Майские ласточки

Глава 8 КОМАНДИРОВКА

Вылетев морозным днем из Салехарда в Харасавэй, Кожевников никак не думал, что командировка затянется на долгих два месяца. Несколько раз ему представлялась возможность улететь с песчаной косы, которую стали называть аэродромом и для утверждения этого факта торчком воткнули высокий шест с полосатым матрацным мешком — указателем направления ветра, но для него все время находились какие-то срочные дела, и он задерживался.

Дикий берег обживался, но память часто возвращала Кожевникова к мартовскому прилету, когда Нецветаев с особой осторожностью посадил Ан-2, а потом все, кто прилетел в самолете, вышагивали за Васильевым по крепкому снежному насту со стальными зубьями застругов и искали границы берега и моря.

Короткий зимний день подходил к концу, и на фоне синеющего снега выскочившие неожиданно два песца смотрелись небесно-голубыми и невесомыми. Они покрутили мордочками и бросились от людей в разные стороны, оставляя за собой след, похожий на строчки швейной машинки.

Первопроходчики жили в избе с косыми окнами. На всем побережье Арктики так именуют просторные рубленые дома, поставленные для полярников, моряков и охотников.

Календарем на Харасавэе считали снег. Он как будто отрывал листок за листком и вел счет последним зимним дням, постепенно теряя былую крепость, В солнечные дни таял быстрее, и просевшие лунки, как стаканы, сразу наливались по самые края водой; на буграх сидел шапками, а по низинам, где копились ручьи, все больше и больше синел огромными тарелками.

Кожевников разделил дни на красные и черные. Красными называл солнечные, а черными — морозные, со снегопадом и пургой. Но больше всего его поражало море. Оно жило по своим особым законам, не подчиняясь календарю тундры, песчаной косе, высокому обрывистому берегу, где шло таяние снега и открывались лужайки с колкой травой и ягелем. Иногда ледяное поле в море приходило в движение и трещины рассекали его на части. Днем и ночью стоял глухой шум, напоминая бывшему фронтовику далекие дни войны, когда под Берлином вот так же неумолчно гремели тяжелые орудия, рвались артиллерийские снаряды и авиационные бомбы. И он ловил себя на мысли, которая бесконечно радовала открытием, что самое лучшее время в жизни каждого человека приходится на весну, и именно весной к солдатам многострадальной России пришла победа.

Кожевников второй раз готовился встречать здесь весну, удивляясь превратностям судьбы, забросившей его к Ледовитому океану. В Тюмени деревья давно успели одеться листвой, и пришло лето, а здесь, на Харасавэе, изредка проглядывало солнце в разрыве свинцовых туч с зарядами снега и дождя. В сознании не укладывалось, что он оказался за семьдесят второй параллелью, где еще возможны встречи с тюленями, моржами и белыми медведями.

Резкие запахи снега, оттаявшей земли, раздавленной травы, истекающей весенним соком, — все эти запахи, усиленные сыростью тумана, будили забытые знания по географии из школьного учебника, и вспоминались имена полярных исследователей и капитаны ледоколов. Непостижимо близким казался Северный полюс.

Однажды страшный грохот, как горный все нарастающий обвал, разбудил спящих в избе. Бревна заходили ходуном, и с потолка посыпалась труха.

Участники экспедиции выбежали и стали свидетелями удивительного зрелища. От берега отрывалось ледяное поле с высокими торосами. Далеко впереди, в дымке тумана, льдины разбивали морские волны, и звуки ударов, глухо нарастая, летели к берегу. Открылись широкие забеги с черной водой.

Прилет пуночек раньше всех заметил старый охотник-промысловик Максим. Прищуривая слезящиеся от снега глаза, радостно шепелявил беззубым ртом:

— Воробушки прилетели! Радость идет, весна!

Через море потянулись огромными стаями гагары, нырки, кряквы, а за ними цепочки гусей; под кучевыми облаками шли вереницы лебедей, ослепительно вспыхивая снежной белизной размашистых крыльев.

Молчаливая тундра в сверкающем серебре раскатистых ручьев, глубоких озер и зелени травы огласилась звонкими птичьими голосами и призывными криками подлетающих новых стай.

Начальнику экспедиции, горячему и нетерпеливому Эдигорьяну казалось, что близость моря облегчит его заботы. Грузы для буровиков пойдут по Оби из Салехарда, Архангельска и далекого Мурманска. Он выучил план поступления буровых станков, тракторов, горючего. Каждый день беспокойно вглядывался в белесый горизонт, но долгожданные корабли и танкеры не появлялись. Оказалось, что Обская губа еще не вскрылась, а Карское море во льдах, и когда ледоколы приведут первые корабли, неизвестно.

На высоком берегу часто встречались начальник экспедиции Эдигорьян и Кожевников. Буровому мастеру казалось, что причина его задержки в том, что он хотел дождаться прихода первого парохода, а потом вместе с такелажниками начать разгружать буровой станок, тяжелые дизели и лебедки. Ему не терпелось приступить к работе, соскучился по ровному гулу работающих машин, ныряющих в устье скважины свечей, которые сталкивались на полатях и гудели встревоженными колоколами.

— Как дела, командующий? — озабоченно спрашивал Кожевникова Эдигорьян или главный инженер Кочин. Оба томились без кипучей работы, нетерпеливо вышагивали по тундре, планировали будущий поселок, вбивали в оттаявшую землю и мочажины острые колья.

Кожевников не обижался, когда его называли командующим. В таком же положении находился главный инженер ЦИТС, главный энергетик, начальник вышкомонтажного цеха, заведующие гаражом и ремонтными мастерскими. «Командующие» на месте, а «войска» где-то на подходе!

Буровой мастер послал с редкой оказией письма Деду и просил скорей подобрать ему бригаду. Прогуливаясь по берегу моря, установил часы приливов и отливов и держал их в памяти. Когда волны с шумом уползали, откатываясь от берега, он уходил далеко по влажному песку, следя броднями. Среди севших на песок льдин находил причудливые ракушки и колючих, головастых морских бычков. Иногда у него из-под ног с отчаянным писком вылетали кулички, длинноногие туруханчики в свадебных шапочках и стаи куропаток. Его поражало обилие дичи в тундре. Он все больше и больше познавал ее и не переставал удивляться.

А стаи уток и гусей продолжали лететь мимо высокого берега, громко перекликались между собой.

Изба и пять первых балков, заброшенных вертолетами, получила название «Горка». Кожевников приходил в тесную избу только ночевать, а все дни проводил в тундре. Он не обманывал себя надеждами на легкую жизнь. Представлял трудности, которые ждали рабочих на краю земли. Он успел прочувствовать мороз, пронизывающий бешеный ветер и пургу. Самым злобным был «финский ветерок». Кожевников старался заранее все предусмотреть, чтобы облегчить жизнь рабочим. Сварливо нападал на Деда, продолжал с ним мысленно спорить и отвоевывал для бригады лишние балки. «Баню сделаю с сушилкой. Культбудка нужна!» Он постоянно думал о бригаде и позволял себе фантазировать, представляя буровиков, помбуров, верховых дизелистов, слесарей и электриков. Ни много ни мало, а тридцать человек набиралось! Вспоминал знакомых парней, с которыми случалось работать в разных экспедициях. Приходили к нему на буровую робкими новичками, но заданный ритм работы, скорость спуска и подъема свечей приучали их к быстроте и ловкости.

Кожевников всегда учил личным примером. Становился к лебедке, и тормозная рукоятка превращалась в удивительный инструмент, подчиняясь его воле. Как смычок у виртуоза скрипача, она то вдруг застывала на месте, то стремительно шла вниз, и огромная двадцатипятиметровая свеча точно попадала в цель между клиньями. Наблюдая за работой бурового мастера, рабочие проникались к нему уважением и старались подражать. Из всех учеников Кожевников выделял Николая Чеботарева и весельчака молдаванина Архипа Чеботару. Они схватывали науку на лету, и тяжелые клинья, универсальный ключ и элеватор в их руках казались невесомыми игрушками. Он не отказался бы от таких смышленых парней, если бы они пожаловали к нему в бригаду буровиками. Но зачем тешить себя несбыточными надеждами? Николай Чеботарев стал буровым мастером, и слава о нем гремела по всему Приобью, а Архип Чеботару затерялся в Молдавии. Кто-то говорил, что он стал поэтом, но Кожевников это известие всерьез не принимал. Разве мало трепачей! Начнут заливать, развешивай уши! Не к лицу буровику менять профессию и после игры тяжелыми железками садиться за стол и пачкать бумагу! Он сам долго не выдержал в управлении. Кто хоть раз встречал в поле рассветы, видел, как из тумана вырывалось красное солнце, умывался нефтью, не изменит буровой!

Начальник экспедиции отыскал Кожевникова в избе. Сизый дым качнулся и процарапал облаком по потолку. Буровой мастер не любил «забивать козла» и хлопать картами от безделья. Он сидел в противоположном углу, обложившись бумагами. В руках логарифмическая линейка.

— Командующий, — сказал Эдигорьян выразительно и вздохнул. — Телеграмма пришла. Дед тебя вызывает. Домой слетаешь, отогреешься на солнышке.

— Командующий без войск — не командующий, — угрюмо бросил Кожевников, пряча в карман линейку. — Войну закончил сержантом. Сержантом и демобилизовался!

— Будут войска, товарищ сержант! — похлопал по плечу бурового мастера темпераментный Эдигорьян и провел рукой по колкой щетине бороды. — Не борода, а проволока. В Ереване меня все парикмахеры города так и называли: «Товарищ Проволока. Пять рублей давай, брить не будем. Убыток один. Точильщики за десять рублей не возьмутся точить бритвы!» Кожевников, привезешь мне лезвия. Жена передаст. Я ей письмо напишу, — он поправил на шее морской бинокль. — Чуть не забыл сказать. Суда с грузами вышли из Салехарда и Архангельска.

— Я остаюсь.

— Надо лететь, Павел Гаврилович. Дед вызывает по делу. Бригаду надо требовать. Мне лезвия привезете!

Кожевников с трудом выдержал двадцать долгих дней в Тюмени. Почти каждый день в управлении встречался с озабоченным сложными делами и думами об экспедициях Дедом.

— Я бригаду жду!

— Знаю, Паша. Будет тебе бригада. «Дайте только срок, — как говорится в одном известном стихотворении, — будет вам и белка, будет и свисток!» Помяни мое слово.

— Суда вышли с грузами. Надо разгружать буровой станок, железки.

— Беспокойный у тебя характер, Паша. Беспокойный. Как жена с тобой только живет?

— Терпит.

— Почитай телеграмму да не ершись. Суда стоят: одни не могут пробиться к Обской губе, а вышедшие из Архангельска затерло льдом. Ледоколы надо ждать!

— Дела! — вздохнул Кожевников. — Эдигорьяну жена лезвия передала. Надо доставить.

С той минуты, как Дед объявил, что бригадой буровой мастер будет доволен, и весело блеснул цыганскими глазами, Кожевников потерял покой.

Пришла вторая телеграмма в управление. Морские суда подошли к Харасавэю и встали на рейде напротив Шараповых Кошек.

Кожевников расстроился. Суда будут разгружать без его присмотра. Тракторы потащат буровую вышку в тундру по песчаной отмели, которую он измерил ногами и свернут ее в бараний рог. Не мог представить, как они осилят широкое русло реки. Казалось, что монтажники забудут вбить в грунт деревянные сваи под фундамент. Поставят вышку, а она завалится! Зря он тратил время в Тюмени, прогуливался по коридорам управления.

Кожевников прилетел на Харасавэй. Ступил на песчаную отмель и спокойно задышал. Добравшись до «Горки», огляделся. С трудом узнавал знакомое место, разбитую тундру. Бревна и доски пахли смолой, как в сосновом бору.

Плотники громко стучали топорами, складывая из квадратных брусков двухэтажный дом.

Но больше всего Кожевникова поразил огромный факел газа. Рядом пронзительно звенели турбины реактивных самолетов, как будто огромная гора на берегу моря с избой, балками готовилась в полет к облакам.

Пронзительно свистящие звуки напомнили буровому мастеру Тюменский аэродром, где он вдоволь налюбовался лайнерами. А ему хотелось поглядеть на вертолеты. К ним он питал особую слабость.

— Прилетел, командующий? — приветствовал бурового мастера главный инженер Кочин и, ломая спичку, закурил, отворачиваясь от ветра, чтобы донести прыгающий язычок огня до папиросы. Он был такой же широкоплечий, сброшенная с головы шапка-ушанка болталась за спиной, как капюшон малицы. Курчавые волосы на лбу расцвечены инеем.

— Как бригада? — нетерпеливо спросил Кожевников. — Прибыла?

— Прилетели. Рабочие вас знают, Павел Гаврилович. Помогают сейчас вышкомонтажникам, — главный инженер приподнял рукав куртки и посмотрел на наручные часы с календарем. — Пожалуй, через недельку и запуститесь!

— Ой ли! — озабоченно покачал головой буровой мастер. — Хорошо бы через недельку. А то и в сто неделек не уложимся! — посмотрел в сторону моря. На рейде стояли далеко друг от друга корабли.

Кочин перехватил взгляд Кожевникова и сказал с подъемом:

— Техника идет без остановки. Не успеваем разгружать. Такелажники с ног валятся. Всех кривых и больных бросили на разгрузку.

— Ну кривых не стоило бы! — пошутил Кожевников. — Надо проверять, кто умеет плавать.

— В этом есть резон, — закивал большой головой главный инженер. — Одна баржонка недавно перевернулась. Хорошо, что никто не утонул. Все «моржи» выплыли!

Кожевников быстро сбежал с высокой горы к морю. Шел отлив, и морские волны убегали от берега. Впереди неслись кулички, призывно посвистывая, буравя мокрый песок острыми шильцами.

Буровой мастер дал волю своим чувствам. При главном инженере Кочине он сдерживался, а здесь негодовал на Деда. Положение у него хуже не придумать. Бригада явилась на работу, а мастера нет. Обычно он встречал рабочих около буровой заботливым хозяином. Размещал но балкам, а потом приглашал в столовую. За завтраком, обедом и ужином, как выпадало, внимательно знакомился с рабочими, подолгу расспрашивал. Старался запомнить каждого бурильщика, помбура, верхового, всех дизелистов и слесарей.

Кожевников шел в бригаду и не знал, как его встретят, найдется ли ему место в балке. Нервно поправил тяжелый рюкзак на спине. Ругал Деда последними словами и не мог понять, почему он так настойчиво удерживал его в Тюмени, находил работу, а перед вылетом не назвал фамилии бурильщиков. «Паша, жалеть не будешь. Рабочие хорошие!» Но чем была вызвана такая таинственность, не представлял и не один раз возвращался к этой мысли, когда летел в вахтовом самолете. Не мог отрешиться от навязчивой мысли, что без него работягами сделано не все так, не по-людски, бестолково, не на бугре, а в низине поставлены балки. При таянии снега и в дождливые дни вагончикам плавать. Он давно наметил, где ставить буровую вышку, куда упрутся ее ноги, где размещать многочисленное хозяйство со всеми емкостями, складами для реагентов и труб. Для каждого балка заранее выбрал место: столовой, бани, культбудки. Прожитые годы на Севере многому научили и вооружили большим жизненным опытом. Ставить балки в ряд нельзя: заносятся снегом и продуваются ветрами. Не забыл, как однажды верховой из бригады заблудился в пургу и чудом не замерз, а все потому, что балки находились далеко от буровой. Лучше всего вагончики располагать полукругом или кольцом, один около другого.

Злясь и негодуя, буровой мастер прошагал десять километров. Давно скрылась «Горка», а столб красного пламени, казалось, был рядом, опалял жаром, подсвечивал край темных облаков.

И когда Кожевников почти забыл о цели своего прихода, перегорел, из стелющегося тумана выдралась буровая вышка и, просвечиваясь ажурными переплетами, все продолжала расти на его глазах. Он с трудом сдержал рвущуюся радость, готовый бежать и стучать рукой по звонкому металлу опор. Навстречу ему неслись глухие удары молотов из глубины буровой, с мостков и полатей вспыхивали звездочки электросварки.

Высокий, широкоплечий рабочий в красной каске спрыгнул с площадки и, старательно вытирая руки ветошью, направился к подходящему.

— Мастер? — спросил он и, не дожидаясь ответа, шагнул вперед, протягивая лопатой короткопалую руку, темную от металла и масла.

— Вроде него. — Кожевников открыто улыбнулся, проникаясь доверием к высокому рабочему. Всматриваясь в задубевшее лицо, обожженное ветрами и морозом, понял, что встретил его свой, северянин, а не приезжий с востока.

— Павел Гаврилович Кожевников.

— Бурильщик Владимир Морозов.

— Поставили вышку?

— Немного помогали, — скромно сказал бурильщик. — Без дела со скуки можно окочуриться.

Рабочий не хвалился сделанным, а считал, что надо помогать друг другу — вышкомонтажникам и буровикам, хотя они из разных бригад. Кожевникову хотелось пожать еще раз руку рабочему и сказать: «Мне ясно, ты хороший парень. Бригада собралась стоящая, и меня это радует больше всего!»

— Идем, Павел Гаврилович, я с парнями познакомлю, — просто сказал бурильщик. — А потом пообедаем. Поварихи нет, сами варим кондер! Каши поменьше, мяса побольше! — отобрал у Кожевникова его рюкзак и перекинул на плечо. — Ребята хорошие подобрались, — словно продолжая прерванную мысль, рассказывал Владимир Морозов. — Сергей Балдин служил в Северном флоте.

— Моряки не боятся высоты, — заметил буровой мастер. — А морского ветра здесь хватает. Скучать не будем!

— Соленый ветер! — согласился бурильщик.

Через минуту Кожевникова окружили рабочие бригады, одетые в геологические костюмы, брезентовые куртки и энцефалитки. Он знакомился, старался запомнить имена и фамилии, крепко пожимал протягиваемые руки, ощущая их крепость и сухость натертых мозолей.

— Гали Рамсумбетов, — представился рабочий. Защитная каска скрывала детское лицо, и он сам маленький, почти подросток с худыми руками, вызвал у бурового мастера чувство сострадания. Кожевников вполсилы пожал тонкие по-детски пальцы парнишки, недоумевая, как он попал в бригаду. Буровая для сильных людей. Чувствуя, что не произвел на мастера нужного впечатления, бурильщик сказал второй раз, отчетливо выговаривая: — Гали Рамсумбетов!

Владимир Морозов понял взгляд мастера и пришел ему на помощь:

— Гали Рамсумбетов бурильщик, — сказал. — Можно сказать, голова первой вахты.

— Был первой, — кивнул досадливо парнишка, и, морща нос, заразительно по-мальчишески засмеялся. — Был первой. Павел Гаврилович, а мы с вами давно знакомы. Не забыли? Вы меня в пионеры принимали?

Кожевникова не один раз приглашали в школы города на торжественные линейки, и он сразу не мог вспомнить, когда завязывал этому пареньку красный пионерский галстук.

— Нет, не помню.

— А я помню. Ваш пионер закончил ПТУ и стал бурильщиком!

— Сергей Балдин, — тут же представился кряжистый рабочий с длинными руками. Посмотрел на мастера темно-карими глазами, открыто предлагая взглядом дружбу. Особенно крепко сжал пальцы, как будто призывал Кожевникова.

«Как сигнальщик передал мне морзянкой, — подумал радостно Кожевников: «Мастер, не беспокойся, не подведу. Слово матроса!»

— Славно, хлопцы, — сказал растроганно Кожевников совсем не те слова, которые он заранее приготовил еще в самолете, а потом, готовясь к встрече с бригадой, повторял, вышагивая по берегу моря. — Будем работать вместе!

Кожевников знал: мелочная опека раздражала людей и, хотя трудно было сдерживать себя, несколько дней не подходил к буровой, где трудились вышкомонтажники и рабочие его бригады. Тяжелые удары кувалд по рамным поясам рождались где-то в глубине сорокаметровой вышки, и ослепительные огни электросварки, вспыхивающие гирляндами на разных высотах от нижнего мостка до полатей, приносили точные сведения: начали крепить кран-блок, приваривали пальцы для захвата свечей, вешали вертлюг с буровыми шлангами.

Для него вышка представлялась живой. Скоро заявит о себе громким свистом турбин, позванивающими скользящими свечами, всеми неповторимыми звуками, которые рождали шаровая мельница, многочисленные решета, трудящиеся шестерни, чавкающие насосы и плеск глинистого раствора, бегущего по наклонным лоткам.

Кожевников обязан был заявить о себе настоящим делом, чтобы вышкомонтажники и рабочие его бригады сразу почувствовали настоящего умельца. Во время забурки он станет к лебедке, начнет забой!

За работой прошли две недели.

Буровой присвоили имя Р-19. Но до пуска еще далеко.

В стороне от вышки стояли сиротливо три балка-вагончика. За долгую дорогу до тундры их стены обшарпали, и глубокие ржавые шрамы могли рассказать, сколько месяцев они качались на железнодорожных платформах, перечислить все полеты под кранами во время перегрузок и последний путь, который они проделали на крепких тросах вертолетов Ми-8. Он решил балки отремонтировать и заново покрасить. Для каждого подобрал нужную масляную краску. Первый балок виделся ему желтым, чтобы в самый пасмурный день мог светиться шапкой подсолнуха, второй — красным для ориентировки летчикам, третий — синим под цвет морских волн. За первыми балками он представлял и все остальные, в которых будет столовая, культбудка, баня, сушилка для одежды. А все вместе они составили бы маленький жилой поселок.

Около работающего мастера остановился верховой Валерка Озимок. Широко улыбнулся, глаза лукаво блеснули.

— Гаврилыч, кистью долго не намахаетесь, — сказал он со знанием дела.

— Работал маляром?

— А у меня специальностей дополна.

— Можно позавидовать.

— Восьмерка будет, расстараюсь.

— Работу сделаешь, подсчитаю часы.

Расставив широко ноги в резиновых броднях около работающего Валерки Озимка стоял буровик Гали Рамсумбетов и, прищурившись, смотрел на работу верхового, с завидным умением двигавшего валиком, сделанным из обрезка трубы и куска шубы. За рукой Озимка вытягивалась ровная дорожка.

— Принимай работу, мастер!

— Работай, работай, — недовольно кивнул Кожевников. — Время я засек, работай.

Гали Рамсумбетов с детским любопытством уставился на Кожевникова, морща нос.

— Гали, твой верховой?

— Мой.

— Как работает?

— Научится, идемте, Павел Гаврилович, — увлекая за собой мастера, сказал буровик. — Лотки приварили по-моему неправильно. Маленький уклон. Вы посмотрите.

Кожевников понял: бурильщик не хотел говорить о верховом.

— Давай разберемся, — согласился Кожевников и зашагал за парнем. Торопливо шагающий Гали Рамсумбетов напомнил мастеру куличка, и он улыбнулся пришедшему сравнению. «Принял за мальчишку, а оказался зрелым бурильщиком. Рабочие его слушаются, пользуется авторитетом. А Озимок, видать, левша. Правой рукой не работает. Прижимает ее к боку? Не вышиб ли плечо?»

— Шуруют монтажники! — Гали Рамсумбетов повернул к мастеру обветренное лицо.

— Надо забуриваться! — сказал Кожевников, с любопытством смотря на просвечивающие переплеты вышки. Нетерпение молодого буровика ему понравилось. Но где-то была и горечь. Сколько раз он, Кожевников, обошел тундру, представляя себе, как все это начнется. Чтобы ускорить работу, он готов был сам участвовать в разгрузке пароходов, понянчить в руках каждую секцию вышки. Самому надевать хомуты и скручивать болты. Но напрасно, выходило, он фантазировал и строил разные планы: молодые парни — монтажники заканчивали вышку без его участия, и работали они хорошо. Может быть, Дед прав, когда в разговоре сказал: «Паша, постарели мы с тобой, дедами стали. Идет молодежь волной. Напористее нас и умнее!»

Кожевников ждал, что Гали Рамсумбетов спросит, откуда будут брать воду для буровой. Под стать Гали Рамсумбетову Владимир Морозов и Сергей Балдин. Тоже ни разу не вспомнили о воде. Почему? Привыкли жить за спиной у мастера? Бурение — дело коллективное, и за все в ответе бригада. Геофизики Гоги и Очкарик, а возможно, и главный инженер Кочин виноваты в выборе точки для буровой. Сдвинуть ее на два километра севернее — там глубокое озеро. О чем думает Кочин? Только расхаживает вокруг буровой, нагнув лохматую голову да беспрерывно курит. Кожевникову Кочин напоминал паровоз, стоящий под парами. Вот-вот загудит и сорвется в путь.

Дождался главного инженера и спросил:

— Кирилл Игнатьевич, откуда будем брать воду?

— Правильно, Кожевников, правильно. Вода меня тоже тревожит. Без воды буровую не оставим!

— Гали, может, ты знаешь, где воду будем брать?

— Воду, мастер? Должны привезти.

— Откуда?

— Я не знаю. Инженера Кочина надо спрашивать, — улыбнулся бурильщик. — Голова есть — думать должен!

Однажды под берегом остановился, ревя мотором, болотный трактор с огромной цистерной, приваренной к металлическим саням. Тракторист неторопливо шагнул на широкую гусеницу и посмотрел на буровую вышку. Поправил на голове красный берет, посмотрелся в боковое зеркало и решительно полез по бугру вверх, осыпая обтертыми сапогами песок.

Тракторист безошибочно отыскал Кожевникова. Добродушно улыбаясь, сказал, надувая толстые щеки:

— Я мастера шукаю. Сдается мне, что вы тут голова! Зараз воду вам привез. Инженер меня до вас послал. Воду буду возить. Зовут меня Хведор, а фамилия по батьки — Задуйветер.

— А ты не тот запорожец, что убежал за Дунай!

— Так то утек Грицько, — улыбаясь, сказал тракторист. — А я кажу: Хведор Задуйветер. За красный берет прозвали Красная Шапочка.

— Рано пожаловал, Красная Шапочка. Забурки еще нет — вода не нужна.

— Так то спытание. Проба, як кажуть по-русски.

— Пускай будет испытание. Приступай.

— А случаем вы не Серый Волк? Не съисты Красну Шапочку?

— Будешь хорошо работать, не съем тебя, — твердо сказал Кожевников.

Задуйветер, разбивая широкими гусеницами трактора крутой берег, медленно втащил за собой на бугор цистерну, потом пробил дорогу к стоящему в отдалении на высоких ногах круглому баку. Трактор с санями не успел пройти, как вырубленные две колеи в тундре сразу залились черной торфяной водой, а сверху заплясали срубленные веточки маленьких березок, ивок и травы.

Перекачав воду из цистерны в круглый бак, Задуйветер направил трактор к песчаной отмели.

Кожевников, увидев проезжающего тракториста, остановил его.

— Красная Шапочка, с какого озера возишь воду? Как оно называется?

— А хиба я знаю? Приказали возить, я и жму!

— Сколько километров, до озера?

— А хиба я считал?

— У тебя есть спидометр.

— Да я не смотрю на тот спидометр, и не нужен он мне совсем. Мне рейсы идут. Обернулся Хведор туда, сюда — две палочки.

— А деньги ты не считаешь, только палочки?

— Так палочки — то гроши. А гроши кто не считает? Покажите мне того дурня, кто гроши не считает. Я его зараз побачу.

— Значит, ты гроши в основном умеешь считать?

— А як же. Я забился сюда, на край света, за грошами. Казали, будут добре платить.

Кожевников задумчиво почесал рукой щеку. Своим откровением Красная Шапочка озадачил его. У него нет лихой наглости Валерки Озимка, но он и не тот простачок, каким хочет представиться. В самом деле, сколько же километров до озера и как оно называется? В тундре много озер. Можно ездить за сто километров — лишь бы накручивались километры! А надо возить воду с ближнего озера, экономить солярку, моторесурсы трактора. Необходимо поближе знать все о бригаде и о каждом рабочем. Но пока с расспросами не приставал, был уверен, что члены бригады сами разговорятся и обязательно расскажут о себе.

Малоразговорчивый помбур Петр Лиманский с синей царапиной на правой щеке — память о работе в шахте проходчиком — оседлал трактор и подтаскивал с пристани балки.

Каждый балок — победа Кожевникова. Никто в бригаде не знал, как они доставались мастеру, сколько он выдержал стычек с начальником экспедиции и главным инженером. В тесной, прокуренной комнатушке он развертывал лист бумаги и показывал раскрашенные квадраты, где должны стоять баня, сушилка для одежды, столовая и культбудка.

Если начальник экспедиции или главный инженер сопротивлялись и ссылались на нехватку балков, Кожевников резко рубил:

— Бригада наша первая! Это раз! А во-вторых, вы должны обеспечить рабочих. После смены вахте надо помыться. Высушить спецодежду. Пора уже наладить смену чистого белья, простыней и полотенец.

— Уговорил, бери балок… И… Даю в последний раз! — заявлял Эдигорьян. Глубоко вздыхал, как тяжело уставший человек. Прикрывал набухшими веками большие глаза на выкате и через минуту он уже забывал о Кожевникове, занятый массой других важных дел: подходом судов из Архангельска и Мурманска с грузами, рейсами самолетов и вылетевшими вертолетами.

А через день Кожевников атаковал главного инженера и снова требовал недостающие балки.

— Посмотришь, Кожевников еще окажется и кляузником, — хмуря брови, шепотом проговорил Эдигорьян главному инженеру. — Я чувствую, борец за правду! Не получит премиальных — настрочит письмо. Не получит тринадцатую зарплату — второе письмо!

— А может быть, он не такой, — Кочин опустил тяжелую, лохматую голову. Медленно пожевал толстыми губами. — И пожалуй, он прав. Баня в самом деле нужна. Я подписал два балка. Откроют баню, я первый приду мыться. Думаю, и ты не откажешься. Во всяком деле надо уметь увидеть главное. А важнее всего сейчас — открыть баню!

— Не в бане суть! — огрызнулся Эдигорьян, смахивая с тарелки кучу окурков в ведро. — Главное, когда Кожевников забурится. Знает ли он в чью бригаду попал? Не шутка! Бригада Чеботарева!

— Должен знать, — неопределенно сказал Кочин и снова зачмокал толстыми губами, как будто у него во рту была леденцовая конфета. — Если не уразумел, рабочие объяснят. У них это не заржавеет. А пойдет работа плохо, выдадут ему сполна!

— Убеди Кожевникова написать заявление: «Прошу уволить по собственному желанию».

— Почему тебе не нравится Кожевников?

— Нет забурки. Не видно работы мастера. Выбить лишний балок и раскрасить разными красочками квадратики ума большого не требуется.

— А мне кажется, Кожевников — настоящий мастер.

— Ма-а-стер! — Эдигорьян вскинул руки кверху. — Бригада Чеботарева гремела. У рабочих была зарплата. — Он пододвинул рывком счеты и с силой перегнал две костяшки. — Зарплата была. Рабочим важен заработок, а начальству план. Не пойму, почему Чеботарев ушел из бригады?

— А я слышал, что рабочие сами не захотели с ним работать.

— Мне все равно, что говорят о Чеботареве. Но он настоящий мастер. Мастер!

— Слава испортила Чеботарева.

— Твои догадки? Чеботарев план давал. А чем обрадует нас с тобой Кожевников, одному богу известно. Дешевый авторитет хочет заработать у рабочих балками. При одном виде его меня трясет.

…Рано утром, выходя на связь, Кожевников слышал один и тот же вопрос.

— Р-19, когда забуритесь? — спрашивал настойчиво Эдигорьян. — Почему молчите? На календарь смотрите?!

— Осталась еще неделя. Я принимаю работу у монтажников. Мне не все нравится.

— А мне не нравится, что вы тянете время!

Кожевников спокойно относился к нападкам начальства. Он знал по другим экспедициям: до тех пор пока он не забурится, не пройдет первые метры забоя, отношение к нему не определится. Для начальника экспедиции и главного инженера он склочный человек и вымогатель. Забурятся — они сразу вспомнят его имя и отчество, будут уважительно обращаться, по сто раз в день вызывать к микрофону, беспокоясь о его здоровье, интересуясь бытом рабочих. После забурки он станет хозяином положения, не будет просить и унижаться, а просто требовать!

Кожевников свой балок поставил боком. В одно окно заглядывала буровая, во второе — море. Но на море он больше любил смотреть с берега. Приятно вдыхать соленый воздух, смотреть на стоящие на рейде прибывшие с грузами корабли и самоходные баржи. Берега реки Харасавэй обрастали бурильными станками, обсадными трубами, контейнерами с глиной, строительными материалами и превенторами.

На смену одним судам приходили другие, а Кожевников старался угадать, сколько еще на подходе: пять, десять, двадцать. Июль напоминал ему по своей напряженности фронтовые дни, когда шла подготовка к большому наступлению на Букринском плацдарме, а потом под Сандомиром и на подступах к Берлину. Так же подтягивали войска и технику. Большой солдатский путь прошел Кожевников и порой удивлялся, что остался жив. Дважды повалялся в госпиталях и дважды возвращался в строй.

С пересылки попадал в новый полк и там сразу находил товарищей. Сходился он быстро по своей доброте, незлой памяти. Всегда делился последним куском хлеба и махоркой. А хороших людей, как и плохих, сразу замечали, особенно на передовой, где бралось все на учет: душевный настрой, храбрость и исполнительность. Сержант Кожевников не отказывался ни от каких заданий и выполнял их толково…

Под вечер странный шум привлек внимание бурового мастера. Звук рождался не деревом, не скрежетом металла, а чем-то другим, совершенно непонятным. Прежде всего Кожевников подумал о море — похожие шумы производили волны, когда, отползая, увлекали за собой песок. Он вышел из балка. Навалившийся на него шум сразу захватил. Показалось, что набирала силу буря, и все вокруг скрежетало, гремело, ухало и скрипело. Он торопливо направился к морю, теряясь в догадках, что же происходит в природе. Под ногами пружинила податливая земля, горбатые моховые кочки, перевитые скрюченными стволиками маленьких березок. Чавкала, разбрызгиваясь, вода под его резиновыми броднями. Вспархивали испуганные кулички и бросались в разные стороны.

Впереди блеснули двумя зеркалами залитые водой тракторные следы. В них отражалось серое, дымчатое небо с разводьями облаков. Он перешагнул через них и продолжал идти на неизвестный звук, все еще не в силах разобраться в его странной природе. Теперь он явственно слышал скрежет трущейся земли, пересыпающейся гальки и скрип песка. И вдруг он оцепенело остановился. От гусеничного следа, который разрезал землю острым ножом, отползал огромный ковер с зеленой травой, моховыми кочками, птичьими гнездами, норами леммингов, шаркая по смерзшемуся льду и гальке.

Земля сползала под уклон и открывался лед, кусок вечной мерзлоты, как стальной блестящий лист весь в искрящихся стрелках инея.

Кожевников застыл, пораженный этой картиной.

Остро ощутил свою вину, что позволил трактористу Красной Шапочке здесь проехать на машине, протащить сани с емкостью. А ведь тот проезжал не один раз и сколько же нарезал следов? Работа на буровой еще не началась, значит, тракторист будет ездить каждый день, чтобы обеспечить буровую водой. Потом потянутся тракторы с трубами. А нагрянет парк тяжелых машин, и тундру изрубят на куски стальными гусеницами. Надо немедленно принимать решение.

Скользя по льду, с трудом вскарабкался наверх, повторив путь сорванной земли. Ледяная корка поблескивала, как оголенный череп. Он торопливо шагнул к своему балку, едва сдерживая закипающую злость. В таком состоянии он был во время боя в Берлине, когда брали накал Тельтов. В домах укрылись враги, и он должен был их уничтожить! Но с войной давно покончено. И он не гвардии сержант, а буровой мастер. На его плечи ложится ответственность за эту землю. Главный инженер и Эдигорьян далеко, на «Горке». Сейчас некогда им объяснять создавшуюся обстановку, надо решительно действовать, иначе будет поздно. Щелкнул выключателем радиостанции и рывком пододвинул к себе микрофон. Вспыхнул зеленый настороженный глаз индикатора.

— «Горка», «Горка»! Соедините с Эдигорьяном.

— Сейчас поищем.

— Р-19, вас слушаю.

— Говорит Кожевников. С завтрашнего дня прекращаю работу на буровой, пока не отсыпете дорогу. Трактор изрубил тундру. Земля сползает в море. Я стал свидетелем преступления!

— Какого преступления? — повысил голос Эдигорьян.

— Настоящего преступления перед природой.

— Ваше дело бурить. Не приступите к работе не получите зарплату!

— Пока не будет отсыпана дорога, работы не будет.

— Ой ли?.. Смотрите, чтобы не переиграли…

— Я, буровой мастер, с бригадой в ответе за землю. Завтра пришлю официальное заявление. Без отсыпки дороги забурки не будет!

Эдигорьян раздраженно швырнул микрофон. «Навязал Дед на мою голову сумасшедшего, — подумал он злобно. — С Чеботаревым мы бы сработались без скандалов. А теперь расхлебывай кашу». Мучительно принялся искать предлог, чтобы снять с мастеров Кожевникова.