Майские ласточки

Глава 15 СКУПАЯ ПОХВАЛА

Иван Тихонович всегда с суеверным страхом поглядывал на перекидной календарь: боялся приближения весны и осени. В дождливые дни, а их всегда много в эти времена года, заявляли о себе старые раны, и для него наступали бесконечно долгие бессонные ночи. Он глотал горстями снотворные таблетки, а когда удавалось забыться в полубредовом сне, возвращались забытые воспоминания о госпиталях и одолевали сильные запахи лекарств.

А недавно он заметил, что стал избегать зеркала: слишком заметно начал сдавать. Лоб изрезали морщины, под глазами дряблые мешки, в волосах седые пряди.

«Старость не радость!» — вздыхал он, удивляясь, как непостижимо быстро летело время, и один год торопил другой. Однажды в троллейбусе парень толкнул его локтем и, не извиняясь, насмешливо сказал: «Давай, старик, просовывайся!»

«Старик»! А он не хотел этому верить. Может быть, со стороны он и выглядел стариком, но он чувствовал, что не потерял былую силу, у него такой же крепкий кулак. Хотелось тряхнуть парня и заставить уважать «старика» фронтовика. Это они выиграли войну. Без прошлого нет и настоящего. Известна ли эта истина парню? Он, наверное, даже не представляет, какой ценой досталась народу победа. Каждый солдат и офицер, если они еще живы, — герои. Жаль, что молодежь этого не понимает! В библиотеке один раз он услышал оскорбивший его разговор. «Опять про войну книга? Надоело читать». А ведь о солдатских подвигах написано еще до обидного мало. Больше бы хотелось знать о Сталинградской битве, о разгроме фашистских войск под Москвой, о завершающем Берлинском сражении, о выдающихся советских полководцах.

Прожитые годы виделись ему по-разному. Одни почти забылись, а другие возвращали его на полевые аэродромы, ко дням обороны и наступления 1-го Украинского фронта. Он так и не удосужился сосчитать, сколько раз его истребительный гвардейский полк менял аэродромы, пока дошел до Берлина. Память помимо воли возвращала его к проведенным воздушным боям. И порой ему казалось, что воевал не он сам, а другой двадцатидвухлетний парень — тоже Иван. Он хорошо знал своего тезку, восхищался им, а иногда и здорово ругал. Сегодня он заставил бы того молодого Ивана действовать и летать совершенно по-другому на Як-3. Разве можно было так безбожно мазать в первых боях? Горячился Иван, открывал огонь из пушек с дальней дистанции по фашистским летчикам. А должен был сбивать. Потом он поумнел, одерживал победу, но самое главное, научился видеть в воздухе. В каждом воздушном бою постигал трудную науку ведения боя. И все его раны — это зевки и ошибки молодого летчика.

«Иван, фашисты строго принимают зачет по высшему пилотажу, — говорил командир полка летчику. — Благодари бога, что не сыграл в ящик. Ты везучий парень!»

Очередько и теперь восхищался своим тезкой. Надо было обладать настоящей отвагой и мужеством, чтобы заявить тогда командиру полка на очередном разборе: «В звене болтается летчик. Третий — лишний. Звено — пара летчиков. Ведущий и ведомый!» Вспомнил, как майор Варчук удивленно вскинул брови:

«А вы уверены, младший лейтенант Очередько? Забыли, что наш боевой устав написан кровью лучших летчиков? Они проводили бои в Испании, на Халхин-Голе. Какое вы имели право летать без третьего летчика?»

«Мотор забарахлил у сержанта Евстигнеева».

«Мотор в самолете оказался исправным. За невыполнение боевого приказа сержанта Евстигнеева будет судить трибунал!»

«Должны судить меня! Я запретил вылетать сержанту Евстигнееву».

Начальник штаба, лысоватый майор, с большим угристым носом, потребовал, чтобы младший лейтенант Очередько написал объяснение. Это оказалось началом всех неприятностей.

Лейтенант с красными петлицами пехотинца появился на аэродроме среди дня. Он отозвал младшего лейтенанта Очередько в сторону и, сверля глаза, строго спросил:

«Младший лейтенант Очередько, признаете свою объяснительную записку? Не отрицаете, что в дни тяжелых боев помогали фашистским летчикам? Преднамеренно ослабляли боевое звено?»

«Товарищ лейтенант, если судить по петлицам, вы пехотинец. Умеете действовать саперной лопаткой в рукопашном бою?»

«А что?»

«Объясните мне, как лучше отбивать штыковые удары?»

«Вам не обязательно это знать!»

«Вы правы. Зачем я буду вам объяснять тактические действия пары истребителей, когда вы пехотинец?»

«Я уполномоченный особого отдела».

«Ну и что из того? Командир полка летал со мной вчера в бой, я был у него ведомым. Мы обошлись без третьего летчика. Командир сбил «мессера». Поздравьте его с победой. Начальник штаба испугался. Слов нет. Я отошел от боевого устава. Вывод подсказали воздушные бои. Наступило время пересматривать и менять правила. При вылете двух звеньев при старом боевом порядке остаются в резерве два летчика и две машины. Новая пара. Поняли мой расчет? Три пары вместо двух ведут воздушный бой!»

«Вас будет судить трибунал, младший лейтенант Очередько», — зло сказал уполномоченный особого отдела.

«Дальше фронта не пошлют, а чего мне бояться? Не все ли равно, где воевать, в истребительном полку или в штрафном батальоне. Самое главное — не прослыть трусом. Вы когда последний раз, лейтенант, были на передовой? Слышали визг пуль и лягушиное кваканье мин? А я каждый день летаю. Меня трибуналом запугать нельзя!»

«Я не позволю так разговаривать со мной!»

Иван Тихонович сейчас осуждал запальчивые действия молодого летчика. Ведь его в самом деле могли судить в трибунале и отправить в штрафной батальон. Ему бы не пришлось больше летать: в штрафном батальоне не разбирались особенно, кто ты — летчик или танкист. Получай винтовку и кровью смывай преступление! Командир полка майор Варчук остановил расходившегося лейтенанта-пехотинца. Накричал на начальника штаба, чтобы тот не совался не в свои дела.

«Пока я командир полка. Сам разберусь, кого мне наказывать, а кого представлять к боевым орденам. Война будет долгой, и каждый летчик мне дорог. Младший лейтенант Очередько поступил не лучшим образом, но по сути дела он прав. Третий летчик в звене лишний. Я сам в бою убедился. Думаю, что очень скоро придет соответствующий документ, — резко обернулся к лейтенанту и сказал: — Товарищ лейтенант, поменьше старайтесь арестовывать и искать врагов среди своих. Враг у нас с вами один — фашисты. И мы должны их уничтожать! Уверен, пара летчиков станет боевой единицей».

Сколько прошло лет, а война не отпускала до сих пор фронтовика.

Во время звонкой, весенней капели Иван Тихонович неожиданно свалился. Он попросил врача «скорой помощи», чтобы его отвезли домой, но оказался в больнице. Жесткая подушка под головой сразу напомнила госпитали. Нет, он не останется в палате надолго. До конца недели у него строго расписан каждый день. Надо провести кустовое совещание в Салехарде с разбором в отрядах летных происшествий. Он мог выбрать любой другой город, например, Ханты-Мансийск, но остановился на Салехарде. Последнее время он особенно интересовался делами объединенного отряда. Несказанно обрадовался, когда Васильев, словно случайно, обронил, что Олег Белов и еще три молодых летчика начали летать первыми пилотами на Ми-8.

Он едва сдержался, чтобы подавить радостное восклицание. Олег Белов летает первым пилотом! И тот далекий день стал для Очередько настоящим праздником.

В больнице Иван Тихонович много думал, разбирал работу своего управления. Однажды пришел к мысли, что он сам и работники политико-воспитательного отдела должны взять за правило поздравлять летчиков с освоением ими новой материальной части и сдачей экзамена на командира лайнера или вертолета. Об успехах летчиков надо сообщать в летные училища и выносить благодарность инструкторам — первым воспитателям.

Такая практика — редкий случай. Можно отыскать много объективных причин и отговорок, но… Он достал тетрадь и записал пришедшие мысли.

…В палату вошел окруженный медицинскими сестрами и врачами главный врач больницы. Большие серовато-зеленые глаза его резко выделялись на матовом лице, обрамленном темно-каштановой бородой. Он поздоровался с Иваном Тихоновичем и сказал:

— Товарищ Очередько, не могу понять вашего каприза. Вы меня поставили в неудобное положение перед секретарем обкома. Он справлялся о вас. Мы начали лечение и создали наилучшие условия, а вы, батенька, проситесь, чтобы вас перевели в общую палату. Объясните, что вас здесь не устраивает? Телевизор нужен, поставим. Полежите, отдохните… Скажите откровенно, когда вы в последний раз отдыхали?

Простой вопрос озадачил Ивана Тихоновича. Действительно, последнее время с отдыхом пока не получалось, все находились какие-то объективные причины. Мечтал хотя бы на несколько дней вырваться в Одессу, повидаться с Настей. Но времени для этого так и не выбрал. Дела и снова дела. Важные и неотложные.

— Переведите меня в общую палату. Словом будет с кем перемолвиться. А вдруг еще соседом окажется фронтовик и воевали мы с ним на одном фронте?

— Ну, смотрите!

Соседом по новой палате Ивана Тихоновича оказался буровой мастер Николай Евдокимович Чеботарев. Он лежал второй месяц. Жаловался на радикулит.

Чеботарев оказался неразговорчивым человеком. Был чем-то недоволен, все время хмурился.

Около окна в палате лежал еще один больной — геолог Кухаренко с Полярного Урала. Его нельзя было назвать красавцем, да и во время разговора он шепелявил. Но стоило геологу заговорить о своей работе, о горах и исхоженных маршрутах, как он сразу преображался. Даже голос менялся и звучал, как у хорошего чтеца.

Кухаренко Ивану Тихоновичу сразу напомнил Деда. Их роднила фанатическая увлеченность своим делом.

— Золото искали?

— Медь.

Геолог лежал со сломанной ногой на вытяжке. Выхаживая маршрут, он поскользнулся и упал в трещину ледяной скалы.

Когда Кухаренко рассказывал об этом, лицо его становилось более сосредоточенным. Видно было, что воспоминания о пережитом расстраивали его.

В маршрут ушли вдвоем. Он и девушка-коллектор. Хотелось ему пройти одну плоскотинку. Оступился, когда шел по гребню, и упал в расщелину. Тело заклинило в ледяном колодце. Сразу не почувствовал боли. Поднял голову, а над ним светлое окно. Били тяжелой дробью капли. Никогда он не думал, что они такие тяжелые. Нельзя отодвинуться, переменить место. Попробовал выбраться, да ноги в резиновых сапогах скользят, хоть сбрасывай. Попробовал кричать — никакого ответа. Коллектор не услышала! Правая нога оказалась сломанной и начала отекать. Стоял на одной левой, как цапля. Наскоро пришло решение — попробовал перочинным ножом вырубать уступы, подтаскивал тело, ломал ногти на пальцах рук. Добрался до верха, но сорвался и упал на дно. Сколько провалялся без памяти, не знал. Привели в чувство капли воды. Они одна за другой колотили по голове. И снова он карабкался наверх, стонал от боли, когда случайно сломанной ногой упирался в стену льда. Прошел день, солнце скользнуло за горизонт и снова поднялось, а он все не мог выбраться из западни. Хотелось спать, но он не поддавался. С прежней настойчивостью преодолевал сантиметр за сантиметром. Вдруг рука ухватилась за камень. Он почувствовал живую теплоту: солнце нагрело. У него хватило сил перевалить тело. Долго лежал на камнях без движения, не в силах сдвинуться, позвать на помощь.

Слушая геолога, Иван Тихонович невольно сравнивал его рассказ с новеллой Джека Лондона «Любовь к жизни»: схожие характеры и ситуации.

А геолог, словно прочитав ход его мыслей, сказал:

— Вышло приключение почти по Джеку Лондону.

— Удивительно, но я об этом тоже подумал, — признался Иван Тихонович.

— Приключений искать не надо, — угрюмо бросил Чеботарев. — Они сами нас находят.

Иван Тихонович и геолог насторожились, подумали, что буровой мастер расскажет что-то очень интересное, но тот молчал. Покашливал и озабоченно разминал табак папиросы. Выходя из палаты покурить, загремел спичками в коробке.

— Чеботарев, пожалуй, прав, — задумчиво сказал Иван Тихонович. — Приключений искать не надо. Они действительно сами находят нас!

Иван Тихонович видел отмороженные руки геолога, как они плохо сжимались, пальцы почти не действовали и не могли захватить мелкие предметы, газету и карандаш. Особенно плохо геолог чувствовал себя ночью, но старался не стонать, чтобы не будить соседей.

Плохо спал и Иван Тихонович. Внимательно прислушивался к себе. Порой ему казалось, что сердце останавливается, как плохие часы, и надо сделать несколько резких движений, перевернуться с боку на бок. Тогда сердце вновь забьется и начнет работать. Он лежал, уставившись в потолок, или смотрел в проем темного окна. На рассвете белые занавески начинали синеть, как будто намокали в воде. Часто он думал о своих соседях по палате. Геолог был открытый, бесхитростный и откровенный. А вот Чеботарев ничего о себе не рассказывал, таился.

Иван Тихонович по месячным сводкам выполнения производственного плана хорошо знал имя бурового мастера. Его бригада всегда занимала первое место. Но удивился, что за столько лет работы на Севере с ним не встречался. Порой ему казалось, что Чеботарев пережил какую-то драму и скрывал.

Утром медицинская сестра принесла телефонный аппарат и поставила на тумбочку перед койкой Ивана Тихоновича.

— Начальство вами интересуется, — сказала она.

— Кто звонил?

— Я не знаю, а вот приказали аппарат поставить. Через несколько минут раздался пронзительный звонок.

— Иван Тихонович, — громко басил Дед. — Ты когда свалился, Иван? Почему не сообщил? А, солдат? Самый разворот дел сейчас, а тебя нет в управлении. Надумал я ввести вахтовый метод. Будем менять буровиков, чтобы мужики не ржавели на буровых. Надо о них побольше беспокоиться. Ты хвалился, что новые транспортные самолеты получил. Вот и составляйте твердое расписание для полетов на Харасавэй. Министр поддержал меня. Вот такая новость. Как тебя лечат? Не нужна ли моя помощь?

— Спасибо. Лечат хорошо. Толстеть стал.

— Ты в какой палате?

— В третьей, общей.

— Я устрою сейчас разгон главному врачу больницы. Разве не могли найти отдельную палату?

— Лежал в отдельной. Сам попросил, чтобы перевели в общую. Одному скучно лежать, того и гляди, что завоешь волком. А на людях, говорят, и смерть красна!

— О какой смерти ты болтаешь? Мы с тобой еще повоюем, гвардеец. «Умирать нам рановато, есть у нас еще дома дела». Слышал такую песню? Кто с тобой лежит? Как мужики?

— Николай Евдокимович Чеботарев, геолог с Полярного Урала Кухаренко. На маршруте упал в трещину, ногу сломал, чудом выбрался.

— А Чеботарев как попал в больницу?

— Радикулит у него.

— Радикулит тем и хорош, что врачи не знают, есть он или нет его. Любого врача можно обвести. Ну, ладно. Поправляйся скорее, Иван. Нужен ты для работы!

Вместе с большой пачкой газет Ивану Тихоновичу медицинская сестра вручила письмо от Насти. Он не ожидал, что она так быстро ответит на его последнее большое послание. Торопливо, с каким-то страхом вскрыл конверт, прочитывая один листок за другим. Он привык к Настиному почерку, большим и круглым буквам.

Иван Тихонович задумался, медленно поглаживая заросшую колючую щеку. Не иначе, как в Олеге заговорил разум, и он сочинил для матери небылицу об их встрече. Ее не было, а должна бы произойти!

Глупый, глупый мальчишка! Но он не может его ругать. Наверное, в молодости всем свойственно ошибаться. Ну, ничего, при встрече разберутся.

Письмо от Насти растревожило Очередько и по другой причине. Она любит его. Но по-прежнему они не вместе. Он одинок в этой больнице. Посещение секретарши, милой женщины с подсветленными волосами, и ее заботливые передачи не заменяли теплоту близкого человека.

Он с завистью смотрел на Чеботарева. Его часто навещала жена. Она прилетела из Уренгоя. Испуганно хлопотала около него, торопливо рассказывала всякие новости, жаловалась на сына. Поведение Чеботарева с женой вызывало недоумение Очередько. Не понимал холодности бурового мастера, который неохотно слушал жену и старался поскорее выпроводить ее. Часто она не сдерживалась, плакала. Очередько не знал причину ее слез, но догадывался, что в семье Чеботаревых не все ладно, и жалел женщину. Замечал, что Чеботарев получал от кого-то письма и поспешно прятал их в карман пижамы. А вот геолог Кухаренко не таился. Он любил раскладывать полученные письма вокруг себя на постели, как карты во время пасьянса. Видно было, что они радовали его, зажигали бодростью.

— Послушайте, Иван Тихонович, — восклицал Кухаренко. — Ребята перешли работать на Хауту. Ну, и народ, должен я сказать! Халькопирит отыскали. Пока меня здесь эскулапы будут ремонтировать, они двинут к пяти озерам. Помяните мое слово — отыщут залежи меди!

— Я знаю пять озер около Щучьей реки! — оживлялся Иван Тихонович. Ему доставляло удовольствие вспоминать изученные районы, над которыми приходилось летать. Закрывал глаза, и сразу громоздились высокие пики скал и самый величественный — Рай-Ис. Заснеженную вершину царапали облака. Яркие краски гор, воды, льда с черными глубокими тенями не забывались. Полярный Урал — трудный район для любого летчика. Полеты редко когда заканчивались без происшествий. Никогда нельзя лучше облетать район, точно предугадать погоду: в июне можно столкнуться со снегопадом, а туманы — постоянные гости в горах.

В палату вошла медицинская сестра со сливовидиыми глазами, две черные косы лежали на ее плечах.

— Иван Тихонович, какой-то ненец привез для вас оленины. Просил, чтобы больше кормили мясом.

— Маша, разве я у вас отощал? — улыбнулся Иван Тихонович. — А как его имя, не узнали?

— Сероко или Вероко… Сторож не разобрал.

— Неужели, Сероко пожаловал? — удивился Иван Тихонович. Ему вспомнилась давняя история, которая произошла восемь или десять лет назад. Летал он тогда на стрекозе Ми-1. Подняли по тревоге. В обской губе шквальный ветер оторвал льдину с рыбаками и унес их в море. Лепил снег, видимости никакой. Спасали точные приборы. Дошел до губы, а где рыбаки, представить себе не мог. К счастью, солнце пробило облачность и на секунду высветило ледяное поле. Не успел, как следует осмотреться, а солнце уже снова скрылось. Сколько летал не представлял. Наверное, больше двух часов. Наконец заметил льдину среди темной воды. На ней семь рыбаков. Мужчины и женщины в темных малицах из оленьих шкур. На льдину выпрыгнул бортмеханик. «Сажай баб, а потом мужиков», — распорядился бригадир Сероко…

— Неужели приезжал он? — повторил удивленный Иван Тихонович. — Я был однажды гостем Сероко, пил чай в его чуме.

Мысли Очередько невольно перенеслись к Олегу Белову. Представил, как летчик сидит перед картой и прокладывает маршрут полета. «А вдруг он окажется в поселке Япиксале? Для Олега открыты полеты по многим направлениям: на мыс Каменный, в поселок Сай-яха, Морде-яха. Увидит он и озера: Яббу-то, Неун-то и Янде-то.

Память цепко держала непривычные названия и давние маршруты полетов. Решил, как только выйдет из больницы, слетает на Харасавэй, чтобы оказать экспедиции настоящую помощь транспортными самолетами.