Двадцать лет назад, когда начальник управления геологии впервые вошел в свой просторный кабинет, в экспедициях его называли Юрой, потом он стал папой Юрой, и, наконец, его переименовали в деда Юру.
Дед приходил на работу раньше всех сотрудников по территориально-геологическому управлению, здоровался с заспанным сторожем и, медленно проходя по пустым и гулким коридорам, скрывался в широких дверях. Включал настольную лампу с зеленым абажуром. И в этот момент жители большого города по освещенному окну на четвертом этаже, как по исправному маяку, могли сверять часы — стрелки показывали семь часов утра.
Начальник управления подвигал кресло и садился к столу. Принимался разбирать поступавшие сводки и телеграммы из экспедиций Среднего Приобья, Полярного Урала и Ямала. Иногда он недовольно хмурился, и высокий лоб перепахивали глубокие морщины, к переносице сдвигались густые брови, чуть тронутые сединой. В зависимости от принятого решения брал один из цветных карандашей и записывал нужные приказания. Потом подвигал к себе узкую полоску бумаги и внимательно вчитывался в фамилии людей. Секретарша вызывала к нему на прием начальников управления: геофизиков, инженеров по бурению, геологов. Должны были присутствовать и начальники служб. Многих из них он знал не только по фамилиям, а помнил имена и отчества.
В эти тихие утренние часы Дед долго смотрел на огромную карту области. Она висела на противоположной степе. Он как будто прицеливался к земле, по-новому стараясь осмыслить огромные просторы тундры, лесов, реки и озера, окрашенные разными яркими красками, давно исхоженные вдоль и поперек и облетанные на самолетах и вертолетах. Иногда память возвращала его к старому, потрепанному справочнику. Вспоминал, что прочитал его в первый день своего приезда в незнакомый город с низкими одноэтажными домиками, лютыми морозами, громоздящимися снежными сугробами по узким улочкам.
«Тюменская область. Площадь 1 366 тысяч квадратных километров, расположена в пределах Западно-Сибирской низменности. На севере — тундра, южнее — тайга, на юге — лесостепь. В северной и средних частях широко расположены болота. Основная отрасль промышленности — рыбная и лесная».
Он едва удержался от веселой улыбки. Устарел, устарел справочник. Изменилась неузнаваемо область. Найдены нефть и газ. И он имеет к этому непосредственное отношение. Старый справочник напоминал ему многое уже забытое и пережитое. Он бы советовал молодым специалистам иногда заглядывать в старые справочники, чтобы лучше понять, что сделано за последнее десятилетие. Разве не удивительно, что в Западно-Сибирской низменности открыты нефть и газ? Самотлор известен всей стране. А рядом с ним, нанизывались, как бусы янтарного ожерелья, и другие месторождения. Среди голубизны озер и болот отыскал на карте Уренгой — свою последнюю любовь. Корреспонденты газет и радио установили привычку называть Деда первооткрывателем всех кладовых нефти и газа, привыкли к громким эпитетам и словам. Но работал он не один, поиском занимались сотни людей. Дело прошлое, можно и не вспоминать, но в управлении не обошлось без маловеров и скептиков. Да если бы только в одном управлении?! И в министерстве оказались противники. Приезжали с проверкой кандидаты и доктора. Как только его не называли: фантазером, авантюристом! А он победил, победил своей дикой настойчивостью и фантастической верой в успех дела. Разве дочери и сыновьям объяснишь одним словом, почему он так рано поседел, отчего на лбу появились глубокие морщины, как следы от плуга? Он не признавался, но ему теперь было очень тяжело отбиваться от нападок, анонимных писем, выслушивать запальчивые слова маловеров, а потом выдерживать бои в кабинетах начальства в Москве.
Сейчас Дед все настойчивее смотрел на север Ямала. Хотелось организовать экспедицию, но это было вызвано не желанием прославиться (сделал он и без того достаточно, и труд его отмечен многими правительственными наградами), а продиктовано исключительно требованием времени, решением партийного съезда. Директивы пятилетнего плана относятся прямо и к нему, к его управлению. «Ускорить выявление и разведку новых месторождений нефти, природного газа и конденсата прежде всего в Среднем Приобье и на севере Тюменской области…» Он принял задание на пятилетку, как приказ к большому наступлению. Ему никогда не забыть последний облет Ямала. С самолета Ан-2 хорошо просматривался неприветливый, пустынный берег Карского моря с черными высокими волнами, гоняющими льдины. На берегу широкой реки Харасавэй раскинулся маленький поселок охотников. Прижавшись к круглому окну, Дед едва насчитал десяток темных домов с деревянными крышами, над которыми возвышались телевизионные антенны.
От уреза моря начиналась тундра. Вглядывался в травяной ковер, где горбатились мочажины с гнездами птиц, песцовыми норами и стелющимися березками; голубые нитки многочисленных ручьев и рек и разбросанные блюдца больших и маленьких озер. Порой казалось, что летчик сбился с маршрута и самолет летел над морем — до самого горизонта, насколько хватало глаз, рябила вода. Неожиданно возникали маленькие островки, как огромные спины рыб.
В последнее время Дед часто задумывался. Ямал называли краем земли. К далекому берегу полуострова можно добраться пароходом по Оби или на морских судах из Архангельска или Мурманска. Но существовала и другая возможность — перебросить будущую экспедицию по воздуху.
Он понимал, что в таком решении много утопического, но это его не останавливало. Часто склонялся над столом и торопливо исписывал один лист за другим. Колонки цифр занимали свое место в строю, как солдаты. Буровые вышки, дизели, тракторы, превенторы, турбобуры и долота переводились в сотни тонн грузов. Дед терпеливо устанавливал истинный вес каждой трубы, балка, цемента, глины, присадок, солярки и инструмента.
Иногда отрывал тяжелую седую голову от стола и ужасался: цифры пугали его длинными рядами. Казалось, им нет конца, добавлялись все новые и новые сотни тонн веса.
Несколько лет назад он не смел бы даже думать о таком решении, а сейчас сел за расчеты для дерзкого эксперимента. Он не хуже начальника управления гражданской авиации Ивана Тихоновича Очередько знал, сколько находилось на аэродромах самолетов и вертолетов. Парк машин пополнился, появились вертолеты Ми-8 и «Антеи». Но все равно ему нужна поддержка Ивана Тихоновича. Они вдвоем должны все пересчитать, прежде чем выходить с предложением в Министерство геологии, а потом в Совет Министров.
И он почувствовал, что окончательно заболел новой экспедицией, начал ее считать главным делом жизни.
Так случилось и в это раннее утро. Дед исписывал один лист за другим огромными цифрами, пока не заныла рука. Встал из-за стола. Отдернув шторы, увидел, что за темными окнами кабинета посветлело. Прошел снег. Мохнатые шапки поднялись на деревьях и штакетнике сквера. А снег, по наблюдению опытного охотника, обещал ослабление мороза. Сорвал листок отрывного календаря и долго держал. Март — месяц Большого обмана. С ненецким календарем его познакомил Иван Тихонович. «В самом деле, март — месяц Большого обмана, — подумал он. — Но это же первый месяц весны. В Узбекистане сажают хлопок, в Молдавии подвязывают виноградные лозы, на Украине сеют пшеницу. А в Сибири март — еще зимний месяц с постоянными морозами и вьюгами».
Дед вспомнил о Средней Азии, Молдавии и Украине не случайно. Там ему приходилось работать. Отходя от воспоминаний, посмотрел на часы. Осталось три минуты до начала приема. Не заглядывая в листок с записями, представил: первым пойдет к нему Иван Тихонович. Начальник управления авиации Очередько никогда не опаздывал.
Маленькая черная стрелка часов вздрогнула и подошла к восьмерке. Бесшумно открылась высокая дубовая дверь. Вошла секретарша и значительно сказала:
— Иван Тихонович Очередько!
Дед с нетерпеливым интересом посмотрел на дверь: понял, что совсем не готов к предстоящему разговору и колонки цифр, которые он знал наизусть, ошеломят Очередько. А вдруг он поднимет его идею на смех и скажет: «Юрий Георгиевич, вы недавно читали роман Жюля Верна. Ваш план — фантазия».
Он готов был вернуть секретаршу и сказать, что его нет, но в дверях уже стоял Иван Тихонович Очередько.
Начальник управления гражданской авиации почти не изменился. Как и в первый день их знакомства десять или пятнадцать лет назад, оставался таким же стройным, высоким. Темно-синий форменный костюм старательно отглажен, белая рубашка с черным галстуком поражала белизной. «Жаль не удается женить Ивана, — подумал про себя Дед. — Сам рубашки стирает и брюки гладит».
— Здравствуй, гвардеец! — подобрев лицом, глухим басом сказал Дед. — Спасибо, что не заставил ждать, — внимательно приглядывался к бывшему летчику, не выпуская из своей руки крепкой ладони. — Цыганки по линиям руки угадывают состояние человека. А для меня зеркалом служит его лицо. Посмотрел на тебя и понял: здоров, шел пешком, мороз нажег щеки. Выглядишь хорошо и не стареешь. А вот когда ты, наконец, женишься, не могу понять? Годы идут, Иван!
— Идут годы, не удержать. А выгляжу так потому, что снег сейчас валит. Решил прогуляться. Пороша хорошая выпала!
— Снег я тоже люблю. Из окна вижу, знатная пороша, — Дед подмигнул Ивану Тихоновичу, с которым не один раз травили зайцев. — Впрочем, пороша — для охотников, а для вас, авиаторов, снег подбрасывает лишнюю работу. Проклинаешь снег, признайся Иван?
— Действительно, снег большой радости не сулит. Юрий Георгиевич, когда выйдете на пенсию, возьму вас начальником аэродромной службы. Всю нашу работу знаете.
— Уволь, брат. Когда выйду на пенсию, неизвестно. Да нужно ли выходить? Умру дома с тоски. А ты сам не зайдешь, не поинтересуешься, как я живу. Звать тебя приходится. Барином стал.
Иван Тихонович терпеливо ждал, зная, что после недолгого вступления Дед скажет, зачем пригласил. Присматривался к знакомому кабинету, отмечая про себя, что перемены никакой не произошло и все известные ему вещи на своих местах. Дед начал сдавать, но виду не показывал, по-прежнему держался крепко.
Познакомились они под Березовом. Иван Тихонович летал тогда на Ми-4. Доставлял на буровые продукты, «мелочевку». По просьбе «папы Юры» на своем вертолете, нарушая все инструкции, доставил трос для лебедки на буровую. Его поступок равнялся подвигу, его оценили буровики и главный геолог экспедиции. Но командир отряда объявил выговор и отстранил от полетов.
О полете стало известно генеральному конструктору вертолетов и Миль прислал телеграмму: «Приглашаю ко мне испытателем…»
— А ведь я тебя, Иван, по делу вызвал, — Дед торопливо пересек кабинет, словно боялся встретиться глазами с Очередько. — Решил подкинуть настоящую работу. Намарал я тут кое-что, — торопливо, по-молодому подошел к столу, сгреб разбросанные листы бумаги и протянул, как букет цветов. — Познакомься с цифрами.
— Нужен переводчик. Что означает «бур»?
— Не хитри. Ты, Иван, понимаешь не хуже меня все эти сокращения и на буровые вышки нагляделся. Разберешься без переводчика.
— Действительно, переводчик не нужен. — Иван Тихонович присел к столу. Сосредоточенно начал вчитываться в колонку цифр. Время от времени озабоченно хмурил брови, забывшись, дергал мочку правого уха.
— Кусаются циферки? — обретя спокойствие, уже без страха спрашивал Дед, прохаживаясь по кабинету. Мягкий ковер скрадывал шаги, как трава в тундре. — Почему не спрашиваешь, куда придется возить?
Иван Тихонович поймал настороженный взгляд начальника управления. В них цыганская синева белков, быстрый и дерзкий взгляд.
Дед напряженно ждал ответа.
«Неугомонный Дед», — подумал Очередько, захваченный громадными цифрами, которые не мог сразу все осмыслить и старался делить их на грузоподъемность самолетов и вертолетов. Смутно мелькнула догадка о новой экспедиции и тут же пропала. И вдруг наступило прозрение. Вспомнил облет севера Ямала и просительный шепот Деда: «Ниже прижмись к земле, ниже. Мне надо все разглядеть получше!» Неужели Дед задумал выбросить экспедицию на берег Карского моря? Нет, это не фантазия.
— В дорогу собираешься, Юрий Георгиевич, а пороша — для отвода глаз. Охотиться тебе некогда. Понимаю. Пожалуй, покажу точку на карте, куда придется возить железки!
— Догадался?
— Пришлось, — Иван Тихонович сделал широкий шаг к карте и показал на север Ямала, уходящий тупым клином в море, куда перед его приходом так сосредоточенно и напряженно смотрел сам Дед.
— Волнует Харасавэй! — удовлетворенно усмехнулся главный геолог, проникаясь еще большим уважением к сообразительности Очередько. — Пора выбрасывать десант.
Голос Деда обрел свою обычную силу и характерность. Именно таким его знали в экспедициях, где не верили, что он вообще способен смеяться и как все может быть самым обыкновенным человеком, со всеми людскими слабостями, любить охоту, влюбляться, воспитывать детей, оплакивать смерть близких.
Иван Тихонович не спешил с ответом.
Дед продолжал:
— Пораскинь мои циферки по самолетам. Негабаритные грузы отдай вертолетчикам. Подсчитай, сколько потребуется всего бортов. Я должен точно знать. Доложу обкому партии. А потом составлю записку с точным расчетом в Совет Министров.
— Хорошо, я возьму листочки с собой. Посажу за расчет штурманов. Благо их у меня в управлении много.
— Только не подведи.
— Юрий Георгиевич, побойтесь бога. Когда я обманывал или подводил?
— Забыл, Иван, сейчас месяц Большого обмана? Сам познакомил с ненецким календарем.
— Месяц Большого обмана! Точнее не назвать. Небо в облаках, ни одной звезды. Две недели уже не летают на мыс Каменный и в Таз. Ненцы не ездят друг к другу пить чай. Без звезд легко сбиться с дороги.
— Иван, а из оленеводов вышли бы классные штурманы. Ты об этом никогда не думал?
— О чем только не передумаешь в течение месяца, а больше всего об ответственности, которую несешь. Нет полетов — виноват начальник управления. Снег заваливает аэродромы — отвечает начальник управления. Полет в Харасавэй высшей сложности. Каждого летчика не пошлешь. Надо подбирать лучших. Задали вы мне задачу, Юрий Георгиевич. Понимаю, исключительно из большой любви ко мне, но один я навряд ли справлюсь. Придется просить помощи у министра. Придут транспортные самолеты, вертолеты, и завертится карусель: надо размещать людей; обеспечивать жильем, устраивать ребят в школы и детские сады.
— Задачка!
— Задачка трудная, но выполнимая, — весело ответил Дед. — И совсем не фантазия.-А на охоту, может быть, все-таки и соберемся. Пороша в самом деле славная!
Выходя из кабинета начальника управления Иван Тихонович в приемной встретил бурового мастера Кожевникова. С ним его связывала давнишняя дружба. Началась она еще в госпитале в Германии, второй раз встретились они на Мегионе. Ярким воспоминанием предстала картина тех дней. Особенно момент, когда ударила первая нефть. Мастер умылся нефтью, а потом плеснул и в его, Очередько, подставленные ладони черную пахучую жидкость. Иван Тихонович не удержался и натер себе щеки нефтью. Незабываемы дни первых успехов, гремящей музыки оркестров, митингов, красных знамен и плакатов.
— От Деда? — спросил хрипловато Кожевников, после того как поздоровался. Его нажженное морозом и ветром лицо за два года работы в управлении чуть посветлело, кожа стала мягче. Глаза смотрели по-прежнему молодо и дерзко, с вызовом. — И меня Дед пригласил, а зачем не пойму. Вчера виделись на совещании, ничего не говорил.
— Может быть, попросит слетать на Ямал, — предположил Иван Тихонович. — Слышал, что оттуда пришла телеграмма. Простаивает буровая. В одной из экспедиций уронили инструмент и нужно помочь растяпам.
— Возможно, — согласился Кожевников. Другой причины для вызова в кабинет он не видел.
Прошел месяц. Апрель в городе выдался солнечный, около деревьев вытаивали глубокие лунки в снегу. Под крышами домов вытянулись длинные сосульки и вели счет времени звонкой капелью.
Дед задержал взгляд на отрывном календаре с записями и разными пометками. Он не забыл о разговоре с Кожевниковым, но не мог понять, почему тот тянул и не сообщал о своем решении: согласен ли принять бригаду для работы на Харасавэе. «Неудачник есть неудачник, от такого дела отказывается!» Про себя он Кожевникова иначе не называл, как неудачником. Не мог объяснить, почему старого бурового мастера обходили награды. Ведь он начал работать еще на Мегионе, когда особенно не верили в успех, потом отличился в экспедиции в Правдинске, гремела о нем слава и в Тарко-Сале. Многие из учеников Кожевникова не один раз награждались орденами, стали Героями Социалистического Труда, а он так и остался в тени.
Дед мог предложить любому из самых прославленных буровых мастеров перейти на работу в новую экспедицию, и это приняли бы за честь. Но он хотел еще раз проверить Кожевникова в большом деле, чувствуя какую-то свою вину перед ним: почему не напоминал кадровикам о буровом мастере?
Задетый молчанием Кожевникова, Дед старался себе внушить, что обойдется без этого «неудачника», что в проигрыше останется Кожевников, а не он, начальник управления.
Раздался нетерпеливый телефонный звонок, Дед рывком снял трубку. Звонкий голос дочери обрадовал его. Она вышла замуж, жила с мужем в отдельной квартире, но по установившейся в семье традиции каждое утро звонила ему на работу. Раньше она сообщала о своих отметках, полученных в школе. Сейчас сама преподавала в институте студентам.
— Здравствуй, папанька! Как себя чувствуешь?
— Нормально, а про тебя мать говорила, что кашляешь?
— Кашляла, но все прошло.
«А вот Сашка мне не звонит, — подумал он с обидой про сына. — Совсем от рук отбился!».
…Александр рос своенравным мальчишкой. Увлекался многими предметами и долго не мог решить, кем ему быть. Записался в аэроклуб, но документы сдал в училище водников. В институте учиться не захотел. После армии начал работать верховым. Отшучиваясь, говорил: «Повторяю, отец, твой путь!» Работал помощником бурового мастера. И вот уже год, как он возглавлял бригаду.
Маша продолжала говорить, делилась с ним новостями, но Дед слушал ее плохо, мысли его были заняты уже Харасавэем. Не отпускали цифры. Он старался представить первую буровую во время работы, хотелось поскорее увидеть первый образец породы. Карта составлена приблизительно. Встретились же на Уренгое с аномальным давлением. А какое окажется давление в первых пластах? На все его вопросы должны ответить буровики и его Сашка.
Телефонный звонок успокоил начальника управления, и он с сожалением посмотрел на разбросанные бумаги, которые должен будет оставить на время. Наступило время приема. Сейчас потянутся со своими вопросами начальники отделов и служб. Его личное время кончилось. Дед с благодарностью вспомнил сейчас своего отца. Это он научил его рано вставать. Показывая рукой в окно, говорил: «Посмотри, сын, скворцы давно уже работают. Пора вставать. Солнце поднялось на работу, скворцы вылетели на работу. Только лодыри привыкли долго спать. Ты не хочешь вырасти лодырем, правда, сынок?»
Начался обычный рабочий день. Входили в кабинет к Деду работники управления, приносили бумаги, карты, сводки. Советовались, говорили о делах, командировках. Занятый посетителями, Дед не забывал о своем недовольстве Кожевниковым. А когда на глаза попадался листок календаря, начинал злиться. Мог позвонить в отдел и спросить у бурового мастера, какое он принял решение, но заставил себя терпеливо ждать. К терпению приучили его охота и рыбная ловля.
Наступило время Москвы. Деду пришлось разговаривать с министром геологии. Так и не удалось съездить домой пообедать. Позвонила жена, и он извинился перед ней. Объяснил, что приедет домой перед ужином.
Секретарша принесла горячий чай и бутерброды: жена попросила Валю накормить его.
— Разве больше никого нет ко мне? — вскидывая кустистые брови, удивленно спросил Дед и, проверяя память, заглянул в узкую полоску бумаги.
— Кожевников ждет. Но вам надо покушать…
— Проси Пашу сюда, — он быстро поправился: — Кожевникова, — приподнял салфетку с тарелки. — Валя, принесите чай и бутерброды для Кожевникова. Приглашайте.
— Здравствуйте, Юрий Георгиевич, — буровой мастер открыто, с большим достоинством посмотрел на главного геолога. — Я пришел сказать…
— Не торопись, Паша! — Дед вышел из-за стола, подхватил мастера под руку и, проведя по кабинету, усадил в мягкое кресло. — Садись, садись, Паша. Сейчас Валя принесет чай. Выпьем с тобой чайку, поговорим. Понял, ты с делом пришел.
Не имел он никакого права называть мастера неудачником, словно не доверял ему, заранее обрекая будущую бригаду на простои и аварии. Подметил, с каким настроением вошел Кожевников, как человек, хорошо знающий себе цену.
— Ты прав, что решил не ехать. Мы с тобой, Паша, не молодые. Ты ушел, а я думал: не верится, но факт, мы стареем.
— Я решил ехать…
— Подумай, я не тороплю. Придется работать на краю земли…
Кожевников хотел резко ответить, но Дед жестом руки остановил:
— Сашку тоже пошлю. Пусть поработает… Молодым необходимо дерзать, — подумал, пожевал губами. — А тебе, Паша, надо доказать, чего ты стоишь. Мы с тобой знакомы с Мегиона?
— С Мегиона.
— Точно, там и познакомились, — подтвердил Дед, словно задался целью проверить свою память.
— После Мегиона я работал в Нижневартовске, в Тарко-Сале, в Тазовской экспедициях, — сказал, оживляясь, Кожевников.
— Сколько лет проработал мастером?
— Двадцать набирается, да, полных двадцать.
— Большой опыт, — лицо Деда заметно подобрело. — Спасибо я должен тебе сказать. Двадцать лет — проверка на верность делу. Придется работать не в Мегионе, не в Тарко-Сале и даже не в Уренгое. Ты будешь один с бригадой. И бог и царь. Когда-то прилетит инженер по бурению. Опыт должен будет помогать тебе!
— Я согласен работать.
— Надеялся, ты придешь. Цыгана можно соблазнить хорошим конем, Ивана Тихоновича — новым самолетом, а бурового мастера — новыми площадями для бурения.
Долго сидели начальник управления и буровой мастер, мирно разговаривали, пили горячий чай, вспоминали разные экспедиции, трудные условия работы.
Дед протянул Кожевникову исписанные листы и сказал:
— Паша, ты хозяйственный человек. Разберись в расчетах, не упустил ли я чего. Захлопотался совсем. Замучили телефонные звонки.
— Четыре балка для буровой мало, — нахмурился Кожевников. — Десять надо бы. Рабочие после смены должны выкупаться и как следует отдохнуть.
— Ты, брат, перебрал. Я работал буровым мастером. Счет балкам знаю.
— Можно сосчитать. Балок для культбудки — раз, для бани — два, под сушилку — три, четвертый — будет столовая с кухней. — Кожевников неторопливо загибал один палец за другим.
— Богато будете жить, — не сдавался Дед.
— Иначе нельзя, Юрий Георгиевич. Не будем вспоминать, как мы жили раньше. Приходилось, и землянки рыли… В палатках мерзли и плавали в воде… все было. Старое время прошло. Рабочим надо создавать человеческие условия, заботиться по-настоящему о людях. Да, что я вас уговариваю. Государство как наше называется? Рабочих и крестьян. Кто самый главный производитель? Рабочий. Так почему я должен вас убеждать, чтобы для бригады создавали человеческие условия. После войны страна обнищала, и мы все терпели и много не требовали. А сейчас мы вышли на рубежи благополучия. Нельзя заранее планировать трудности. А вы их запланировали. Баня нужна, сушилка нужна. Я не ругаться пришел. Вы попросили меня посмотреть. Посмотрел и недоволен. Я буровой мастер, и задача моя — в первую очередь заботиться о своих рабочих.
— Ты прав, Паша, не будем зря ругаться. Подойди к карте. Отыщи Харасавэй. Мне не жалко выделить для буровиков и сто вагончиков. Но как их перебросить? Озадачил я Ивана Тихоновича Очередько. Он должен представить расчеты. Мне одно ясно: без помощи флота нам не обойтись. Но и здесь много нерешенных задач. До сих пор не знаем, какая глубина у побережья. Смогут ли заходить в реку большие суда, неизвестно: надо знать часы приливов и отливов. Во время отливов песчаный берег должен стать для нас дорогой. Рано ты, Паша, заговорил о балках. Не торопись, почитай, как следует, мои записи.
— Познакомлюсь.
— Договорились, ты возглавишь бригаду на Харасавэе, — подытоживая разговор, сказал Дед и посмотрел на часы. Не скрывал радости. Глаза светились по-молодому, пронзительно. Его план начинал осуществляться, все становилось на свое место.
За окнами рабочего кабинета потемнело. Короткий весенний день подходил к концу. Дед включил настольную лампу. Ему предстояло еще много работать. Раздался нетерпеливый телефонный звонок.
— Папка, почему ты не обедал? — обеспокоенно спросила дочь. — Маму огорчил. Она старалась для тебя. Пельмени приготовила. Я буду с вами ужинать. Постарайся быть вовремя, если хочешь исправиться. Я тебя жду.
— Постараюсь исправиться.
Дед с сожалением посмотрел на лежащие бумаги, отбросил упавшую прядь седых волос на лоб. Записал на отрывном календаре: «Сегодня ужинать». И, откинувшись на спинку кресла, устало закрыл глаза, задумчиво повторил любимые строки:
Пошли мне бури и ненастья,
Даруй мучительные дни,
Но от преступного бесстрастья
И от покоя сохрани!