куплю тебе новую рубаху, — говорила Катька с сознанием особой ответственности. — Присмотрела там одну, в синюю полоску».

«В полоску я не уважаю».

«Самые модные сейчас рубашки в полоску».

«Откуда ты знаешь, модные, не модные?» — и он удивленно смотрел на Катькины красные щеки. Заработалась она в экспедиции, даже в отпуск не летала.

«Значит, знаю», — отрезала категорично Катька. Поворачивалась к кастрюлям, давала понять, что разговаривать больше не намерена.

Появление на буровой бывшей коллекторши Валерка Озимок встретил настороженно, боялся, как бы Зина не испортила Катьку. Для соблазна новоявленная судомойка надевала на каждый палец по два золотых кольца. Красила губы яркой помадой и вызывающе смотрела на всех. С Кожевниковым и буровиками она не разговаривала, была в обиде на всю бригаду, не делая никому исключения.

«Аттестованная коллекторша-судомойка», — язвила Зина, но терпела эту, по ее мнению, несправедливость ради мужа, сержанта Винокурова Архипа Титовича.

Но все же, чтобы хоть как-то досадить Катьке, она решила сразить ее своей образованностью и знанием хороших манер.

Однажды принесла в столовую турку и начала варить в ней кофе. «Кофеварка у меня настоящая, турецкая, из красной меди, — хвалилась она, самодовольно поглядывая на удивленную повариху. И тоном, полным превосходства, добавила: — Кофе «Арабика».

«Турецкий султан подарил тебе, жди», — яростно злился про себя Валерка Озимок. Он не мог без раздражения смотреть на Катьку, как она, подражая Зинке, держала с фасоном маленькую чашечку, оттопыривая в сторону мизинец.

— Валерка, ты видел, какое кольцо у Зины? — почему-то шепотом спросила Катька, словно боялась выболтать страшную тайну. — Называется «Анна Каренина». Правда, красивое? Такие кольца сейчас самые модные в Москве и в Ленинграде.

— Ну и что, — злился не на шутку Валерка. Он чувствовал, что должен защищать Катьку от влияния судомойки. Но как?

— «Анна Каренина» — роман. Ты его лучше почитай. И никакой рубашки в синюю полоску мне покупать не надо. Зачем мне твоя рубашка сдалась! «Модная», а по мне все рубашки модные, если они чистые, без дырок и с пуговицами. Лучше я куплю тебе книг, почитаешь. А то заладила «Анна Каренина» и «Анна Каренина».

— Тоже мне, указчик нашелся! Куплю кольцо и спрашивать тебя не стану. Денег я зарабатываю больше тебя!

— Разлагает тебя чумовая Зинка, — резко оборвал ее Валерка. И сразу вспомнил, что такие же слова говорила ему Мария Ивановна из детской комнаты милиции: «Разлагает тебя, Валера, дворовая шпана. Ты умный парень. Что случилось? Почему ты связался с ними и согласился ограбить палатку?»

«Разве это ограбление? Стекло выбили и унесли десять плиток шоколада да пять бутылок крюшона. А вы говорите — ограбление? На банк нападают — ограбление!»

«Ограбление, Валера. И за воровство судят…»

— Что ты взялся меня учить, — огрызалась Катька, которой нравилась такая забота о ней, но она в этом не хотела признаться. — Тоже мне умник нашелся. Я, может, поумнее тебя.

— Учил и буду учить, если ты такая толкушка. Кольцо ей надо?! Носки бы лучше мне связала. Ноги мерзнут.

— Я не умею вязать!

— Попроси инженера Нетягу, он научит. Вот у кого ума надо набираться!

При виде Зины Валерка демонстративно уводил Катьку в культбудку и там продолжал с ней разговор. Вспоминал слова Марии Ивановны о дурном влиянии на неустойчивых людей и видел подтверждение этому в жизни.

Свое плохое отношение к Зине Валерка мог объяснить, но почему-то то же самое чувство он испытывал и к ее мужу. Ничего худого ему не сделал демобилизованный сержант Винокуров, а Валерка не терпел его, а порой просто жалел. Тот обслуживал газотурбинные двигатели, списанные из авиации. Парня нельзя было назвать красавцем, но держался он всегда с большим достоинством. В столовую входил, как победитель. На гимнастерке набор разных значков отличия. «Ну прямо генерал на параде! — ехидничал верховой. — А Зинка при нем адъютант!»

Коллекторша обычно встречала мужа очень приветливо. Торжественно провожала к столу. Заботливо усаживала. Садилась сама напротив, высоко подняв голову. Доставала из кармана припрятанный чеснок. Очищала зубок за зубком и назидательно приговаривала:

— Чеснок ешь, Архипушка, ешь. Помогает против цинги и жизнь удлиняет. А жить нам с тобой долго, долго!

Слушая такой разговор, Валерка Озимок особенно злился на Зинку. «А нам, выходит, надо подохнуть. Даже Катьку, свою подругу, и ту ни разу не угостила чесноком! Павел Гаврилович Кожевников не пожалел помидоров со своего огорода. Целый мешок приволок для бригады».

Глазастый Валерка все замечал. И то, как Владимир Морозов и Петр Лиманский вздрагивали, когда слышали голос судомойки. «Мужики знают Зинку по старой экспедиции, где она работала коллектором, — думал он. — Видно, досадила она им здорово. Когда-нибудь расскажут!»

Однако, чем больше она обживалась, тем нахальнее вела себя. Всячески подчеркивала перед Катькой свою образованность, покрикивала на нее, как на свою подчиненную. С Валеркой вела себя иначе, зазывающе поглядывала на него, настойчиво приглашала к себе в балок пить кофе. Он видел, что Зина явно хитрила, заигрывала с ним, но не мог понять, чего она добивалась.

Однажды Зина загородила грудью дверь в столовую и, остановив парня, сказала переливчивым голосом:

«Валера, не хочешь заходить к нам — не заходи, но ты бы подружился с моим Архипом. Вы же почти одногодки. Вместе бы кроссворды решали».

«Пусти меня. Некогда мне по балкам шляться без дела, кроссворды разгадывать».

«А ты чего-то испугался? Боишься, Катька увидит нас вдвоем?»

«Пусти! Катька здесь ни при чем. Сказал не приду в балок и не приду!»

Но разговор этот не прошел для Валерки бесследно. Озимок неожиданно почувствовал свою силу. Значит, не такой уж он и плохой, если посмотреть со стороны. Сержант Винокуров захотел с ним дружить. Но сам он тянулся больше к инженерам — Лягенько и Шурочке Нетяге. Те постоянно просвещали его, охотно давали читать книги по буровому делу. А Петр Лиманский обещал научить ставить капканы на песцов. По совету охотника он старался научиться ходить на лыжах. При появлении солнца собирались отправиться в тундру.

Катька не знала, что он достал два настоящих капкана. Хотел удивить ее подарком. Представлял белый пушистый мех на ее покатых, узких плечах, видел удивленную улыбку. Конечно, он мог бы эти шкурки отослать в Тулу тетке или Марии Ивановне, но повариха становилась ему все родней, хотя он еще это и не совсем осознавал. Случилось что-то невероятное. Он стал бояться Катьку, не лез, как раньше, с грубыми приставаниями, стеснялся ее.

А Катька, хотя и радовалась происшедшей в парне перемене, но нет-нет да иногда и сожалела, что Валерка ее побаивается. Ей иногда самой хотелось его неумелых ласк, но боялась ему в этом признаться, краснела, когда сидели рядом. Или, отталкивая его, убегала, ссылаясь на головную боль. Решение Катька уже приняла. Остальное зависело от Валерки.

К утру снегопад утих, но снежная пыль белым облаком продолжала плыть в морозном воздухе.

Валерка Озимок и Петр Лиманский легко скользили на лыжах. Вышли они вместе из балка, но потом каждый из них повернул в свою сторону, договорившись вернуться на буровую к обеду.

За спиной Валерки висели капканы. В мешке мороженые куски рыбы и оленины. Не были только припасены лемминги. Озимок давно собирался наловить мышей, но не успел, помешал рано выпавший снег. Из его писем тетке в Тулу было известно, что зима на полуостров пришла десятого августа. Валерка с затаенной завистью думал, что в это время на востоке еще в самом разгаре лето, а на юге люди вовсю жарились на солнце и купались в море.

Валерка скучал по настоящему солнцу, нетерпеливо ждал весны, когда солнце оторвется от горизонта своими жаркими лучами, растопит снега. И зазвенят ручьи, развернут шарики пушицы, выбросят клейкие листочки березки. Придет час, и тундра огласится хорами птиц: протяжными голосами морянок, гоготом тянущихся стай гусей, воплями и стонами гагар, скрипучим карканьем крохалей, хриплым криком чаек и печальными голосами куликов.

Идти было трудно. Лыжи то и дело натыкались на смерзшиеся сугробы, и Валерке Озимку приходилось перебираться через них или, выворачивая ноги с лыжами, обходить крутые стены торошеного льда. Несколько раз он падал. Если не находил обхода, снова лез вверх.

Петр Лиманский скоро пропал в белой мгле. Напрасно Валерка прислушивался, стараясь услышать скрип лыж.

Ему все время казалось, что сзади его догонял джаз-оркестр. То ему слышался барабанщик, который наяривал палками по металлическим тарелкам, а потом садил толстой колотушкой по тугой коже барабана, то преследовали звуки саксофона и скрипки. И тогда лыжи охотника тоже как бы включались в игру оркестра, и к кажущимся звукам добавлялись удары мерзлого дерева, как щелканье кастаньет.

Валерка раздраженно останавливался, переводил дух. Оркестр за его спиной тут же замолкал. Он напряженно вслушивался в звонкую, настоявшуюся тишину.

Ветер переметывал сухой снег, и крупинки, ударяясь об острые заструги, скрипели наждачной бумагой.

Валерка старался все вобрать в себя, чтобы надолго запомнить этот морозный день двадцать шестого февраля, узкую полоску красного солнца на горизонте.

Первый день появления солнца! Прощай, темнота.

Да здравствует солнце и свет!

Радость распирала Валерку Озимка. Если бы за его спиной не гремели привязанные капканы, он забыл бы, зачем отправился в тундру. Не поймает на мороженую рыбу и куски оленины ни одного песца — небольшое несчастье! Главное, встреча с солнцем, наполнившая душу невиданным огромным счастьем. Он не мог сдержать улыбку, чувства рвались наружу, захотелось поделиться с близкими, и он принялся мысленно сочинять письмо. Так и начнет. «Двадцать шестое февраля у нас объявили праздником. Не ищите в календаре красное число, там праздник наш не обозначен. Праздником для всего Севера явилось долгожданное солнце. Если бы я умел сочинять стихи, то написал бы их о сегодняшнем дне. Есть у нас и другая радость. Мы пробурили скважину. Прилетели вышкомонтажники. Начали разбирать вышку, будут перевозить ее на новую точку! Ну чего я размечтался зря? — одернул себя Валерка Озимок. — Вот сяду за стол и напишу письмо Катьке. Только бы получилось покрасивее». И он подумал, что Катька ведь никогда не получала писем и сама никому не писала. Надо будет узнать, есть ли у нее родные…

Вдруг Валера Озимок испуганно остановился. За его спиной ударились капканы друг о друга, и поплыл звон металла. Ему показалось, что кто-то за его спиной вздохнул. Впервые он почувствовал свое одиночество. Неизвестно, где сейчас Петр Лиманский. У него есть ружье. Незадачливый охотник завертел головой по сторонам. Решил скорее пройти опасное место и меньше смотреть по сторонам. Поставит капканы — и ходом домой. Петр Лиманский верил в его удачу, посмеиваясь, сказал, что неопытным охотникам страсть как везет. Валерка уходил вперед. Иногда останавливался и отыскивал вышку буровой. Казалось, вышка шагала рядом с ним, и он никак не мог от нее оторваться.

Работала смена Сергея Балдина. Озимок помахал рукой верховому. Бесспорно, Сашка Кривов следил за ним с верхних полатей с завистью. Он и сам не верил в свою удачу. Не знал, как ему отблагодарить Петра Лиманского за его заботу. Не пожалел и дал свои капканы. Настоящий мужик!

Валерка быстро уходил вперед, кругом горбатились высокие сугробы. Острые языки застругов краснели от холодного солнца, а в пазухах трещин серебристо блестел смерзшийся лед. Двигаясь вперед, парень старался запомнить меняющиеся цвета снега. На всем коротком пути от буровой вышки он менялся: то был мягкой периной, то ледяным катком.

«А чего мне дальше топать? — удивленно подумал Валерка, изрядно уставший. По спине давно катился пот, и рубашка прилипла к мокрому телу. — Пройду еще сто шагов и поставлю капкан».

Принятое внезапно решение придало новые силы. Он быстрее задвигал лыжами, начиная вести счет шагам.

Солнце доползло до горизонта и высовывалось, как горбушка булки, поджаристой, с хрустящей коркой.

Валерка Озимок неуверенно двигал лыжами, оставляя за собой нарезанные следы в снегу. Они наливались розовой краснотой солнца, как летом заливались водой. Скользил он с трудом, не так накатисто, как его учитель Петр Лиманский. Вышли они вместе из балка, и каждый из охотников повернул в свою сторону, договорившись вернуться на буровую к обеду.

Теперь ветер бил ему в спину. Идти стало легче и не так жутко. Валерка Озимок оглянулся и посмотрел к сторону буровой вышки, Интересно, далеко ли он отошел от нее? «У того высокого сугроба поставлю первый канкан», — подумал он удовлетворенно, как человек, готовящийся закончить трудную работу.

Взвихренный снег залепил глаза Валерке Озимку. Высокий сугроб неожиданно приподнялся и шагнул ему навстречу. В последний момент верховой увидел огромные когтистые лапы, открытую пасть зверя с желтыми огромными клыками. Голова белого медведя показалась несуразно маленькой…