Майские ласточки

Глава 5 ИСПЫТАНИЕ НА ПРОЧНОСТЬ

В четверг командир объединенного авиаотряда Васильев, садясь в правое кресло проверять технику пилотирования у пилота Як-40, не мог предположить, что обратный полет из Надыма окажется для него таким трудным и закончится происшествием.

Синоптики подписали карту погоды в середине дня. Открылся аэродром. Последние рваные клочья густого тумана разгонялись резкими порывами ветра, цеплялись за верхушки низкорослых елей.

Лайнер набрал высоту и лег на заданный курс. Солнце ярко светило в круглые пятачки окон, и белые кучевые облака лениво передвигались по синеве неба над снежной равниной тундры, замерзшими болотами, реками и озерами, перечеркивая их густыми тенями, как летящая стая гусей.

Летчик уверенно вел самолет по приборам к Салехарду, но, не долетая километров восемьдесят, постучал по штурвалу, чтобы привлечь внимание проверяющего. Налетевшая внезапно черная туча сразу закрыла горизонт, и ночная тьма поглотила все вокруг.

— Снежный заряд! — испуганно прокричал летчик, и его руки на рогах штурвала задрожали.

Васильев услышал громкий вскрик летчика, еще не усиленный переговорным устройством.

— Снежный заряд! — сразу подтвердил Васильев, проверив запор форточки. Держался спокойно, как будто черная туча не представляла для самолета никакой опасности, а несла лишь одни неиспытанные радости экипажу. Взял штурвал, чтобы самому вести самолет.

Ураганный ветер швырнул Як-40 к земле, словно задавшись целью разбить его, оторвать короткие крылья. Однако в снежной коловерти несущихся белых хлопьев снега Васильев не потерял пространственную ориентировку, он твердо помнил, что земля рядом, доверившись умным приборам, которые особенно ярко светились в кромешной темноте. Пять минут длилось страшное испытание, проверялись сила воли, техника пилотирования, — и Васильев вышел победителем.

Снежная туча проскочила, и яркое солнце ударило в кабину летчиков, слепя глаза.

Васильев, передал штурвал первому пилоту, устало откинулся на спинку кресла. Впереди показался знакомый город с деревянными домиками, которые в больших снежных шапках набегали на самолет, как грибы на лужайке. Вдоль правого берега Оби лежала синяя тень — это после сжатия льда вода вышла наверх, четко вычерчивая изгибы берега и всех отмелей.

Летчик выполнил традиционную коробочку и повел Як-40 на посадку.

Васильев задумчиво шел по аэродрому, словно хотел убедиться в крепости земли, податливой мягкости снега. В своем кабинете с полированными столами и книжными шкафами начальник объединенного отряда позволил себе окончательно расслабиться. Закурил, но тут же скомкал сигарету и бросил в пепельницу, обожженный горечью табака. На столе стоял холодный чай, и он с наслаждением допил его. Состояние полного покоя скоро вернуло силы, и Васильев почувствовал, что в состоянии дотянуться до телефона и позвонить домой. Глубоко вздохнул и сказал как можно спокойнее, чтобы своим голосом не взволновать жену.

— Здравствуй, дорогая, я прилетел. До конца рабочего дня в кабинете!

Полеты для него давно стали привычной работой, постоянно трудной и напряженной. Знал, что пройдет несколько дней, и он забудет о снежной круговерти. Закрыл глаза и мгновенно заснул. Недолгое отключение его всегда взбадривало, и он снова мог работать, проводить совещания, ставить задачи летчикам отряда, просиживать за документами долгие часы.

Разбудил командира отряда беспокойный телефонный звонок. Секретарша докладывала, что получена срочная телеграмма из управления.

Пока с телеграммой знакомились, он пытался понять, чем вызвана ее срочность. Перед самым вылетом в Надым разговаривал с Иваном Тихоновичем Очередько и решил все вопросы. Чем больше он думал о телеграмме, тем больше появлялось ощущение, что ждал ее давно. Вспомнил метеоролога Надымского аэродрома, молодящуюся женщину с ярко накрашенными губами и седыми волосами. Безусловно, доля вины ее тут есть. Надо впредь строже спрашивать и требовать прогноз с возможными изменениями погоды на каждый час. Работники аэрофлота не имеют права забывать, что несут полную ответственность за жизнь пассажиров. Полет закончился благополучно, но предпосылка к аварии была!

Через полчаса Васильев читал полученную телеграмму.

Дважды пробежал короткую строчку глазами. Значит, утром начальник управления Очередько звонил не зря, настойчиво расспрашивал о состоянии материальной части, справлялся о здоровье Нецветаева. Васильев не забыл предупреждения Ивана Тихоновича о «генеральном наступлении». Полученная телеграмма требовала начинать подготовку к дальнему перелету. С обидой подумал, что сам не бывал в Харасавэе, хотя облетал почти весь Ямал. Мог по селектору вызвать из авиаотряда Нецветаева, но делать этого не стал. Телеграмма пришла директивная. О том, что Нецветаев летал в Харасавэй, он не сомневался.

На стол Васильева легла карта. Медленно вглядываясь в нее, нашел на западной оконечности полуострова, на берегу Карского моря, голубую ниточку реки Харасавэй. Река выносила в море песок, и вдоль берега выгнулась огромная отмель — Шараповы Кошки. Старался угадать, как мог выглядеть поселок с почерневшими от долгих дождей и туманов бревенчатыми домами и складами фактории. Первыми встретят прилетевший самолет, конечно, разномастные собаки. Будут преданно ласкаться, дожидаясь подачки.

Васильев определил маршрут будущего полета, польщенный, что телеграмма адресована ему, а не командиру авиапредприятия мыса Каменный. От мыса Каменный до Харасавэя без всяких расчетов не больше четырехсот километров. Но Иван Тихонович поставил задачу перед ним и поступал так из каких-то своих особых соображений, пока ему не известных. Радовало, что его объединенному отряду оказано большое доверие. Он знал хорошо возможности своих летчиков. Начал перебирать одного за другим и скоро пришел к выводу, что лучше Нецветаева никто с заданием не справится. В том, что полет трудный, он не сомневался. На последнем разборе полетов Нецветаев громко кашлял, хватался рукой за грудь. Васильев решил справиться о здоровье летчика. Перебросил тумблер селектора.

— Эскадрилья. Позовите Нецветаева.

— Нецветаев слушает.

— Григорий Иванович, зайдите ко мне, — голос Васильева звучал мягко и не был похож на приказ старшего начальника.

Нецветаев вошел в кабинет Васильева с обычным достоинством. Голубая форма тщательно отглажена, рубашка поражала белизной. Снял черные очки и выжидающе посмотрел:

— Я вас слушаю.

Васильев догадался, что секретарша успела сказать командиру звена о полученной телеграмме из управления, и тот разволновался, думал, пришел приказ об уходе его на пенсию.

— Как чувствуете себя, Григорий Иванович?

Нецветаев по-своему истолковал вопрос, внутренне жалея командира объединенного отряда, который обязан сообщить ему неприятную новость.

— Владимир Иванович, когда сдавать «Аннушку»?

— Кому сдавать? — удивленно переспросил Васильев, но тут же до него дошел истинный смысл вопроса, и он громко расхохотался. — Да откуда вы это взяли?

— Телеграмму получили…

— Секретарше придется сделать замечание, — Васильев недовольно покачал головой. — Григорий Иванович, приходилось вам летать на Новую Землю?

— Летал! — Нецветаев почесал рукой щеку. — Не так много. Раз пять-шесть на факторию за пушниной.

Васильев понял, что сделал правильный выбор. Лучшего командира звена в отряде для выполнения задания не отыскать. Он займется подготовкой машины к полету, не упустит ни одной мелочи.

— Так, значит, летим: вы — первым пилотом, я — вторым.

— Так куда же летим? — спросил Нецветаев, раскачивая за дужки черные очки.

— В Харасавэй. Искать место для аэродрома.

— Для аэродрома? — в голосе Нецветаева радостное удивление, обожженные губы растянулись в довольной улыбке. Он наклонился над развернутой картой и принялся сосредоточенно разглядывать.

— Есть одно место. Пожалуй, подойдет для аэродрома. Да, да, будет отличный аэродром. Помню, брал на фактории пушнину. В Харасавэе много голубого песца. Можем встретить и белых медведей!

— Значит, подыщем аэродром?

— О чем разговор?

— Григорий Иванович, штурману передайте, пусть рассчитывает маршрут. Сами проследите за подготовкой машины.

— Когда вылет?

— По нашей готовности.

Нецветаев ушел, а Васильев еще долго продолжал всматриваться в карту. Последние годы тундра открывала одну тайну за другой. В Медвежьем нашли газ, заговорили о Тарко-Сале. Прославился несметными богатствами Уренгой. А что будут искать на далеком берегу Карского моря? Газ? Нефть? На этот вопрос не ответит в геологическом управлении ни один геолог. Поиск — всегда неизвестность.

Нетерпеливо зазвонил телефонный звонок. Васильев снял трубку. По голосу узнал сына.

— Папа, ты скоро придешь домой?

— Рабочий день еще не кончился. Зачем я тебе нужен?

— Задачка не получается. Трудная!

— Учись сам решать задачи.

— Папа, у меня нет таланта.

— Но у тебя есть лень, — Васильев задумался. Своим звонком сын оторвал его от дела. Не мог понять, когда приучил сына к подсказкам и постоянной помощи. Никогда ему не забыть свое трудное детство. После войны учились трудно. Не хватало школ, сожженных и уничтоженных фашистами. Писали на белых полях старых книг. Чернила делали из красной свеклы. И тем не менее он окончил десятилетку с отличием и поступил в военное училище: всегда мечтал стать летчиком. А Андрей до сих пор не определился, не знает, кем ему быть. И главное, ни разу не выразил желания пойти по его, отца, стопам и научиться водить самолеты.

Васильев посмотрел на отрывной календарь. Потом беспокойно перевел глаза на часы. Через пять минут в его кабинете соберется общественный отдел кадров. Придут начальники отделов и служб. Вместе с начальником отдела кадров, секретарем партийной организации и председателем профкома будут знакомиться с желающими поступить на работу в объединенный отряд.

В пятнадцать ноль-ноль в кабинете Васильева начала открываться дверь: входили начальники служб и отделов. Двигали стулья, подсаживались к длинному столу.

Васильев здоровался с каждым за руку, внимательно приглядывался к своим помощникам. Начальник гаража, молодой инженер с рыхлым прыщеватым лицом, вошел в зимнем пальто, зябко поеживаясь.

— Петр Сергеевич, вам нездоровится?

— Ломит всего.

— К врачу — и в постель, — предложил Васильев.

— Надо присутствовать. — озабоченно сказал начальник гаража. — Рекомендую на работу одного парнишку.

— Ну, смотрите.

Инженер по строительству рывком снял шапку-ушанку и ладонью, как утюгом, пригладил спутанные волосы.

«Неудобно инженеру по строительству делать дважды замечание, — подумал Васильев. — Утром говорил. Неряшлив. Черты характера переходят на стиль работы».

Последней в кабинет торопливо вошла начальник отдела кадров, дробно постукивая каблуками. Под мышкой у нее были зажаты папки с личными делами. Подойдя к столу, не удержала груз и раздалось несколько тяжелых ударов.

Инженер по строительству испуганно вздрогнул и растерянно оглянулся.

— Альфред Петрович, а вы пугливый, — засмеялась Софья Андреевна, начальник отдела кадров. — От охотника нельзя этого ожидать. Владимир Иванович, разрешите начинать. Все собрались.

— Конечно, начинайте прием.

— Поступило заявление от Игоря Мошкина. В прошлом году сдавал в институт, но не добрал баллов. Хочет работать слесарем в гараже.

— Пригласите Игоря Мошкина.

В кабинет вошел высокий парень. Остановился в углу, опустив руки. На лице явное волнение.

— Игорь, вы хотите работать в гараже слесарем? — спросил Васильев. — Представляете работу слесаря?

— Да. Отец у меня шофером здесь работает, — парень от волнения с трудом произносил слова.

— Надо принять Игоря, — сказал секретарь партийной организации, белобрысый мужчина. Волосы аккуратно причесаны, сбоку пробор. — Константина Афанасьевича Мошкина мы все хорошо знаем. Надеемся, и Игорь не подкачает.

— Игорь, вы свободны. Завтра приходите ко мне в отдел кадров для оформления на работу. — Софья Андреевна улыбнулась и занялась папками. — Владимир Иванович, я приглашаю девушек. Хотят летать бортпроводницами.

— Приглашайте.

Перед комиссией остановились две девушки. Похожие, как сестры-близнецы. У обеих крашенные волосы, глаза подведены зелеными тенями.

Васильев читал про себя их заявления. Вскидывая голову, внимательно рассматривал девушек.

— Кто из вас Надя? Ваша специальность?

Стоящая справа девушка спокойно ответила с гордостью:

— Я женский парикмахер.

— У нас в аэропорту совсем другая работа. Бортпроводницы должны знать иностранный язык, уметь оказать первую медицинскую помощь. У вас, девушка, какая специальность? — спросил он у брюнетки.

— Я повар.

— Не обижайтесь, девушки, но мы не сможем принять вас на работу, — Васильев неторопливо отодвинул заявления. — Ваше мнение, товарищи?

— Согласны. Поваров и парикмахеров не хватает в городе.

Следующим вошел долговязый парень. В руке нейлоновая оранжевая куртка. Длинные волосы стянуты крученым шнурком.

— Озимок! — представляется парень, не дожидаясь вопросов. — Решил у вас поработать. Авиация — почти моя стихия.

Парень, видно, привык, что его фамилия вызывает удивление, и вопросительно поглядывал на собравшихся.

— Озимок!

— Кто рекомендовал товарища? — отрывисто спросил Васильев, обращаясь к своим заместителям. Ему не понравилась развязность парня.

— Я беседовал с товарищем…

— Озимком, — подсказал парень.

— Я беседовал с товарищем Озимком, — повторил инженер по строительству и заученным движением руки начал приглаживать жирные волосы. — Парень готов работать разнорабочим. Приехал из Тулы.

Васильев еще раз внимательно посмотрел на стоящего парня. Пожалуй, они с Игорем Мошкиным одного возраста, но сравнивать их между собой нельзя. Мошкин хочет работать, это сразу чувствуется, а Озимок решил ошарашить их нахальством. Через минуту может громко заявить: «Бросайте ломать комедию. Я знаю, на Севере в рабочих нуждаются… Оформляйте на работу, и дело с концом. Я приехал заработать деньги, и вы дадите мне работу. А не понравится у вас — тю-тю».

— Озимок, объясните, зачем вы приехали на Север? — почувствовав раздражение Васильева, спросил секретарь партийной организации. — Разве в Туле нет работы?

— Почему же, есть, — вызывающе ответил парень. — Но я слышал, у вас хорошо зарабатывают, платят коэффициент. Это ведь в песнях только поют: еду за туманами.

— Спасибо за откровенность, Валера Озимок, — жестко сказал Васильев, чувствуя, что вот-вот взорвется и наговорит парню резких слов. — На работу в отряд не возьмем. А Север заманил моих помощников, — он широким жестом обвел комнату, — не копилкой с деньгами, а интересной работой. Для каждого из нас прежде всего выполнение долга перед Родиной. Мы нужны на Ямале. Идет освоение трудного края и его природных богатств. В одном вы, Озимок, правы: действительно, нам необходимы рабочие. Но хорошие и не рвачи. Вы свободны!

Мелкий, сеющий дождь шел вторую неделю, и Кожевникову казалось, что в городе остановилось время. По темному небу, затянутому тучами, серым домам не понять, утро, день или вечер. Проходя по длинному коридору управления, он случайно обратил внимание на желтые шторы на окнах. Они создавали радостное ощущение, что огромное здание из бетона и стекла залито ярким солнцем. Он замедлил шаги, старался задержаться на высвеченных пятнах паркета, как будто грелся в тепле.

— Павел Гаврилович, — остановил бурового мастера раскатистым басом механик из управления, взбежавший на этаж, запыхавшийся сорокапятилетний мужчина с округлившимся брюшком и глубокими залысинами на лбу. — Звонил в отдел. Дед приказал тебя найти. Два дня на сборы. Оформляй командировку в Харасавэй. В Салехарде, как я понял, тебя ждет Ан-2. Летчики вылетают выбирать посадочную площадку.

— В Харасавэй? — спросил озабоченно буровой мастер, пожевав толстыми губами. Он давно ждал эту команду. И все-таки растерялся. На его письменном столе лежала стопка документов и неотправленных писем. Он зябко передернул плечами, представив, что скоро окажется под дождем и снегом. Второй раз будет встречать весну. Пока ведь на Ямале в самом разгаре зима, снег, метели. Вздохнул, словно хотел перед самим собой оправдаться: в его возрасте не отправляются в дальние страны, не отрываются надолго от дома и не работают мастерами на буровых. Если разобраться, его никто не выгонял из управления. В отделе его обязательно назовут дураком и будут смеяться, когда узнают, что он согласился работать у черта на куличках. Может быть, они и правы! Интересно, как к его отъезду отнесся механик?

Поймав отражение своего широкого, конопатого лица в стекле окна, механик старательно поправлял цветной галстук.

— Испугал я тебя, Павел Гаврилович! — спросил он, растягивая слова. — Скажи по правде. Чудит Дед. На кой ляд сдался нам Харасавэй? Если решил отличиться, послал бы кого помоложе. Недорослей с длинными волосами у нас в управлении хватает. Шуршат бумагами, как мыши. Срисовывают странички за страничками, готовят диссертации. Не управление геологии стало, а салон мод. Ты, Паша, свое отработал. Положен законный отдых. Вот меня калачом в поле не затянешь. Грешен, люблю город. Привык к культуре. Вечером приятно посидеть с приятелем за кружкой пива, погрызть вяленую рыбу.

— Спасибо за заботу. А ты жениться не собираешься? — неожиданно спросил Кожевников, раздраженный нелепым галстуком механика с хвостатыми обезьянками.

— Ты что? Разве говорят в управлении?

В округлившихся глазах механика мелькнул испуг.

— Говорят. Дед тебя наметил в экспедицию. Готовься лететь в Харасавэй.

— Кто сказал?

— Видел твою фамилию в списке.

Механик оцепенел. По короткой шее пошли красные пятна.

Кожевников шагнул к окну. Раздвинул тяжелые шторы и посмотрел на улицу. Дождь по-прежнему сек землю косыми струями, тяжелые тучи отливали свинцовой чернотой без единого просвета. Колесо завертелось, и жалеть о сделанном не приходится. Дождь не вечен, наступят и хорошие дни, солнечные. С этой минуты начался новый отсчет времени, и до отлета ему надо успеть справиться со всеми делами.

Во всех отделах управления работали на новую Карскую экспедицию, засиживались до поздней ночи в кабинетах. Деда редко видели на месте, он ходил из отдела в отдел. Кого-то разносил, кого-то хвалил, и по этажам гремел его басистый голос.

Кожевникова сразу захватили мысли об экспедиции, ее напряженный ритм работы.

Память невольно перенесла его сандомирский плацдарм во время подготовки к наступлению, где он, сержант саперного взвода, со своими солдатами рубил и ставил бревенчатый мост. Мост возводился далеко от Вислы, и было непонятно, зачем он ставился далеко от реки. Наверное, значение моста не понимали и в разведотделе фашистских войск, когда рассматривали фотоснимки, доставленные самолетами — разведчиками.

Но в ночь перед наступлением через новый срубленный мост, который не перекрывал основную дорогу к Сандомиру и Кольбушевским лесам, вышла танковая армия генерала Рыбалко, и Т-34, прогремев по мосту, произвели стремительный бросок через Вислу, а за ними устремились в одном потоке два ряда машин с пехотой…

Сборы его оказались недолгими. В старый, потрепанный рюкзак жена поставила термос, уложила продукты. Сам же мастер подобрал для себя нужные книги и справочники, взял общую тетрадь для записей. Много лет подряд он вел наблюдение над погодой.

В Салехарде Кожевников, спустившись по трапу пассажирского самолета, почувствовал, что не ошибся в своих предположениях: весной еще не пахло, и ему предстояло ее встречать второй раз. До аэровокзала пришлось добираться по скрипучему снегу. Мороз пощипывал уши.

В отделе перевозок буровому мастеру сказали, что его давно ждут. Скоро он познакомился с командиром объединенного отряда Васильевым и командиром звена Нецветаевым.

— Сегодня у вас, Павел Гаврилович, день отдыха, — приветливо сказал Васильев. — В гостинице номер заказан. Если завтра нас метеорологи не подведут, вылетаем.

Оставив свои вещи в гостинице, Кожевников решил съездить в город. Ему не приходилось бывать в Салехарде, а хотелось познакомиться с его достопримечательностями.

Автобус ходил по одному маршруту: аэропорт — речной вокзал. Кожевников этому не удивился: съезжать в сторону с выбитой колеи в глубокий снег, наверное, не рискнул бы ни один шофер. И выбитая, глубокая колея стала кольцевой дорогой.

Пассажиров в город оказалось много, на каждой остановке подсаживались все новые и новые. Кондукторша с трудом протискивалась по узкому проходу: толстая от множества надетой на нее одежды, похожая на кочан капусты, она получала деньги, отрывала билеты и объявляла остановки.

— Переезжаем Полярный круг!

Сообщение кондукторши, ее ровный голос заставили бурового мастера сразу почувствовать, как он далеко забрался на Север. Но и Салехард не конечный пункт, а пока временная остановка. Он напряженно вглядывался в замороженные окна в толстых рубашках искрящегося снега. Мысленно перенесся в Тюмень, где перед отлетом сияло солнце, а на сухих, теплых тротуарах, перечерченных мелом на классики, прыгали без пальто школьницы, носками ботинок гоняя банку из-под гуталина. Синее небо, теплое солнце остались где-то позади. Он начал нетерпеливо проскребывать в стекле глазок, чтобы разобраться, куда его вез автобус, и разглядеть долгожданный город. Прижимаясь к стеклу, видел заснеженные улицы и пухлые шапки над крышами домов. Иногда раздавались хриплые гудки встречных машин, которых он не видел, но чувствовал их появление: при объезде автобус царапал то одним, то другим боком по кузовам машин или жесткой снежной стене. И это подтверждало, что дорога пробита в высоких сугробах, как тоннель.

На остановках открывалась дверь. Пока входили и выходили очередные пассажиры, Кожевников успевал что-нибудь заметить для себя интересное. На одной остановке увидел оленей. На нартах сидел ненец в малице, отбросив капюшон на спину. Черные жесткие волосы в блестках инея.

— Интернат! — особенно громко объявила кондукторша остановку.

На высоком снежном бугре резвились ребятишки. В меховых длинных малицах они походили на бурых медвежат. Кожевников пожалел, что не умел фотографировать, а то привез бы домой интересные снимки. На каждой новой остановке он жадно всматривался в деревянный город, в его одноэтажные дома, открывая в них что-то незнакомое, неповторимое.

Автобус сделал круг и остановился перед зданием речного вокзала. Кожевников вышел из автобуса и сразу увидел большой памятник первым революционерам. Прошел вперед, и с высокого, обрывистого берега открылась широкая Обь. Здесь стояли вмерзшие в лед пароходы и самоходные баржи, около судов копошились матросы, обкалывая лед. Ничто не напоминало о весне, и до вскрытия реки было еще далеко.

Здорово промерзнув, Кожевников решил возвращаться в город пешком. Тротуарами оказались высокие бугры с выбитыми тропинками. Буровой мастер с высоты рассматривал город, убегающие в разные стороны улицы и переулки.

Сначала улица шла вдоль Оби, а потом резко свернула в сторону. По высоким столбам с провисшими пучками заснеженных проводов Кожевников понял, что вышел к телеграфу. Пройдя еще два переулка, он остановился около ресторана.

— «Север», — прочитал он надпись на вывеске и решил пообедать.

Вернулся буровой мастер в гостиницу, когда уже совсем стемнело, и снег из белого стал синим.

Утром Васильев пришел в номер к Кожевникову. Внимательно осмотрел его одежду.

— Павел Гаврилович, одеты вы по-летнему. Благодарите Нецветаева. Унты вам принес. Я обеспечил вас теплой шубой. На Север летим. Метеорологи передали: в Харасавэе сорок пять градусов! Сорок пять градусов мороза!

— Лютый мороз, — Кожевников зябко поежился.

Перед Ан-2 толпились техники и мотористы в теплых меховых шубах и унтах. Смотря на них, Кожевников почувствовал, что легкомысленно отнесся к сборам в далекую экспедицию.

В просторный салон самолета грузили бочки с горючим, ящики с продуктами, меховые спальники и специальные лампы для прогрева мотора.

Рядом с Кожевниковым уселись два молодых парня — геофизики. Их специальность он определил по ящикам с инструментами. Знакомиться было некогда, и он про себя дал им прозвища: Очкарик и Бородач.

Ан-2 взлетел, прошуршав широкими лыжами по твердому насту. Самолет резко накренился, и сидящие парни упали с ящиков с тушенкой.

Кожевников протянул руку, чтобы помочь им встать.

— Андрей — сказал, ухмыляясь Очкарик, укрепляя заушники.

— Гоги!

— Павел Гаврилович Кожевников.

В круглое окно иллюминатора Кожевников смотрел на белую скатерть снегов. Сколько ни вглядывался, она не менялась, и снег скрывал замерзшие озера и реки. Он с удивлением поглядывал на сидящих летчиков на высоких сиденьях, не представляя, по каким ориентирам они вели самолет. Глаза устали, и, привалившись спиной к стене, он принялся думать. Перед летчиками была поставлена конкретная задача: отыскать площадку для аэродрома, а что делать дальше — непонятно. Перед отлетом он сказал об этом Деду. «Паша, не морочь мне голову, — ответил тот. — Мужик ты башковитый, сообразишь. Осмотрись как следует. Прикинь, где базовый поселок придется ставить. Вместо себя посылаю».

Из пилотской кабины вышел Васильев. Повесил меховую шубу на вешалку. Снял с головы волчью шапку.

— Раздевайтесь. Мы можем еще нагнать от мотора тепла! Не проголодались? Мы с Григорием Ивановичем позавтракали. Вручаю вам термос с какао. А в этом погребце бутерброды.

— Спасибо, — поблагодарил Кожевников. — Погребца у меня нет, но рюкзак жена набила продуктами под самую завязку. Обеспечила колбасой и салом. Подсаживайтесь, Владимир Иванович. Ребята, подвигайтесь. Отведайте домашних пирогов с капустой.

— Труженики, подкрепляйтесь, — предложил Васильев. — В авиации положен второй завтрак. Мы присоединимся с Григорием Ивановичем к вам попозже. Отведаем ваши деликатесы. Рассчитывайте лететь шесть часов. По воде от Салехарда до Харасавэя тысяча пятьсот километров. Почти столько же и по воздуху!

— Порядочно, — беспокойно протянул геофизик. Андрей снял очки и, близоруко щуря глаза, принялся внимательно оглядывать самолет, сидящего напротив него бурового мастера. Перед отлетом из Салехарда он получил письмо от любимой девушки. Она писала, что согласна стать его женой. Радость распирала молодого инженера. Он успел рассказать об этом Гоги, но грузин отнесся к сообщению совершенно спокойно. «Жениться надо осенью, когда винограда много. Давят молодое вино. Вах! Ты не пробовал молодое вино? Ноги сами пляшут. Если решишь справлять свадьбу в Грузии, будешь пить из дедушкиного рога. Мужчина должен уметь пить. А здесь холодно, у меня промерзли все кости. Не знаю, сумею ли шевелить руками и ногами!»

Кожевникова тоже угнетало расстояние. Сейчас особую силу приобрели слова Деда, сказанные им как будто невзначай: «Экспедиция будет работать на самом краю земли». Тогда эти слова мастер воспринял как образное сравнение, а сейчас заволновался. Кто-кто, а он-то знал, сколько надо завести труб и материалов для бурения. Геофизикам проще. Наметят точку и все. А как доставить сорокаметровую вышку? Кожевников задумался.

В разведку лучше всего посылать взвод, и сержант это усвоил еще со дней войны. Но сейчас речь шла не о разведке, а о развертывании самого настоящего наступления. И наступление должно начаться на Бованенковской площади, где придется начинать работу, и для этого потребуется не один станок, не одна вышка. А как их перебросить на Харасавэй? Самолеты и вертолеты не смогут сразу поднять столько металла, труб, превенторов. Один путь по воде: река — море. И он принялся вспоминать длинный и ломаный путь Оби к Карскому морю. Сейчас пожалел, что не успел хорошо изучить карту, а следовало бы это сделать. Для бесперебойной работы одной буровой нужен инструмент, бурильные и обсадные трубы, долота, цемент, а это — двести тонн грузов! Было от чего задуматься буровому мастеру. Задачу перед ним пока поставили простую: выбрать площадку, оглядеться на пустынном берегу. Но все заботы по обустройству экспедиции лягут на ее начальника, главного инженера и их помощников.

Кожевников посмотрел с удивлением на молодых инженеров, не понимая, как они могли так безмятежно спать.

Мастеру захотелось растолкать ребят, поговорить с ними, обсудить вопрос, как удачнее выбрать точку, чтобы не оказалась она в середине болота, как получилось на Пуровской площади и на Мегионе. Каждая буровая для него была не порядковым номером, а частицей биографии, прибавляла седых волос. Многие фамилии буровиков, дизелистов и верховых забыл, но все случаи задержек, обрывов инструментов и дни опускания колонн помнились. Каждый новый день работы в экспедиции не повторял прожитый, и все они были по-своему интересными и незабываемыми. Многие его товарищи стали буровыми мастерами, работали в разных экспедициях, и по месячным сводкам, которые приходили в управление, он знал об их успехах. Особенно отличился со своей бригадой на Уренгое Николай Чеботарев. Для всех он давно стал Николаем Евдокимовичем, а для него — учителя и воспитателя — Николай, Колюша, Коленька! За работу наградили орденом. А Кожевников считал, что с наградой надо было бы малость повременить, хотя сразу послал поздравительную телеграмму. Но не предупреждал, как прежде. «Николай, не заносись. Любишь ты пофасонить. Любая награда — аванс на будущее. Поменьше самомнения. Часто срываешься и грубишь рабочим. Горлом не все возьмешь, надо показать и умение. Без рабочих ты полководец без войска. Запомни, славу, как папаху генерала, надо уметь носить с достоинством!»

Кожевников принялся думать о тех, с кем ему скоро бурить. Работать придется в трудных условиях, в снег, бурю и лютые морозы. А как поведут себя буровые трубы, инструмент, когда термометр покажет ниже пятидесяти градусов? Нецветаев говорил, что морозы на Харасавэе бывают и позлее. Он сам видел: сталь на морозе при ударе о землю разлеталась, как стекло! У летчиков куда проще задача, чем у него или каждого рабочего, буровика, дизелиста и верхового. Прилетят, выберут аэродром — и домой. В Салехарде теплые квартиры, телевизоры и радиоприемники. А для него и бригады останутся все те же балки. Жесткая койка, общая столовая, те же стеклянные банки с рассольниками и борщами. Не удержался и достал из рюкзака тетрадь со своими записями. Замелькали названия экспедиций, номера буровых, фамилии рабочих. Он мысленно давал каждому оценку по деловым качествам и придирчиво и строго отбирал в свою будущую бригаду. В нем продолжал жить командир отделения — сапер, и он хотел знать, с кем ему придется идти в бой и выполнять трудное задание.

Вышел из кабины Нецветаев. Разминая затекшие ноги, с удовольствием протискивался по узкому проходу, обходя бочки, ящики, мешки. Подсел к Кожевникову.

— Не помешал?

— Нет. Устал смотреть на снежную равнину.

— Понимаю. Мне иногда кажется, что эти места описал Джек Лондон. А когда встречаю стаю полярных волков, ищу среди них Белого Клыка.

— Полярных волков?

— Не удивляйтесь. На Ямале их много. А на Харасавэе увидите и белых медведей.

— Правда? — настороженно спросил Гоги, сверкнув синеватыми белками глаз.

— Пугать не собираюсь.

— Сколько нам еще лететь?

— Осталось минут двадцать.

Кожевников и геофизики прильнули к круглым иллюминаторам. Но за время полета ничего не изменилось: лежала все такая же ровная снежная пустыня с острыми застругами снега.

— А знаете, за бортом потеплело. Сейчас тридцать восемь градусов! — сказал после долгого молчания Нецветаев. — Харасавэй есть Харасавэй! Арктика! Заходим на посадку. Я должен быть в кабине. Мы пройдем вдоль берега Карского моря и реки Харасавэй!

Кожевников до боли всматривался в синеватый снег, пока не заслезило глаза. Под крыльями самолета мелькнули несколько темных домиков и высокие телевизионные антенны. Лыжи коснулись снега, и Ан-2 помчался вперед, спугивая белых куропаток. Тявкнул от страха песец и бросился в сторону моря к высоким торосам льда.