Майские ласточки

Глава 24 ХОЗЯИН ЗЕМЛИ

Кожевников проснулся сразу, пытаясь уяснить причину внезапного страха. Перед ним все еще витали беспорядочные обрывки привидевшихся картин. В эту минуту ему казалось, что сон не прерывался, а перемеживался явью. Нестерпимый солнечный свет слепил и затуманивал сознание.

…Поздно ночью он заснул под ураганный ветер, налетевший с моря. Балок раскачивался, как в десятибалльный шторм, жалобно стонали скрипучие переборки и стояки. Но, заглушая вой ветра, сметая его, глушил сверху пронзительный свист реактивных двигателей. Засыпая, Кожевников помнил: буровая работала исправно. Все электродвигатели выполняли свою расписанную работу: вращали ротор, приводили в движение лебедку с тросом; элеватор выдергивал обтертые до зеркального блеска утяжеленные бурильные трубы; безостановочно крутились лопасти глиномешалок и по глубоким желобам насосы гнали глинистый раствор…

Буровой мастер окончательно пробудился от сознания непоправимой беды. С удивлением уставился в электрическую лампочку: так вот оно, слепящее солнце, висит прямо над головой!

Большая электрическая лампа светилась с перекалом, как осколок настоящего солнца.

Кожевников посмотрел нетерпеливо на соседнюю койку. Инженер Лягенько безмятежно сопел, натяну и на голову ватное одеяло.

«Спит, как сурок! — закипая злостью, подумал мастер и, словно подброшенный, вскочил с теплой кровати. Он не имел права больше ни одной минуты прохлаждаться и вылеживаться. Тревога все нарастала, беспокоила его. — Работничек, буровая стоит, а он сопит в две ноздри. Я тоже хорош гусь, проспал аварию». Он рывком натянул брюки, всунув голые ноги в резиновые бродни, сорвал с гвоздя геологическую куртку с капюшоном и, выбив дверь балка, застыл на площадке лестницы.

Буровая вышка в темноте ночи светилась развешенными гирляндами множества огней, как на новогодней елке. Он испуганно вглядывался, ожидая каждую минуту взрыва электрических ламп от перекаливания, как осколочных гранат.

Гнетущая тишина около буровой поразила Кожевникова. «Авария!» — он задержал крик, но голос подавала пронзительная боль в сердце, и он чуть не задохнулся, жадно заглатывая воздух. Сбежал по крутым ступенькам. В последний момент он вспомнил о защитной каске и вернулся за ней в балок.

Так же с перекалом горела лампа, и в пузырьке колбы плавилась вольфрамовая нить.

Кожевников раздраженно посмотрел на кровать инженера. Почему он лежит? Неужели ничего не чувствует?

— Лягенько, авария! — и с силой ткнул кулаком в бок спящего. Но тяжелый кулак, промяв одеяло, наткнулся на лежащую на кровати овчинную шубу. — Мальчишка ты, Лягенько, кому нужен такой спектакль? — он с досадой тряхнул головой, хотя в душе понимал, что инженер хотел сберечь его сон и поэтому не решился разбудить среди ночи.

Порывы ветра гнали клочья тумана. Он поднимался с моря, пока еще невидимый в темноте, но ощутимый набегающей сыростью.

Испуганно вскрикивая, низко тянули гусиные стаи. Ослепленные яркими огнями электрических ламп, гуси бились о буровую вышку, — и она протяжно гудела после каждого удара.

Кожевников стремительно взбежал на мост по скользким металлическим ступенькам железной лестницы. Одним взглядом окинул всю смену: утомленного бурильщика, с серыми щеками Сергея Балдина, первого помбура говоруна Игната Рыжикова, второго помбура лобастого Викентия Страхова и верхового Игната Сверчкова. Без особого труда отыскал и инженера.

Лягенько стоял около лебедки с осунувшимся лицом, в мокрой брезентовой спецовке, сбив защитную каску на затылок. Судорожно дергал тормозную рукоятку.

Кожевников мгновенно все оценил и разобрался в происходящем. Он плечом раздвинул рабочих, потеснил их к ключам и разбросанному на полу инструменту, решительно шагнул к уставшему молодому инженеру.

— Нарушаете технику безопасности, — сказал он чужим голосом, нахлобучивая инженеру защитную каску на лоб. — Голову надо беречь. Что случилось?

— Прихват инструмента, — ответил за спиной бурового мастера Сергей Балдин. — Два часа стоим. Ротор не проворачивается.

— Так, так, — протянул Кожевников и неожиданно прикрикнул: — Электрик, снимите напряжение! Нагрузка упала. О чем вы думаете? — он не забыл ослепившую его лампу в балке. — Сколько прошли?

— Четыре метра, — скрипучим голосом произнес Лягенько и опустил голову, как провинившийся ученик. Глаза уставились в большой круг индикатора веса.

— Колонну не перегрузили? — спросил Кожевников у буровиков, задерживая свой взгляд на приборе. — Я вас спрашиваю, Балдин?

— Колонна в норме.

— Отойдите, — нетерпеливо приказал буровой мастер инженеру. Взялся за тормозную ручку. Металл еще сохранял тепло чужой руки.

Кожевников почувствовал на себе устремленные взгляды рабочих. Он не фокусник. Невольный страх чуть не лишил его уверенности. Но стоило дотронуться до ручки, и он успокоился, рука почувствовала силу. Каждое движение, выверенное годами, было отработано до автоматизма. Чуть пригнулся, как для броска, и придавил ногой педаль. Тяжелый электродвигатель напряженно загудел, но не сдвинул стол ротора.

Электрические лампы вокруг буровой вышки сразу померкли, и тоненькие нитки вольфрама закраснели узкими черточками.

Кожевников чуть тронул ручку и тут же оторвал ее, ощутил в движении тормозной ручки первый удар. Он оказался прицелочным, как замах молотка, но за ним последовали другие, более точные и сильные. Он послал тормозную ручку вперед и тут же вернул ее в исходное положение. Удар набрал нужную силу, потяжелел.

Так, посылая один удар за другим, Кожевников пытался сбить ротор с места, стесать где-то на большой глубине ствола земли в ста или двухстах пятидесяти метрах, где могли искривиться свечи.

Сгрудившиеся вокруг бурового мастера рабочие молчали. Напряженно смотрели на его сгорбленную спину, на широко расставленные ноги и лежавшую на тормозе руку. Так же минуту назад у лебедки стоял инженер Лягенько, делал все так же, но появление Кожевникова вселило в рабочих уверенность в успехе дела. За ним был авторитет, большой практический опыт работы.

Никто на буровой не заметил, как переменился ветер. Он дул теперь из тундры, более теплый и сырой. Небо начало сереть, и край горизонта робко тронула широкой кистью заря, и высокая розовая полоса начала быстро расти и подниматься, расцвечивая кумачом сгрудившиеся облака.

Кожевников по-прежнему не менял положение тела. У него ныла спина, затекли ноги. Он стоял на мокрых железных листах, морозя босые ноги в резиновых броднях.

Электрические лампы поблекли в свете наступавшего дня.

Последовал новый удар. Буровой мастер сразу почувствовал каждой клеткой тела его особую силу и точность. Точка на глубине слетела, и колонна освободилась, ротор медленно сдвинулся и скоро описал первый круг. Кожевников послал ручку вперед до конца, и экскаватор устремился к полатям, выдергивая первую свечу.

Сотни стальных проволочек свитого талевого каната напряглись до предела, выдерживая тяжесть свинченных труб. Стрелка индикатора веса заскользила по кругу, пока не остановилась.

«Все в норме, — отметил про себя Кожевников. — Балдин мог резко бросить инструмент, стараясь тяжестью колонны пробить пласт глины. Подымут долото, и сразу станет все ясно: могла искривиться труба, рассыпаться шарошка».

Солнце поднялось над тундрой, высвечивая снизу доверху буровую вышку, сгрудившихся на мосту людей. Каждый занимал свое место у инструмента и сосредоточенно, не затрачивая лишних движений, раскручивал свечи одну за другой. Но случались и осложнения: резьба заклинивалась и не поддавалась усилиям людей. Буровики тогда меняли инструмент, пользовались сразу двумя ключами: автоматическим и универсальным.

И снова таль-блок увозил к полатям одну за другой бурильные трубы, переводники, центраторы бурильной колонны и утяжеленные буровые трубы. Они пробивались через кусок черной резины, и тяжелый глинистый раствор заливал сваренные листы моста, инструмент и людей. Дождевые капли попадали за шиворот, в отвернутые пазухи резиновых бродней.

Сергей Балдин стоял, повернув голову к ротору. Иногда он предостерегающе поднимал левую руку в брезентовой рукавице, кивал головой помощникам.

Первый помбур Рыжиков управлял кнопками автоматического ключа. Поршень выталкивал длинную штангу, и стальные челюсти распахивались. Они захватывали очередную свечу. От помбура требовалась особая осторожность. Один зевок — и вырвавшиеся вперед тяжелые челюсти могли отрубить голову второму помбуру Иннокентию Страхову или верховому Игнату Сверчкову. Они по ходу дела замыкали корпусной элеватор или вставляли в ротор тяжелые клинья.

Кожевников отдыхал после пережитого напряжения. Доставляло удовольствие смотреть на слаженную работу смены.

— Час остался до конца ночной смены, — обратился он к инженеру Лягенько. — Владимир Морозов с ребятами до обеда управится с инструментом. Разберемся тогда, что произошло, а пока отдыхать. Идемте, Лягенько! — он внимательно посмотрел на молодого инженера, в голосе его послышалась доброта. — Да, да, идемте! — мастеру хотелось поблагодарить молодого инженера за трогательную заботу. Слова не могли так выразить всю полноту чувств, как простое пожатие руки. Кожевников подождал спускающегося с моста по мокрой лестнице Лягенько и крепко пожал ему руку: — Не забывайте о технике безопасности, Лягенько. Перила приварили, чтобы за них держались. Сорветесь с лестницы — три сломанных ребра. Помните, я дед. Пока еще держусь, но могу и запроситься на покой!

В море садилось солнце, и синяя полоса темноты перечеркивала линию горизонта пополам оплавленным красным диском. Он медленно погружался в пучину, и зловещее освещение низких облаков розовым светом предвещало грядущий день — ветреный и холодный.

Кожевников дочитал полученное письмо от Аскерова Афгана Гаджи Ага оглы. Желтый лист еще светился, сохраняя теплоту последних закатных лучей. Каждая фраза трогала бурового мастера своим участием и особой заботой о его беде. Может быть, ему не стоило писать в Баку о разладе в бригаде, учиненном «суде» над Валеркой Озимком и стычке с Гали Рамсумбетовым, зря тревожить своими бедами фронтового друга. Он хорошо знал горячность азербайджанца и его верность. Легко представил, как бы он сейчас возбужденно размахивал руками и с заметным акцентом в голосе произнес примерно бы такие слова:

«Какая у тебя, послушай, гвардии сержант, беда? Один плохой буровик оказался. В отаре тоже попадаются паршивые овцы. Чабан не плачет. Ой, постой, не перебивай меня, пожалуйста. Сам приеду к тебе работать. Выгоню твоего буровика, незаменимых работников нет. Хочешь, я пришлю на его место сто хороших парней? Один к одному, как солдаты-гвардейцы. Все с черными усами. Командир, вспомни наше отделение. Разве кто-нибудь из солдат подводил тебя? Я первый умру от стыда, если буровая Р-19 моего дорогого командира, гвардии сержанта, окажется на последнем месте. Давай я сам к тебе приеду. Весь отпуск отработаю. Хочешь, возьму расчет. Будем трудиться вместе, ты — мастером, а я — бурильщиком. Ой, не перебивай меня, пожалуйста. Я не имею права приказывать своему командиру. Будь, пожалуйста, спокойнее. Твои заботы — мои заботы. Сказал, приеду — значит приеду. Аскеров Афган Гаджи Ага оглы никого еще не подводил и слово свое всегда держал!»

«Спасибо, дорогой Афган. Спасибо за твое обещание приехать и помочь мне в беде, — мысленно поблагодарил Кожевников своего фронтового друга. Он не сомневался в его искренности. — Спасибо за сто надежных парней. Столько мне не надо в бригаду, но от трех-четырех хороших умельцев я не отказался бы и взял с превеликой охотой…»

Кожевников задумался. Ему-то, конечно, известно, во сколько обходится государству перевоз каждого рабочего на вахтовом самолете Ан-26. В десятки тысяч рублей! Тем более, значит, что в экспедиции должны работать самые лучшие, чтобы зря не пропадали государственные деньги. Вот почему он так легко подписал заявление об увольнении Гали Рамсумбетова, не стал его задерживать. Рамсумбетов перешел работать на буровую Р-23, но сам от этого не изменился. Случайно Кожевников вспомнил о блокноте Гали, куда тот старательно записывал каждую копейку, вел строгий учет по месяцам своим заработкам. Именно своим, а не затраченным на него средствам.

Вспомнил Кожевников, почему бы ему в самом деле не воспользоваться предложением Афгана и не вызвать из Баку хороших буровиков? Впереди еще спуск колонны. Хорошо работать с проверенными и толковыми специалистами. Каждый бакинец, как правило, до пятого колена нефтяник. Прадед, дед, отец работали на нефтепромыслах! Правда, времена меняются и теперь на смену старым мастерам-практикам все чаще приходит новое пополнение — инженеры из институтов. Пусть у них нет достаточного опыта, но теоретически они куда грамотнее.

«А кстати, — вдруг подумал он, — в труппу театра, симфонический оркестр набирают актеров и музыкантов по творческому конкурсу? Принимают только самых лучших, победителей. Почему бы бригадам не формироваться по такому же принципу. Выдержавшие конкурс должны получать соответствующие надбавки к зарплате за классность». И тут же в голове шевельнулась беспокойная мысль: а не хватит ли ему, на самом деле, мудрить? Что он надумал? Сломать устоявшиеся традиции, подменить отдел кадров с его начальником, инспекторами, подтвердить справедливость прилипшей к нему кличке «Скандалист»! После истории с отсыпкой дороги к буровой его до сих пор так и называют и чертят кому только не лень. Правда, за него тогда заступился Дед, похвалил за прозорливость, назвал хозяином земли. Но понравится ли ему эта идея с конкурсом? Простой рабочий оказался дальновиднее начальства? Но как бы там ни получалось, а Кожевников был убежден в своей правоте и все больше понимал, что истинный смысл жизни в борьбе и он не может жить, как все. Видно, так устроен, рожден с трудным характером.

— Р-19, Р-19, — выкрикивал динамик радиостанции. — Вызывает «Горка», вызывает «Горка». Товарищ Кожевников, передайте данные по проходке. Сообщите заявку на продукты и материалы. К вам планируется вертолет.

Начинался утренний радиосеанс. Диспетчер опрашивал буровые по порядку, сообщал точное московское время.

Увлекшись своими мыслями, Кожевников совсем забыл о выходе в эфир и торопливо принялся перебирать бумаги, отыскивал нужные записи, подготовленные требования и заявку поварихи на продукты для столовой. «Обязательно закажите курагу», — прочитал он в Катькиной записке, и теплая волна благодарности прилила к его сердцу. «Славная девчонка, — подумал он. — По доброй воле стирает парням рубахи, чинит заботливо их одежду и спецовки. А теперь вот надумала баловать именинников пирогами с курагой…»

Кожевников передал сводку диспетчеру и начал сосредоточенно выслушивать последние приказы по экспедиции.

— Кожевников, отдел кадров направил к вам для работы демобилизованного из Советской Армии механика самолета. Просился в бригаду Чеботарева. Прибыл по его приглашению на работу.

— Понятно, — скрывая досаду, протянул буровой мастер. — Раз, два — и прислали, и с моим мнением не посчитались. Фамилию знаете?

— Сержант Винокуров Архип Титович.

— Сержант — это хорошо, — сказал, добрея, Кожевников. Усмехнулся и подумал: «Два сержанта на буровой — сила!»