Молот Пограничья. Книга IV

Глава 18

— Волот? — мрачно усмехнулся Горчаков. — Ну, если интересно — пойдем покажу.

Старик развернулся, но даже по его широкой спине было понятно, что вопрос оказался некстати. Или некстати оказалось само мое появление — прямо перед обедом, в суете и без дружеских похлопываний по плечу или хотя бы вопросов про здоровье многочисленных родственников. Горчаков и сам не жаловал расшаркивания, положенные по этикету при любой встрече титулованных аристократов, однако спешить любил еще меньше.

Видимо, поэтому и встретил меня без привычной теплоты. Руку пожал по-обычному крепко, но улыбался как-то неестественно и будто бы через силу, а стоило заговорить о волоте — тут же сник. И молчал всю дорогу, так что мне оставалось только соображать, что же такого могло случиться.

И когда. Мы с Горчаковым не раз встречались и после того, как я по самое не хочу наглотался аспекта Смерти, истребляя упырей на капище у деревянных идолов. И даже если старик и опасался моих новоприобретенных темных сил, внешне это не проявлялось никак.

Я как и раньше принимал его у себя в Гром-камне и сам порой наведывался в Ижору. Дела шли своим чередом, Горчаков доверял мне безоговорочно, звал в дом выпить чаю с дороги… Правда, Елену с Аскольдом за стол больше не приглашал, предпочитая беседовать с глазу на глаз.

Наверное, все-таки осторожничал — слишком уж дурную славу заработали некроманты в свое время. И старик инстинктивно предпочитал держать детей подальше от ходячего источника темной магии, однако в остальном…

Нет, кое-что все-таки изменилось. Хмурый и сосредоточенный вид был у Горчакова с самого моего приезда, так что беседу определенно стоило начать с чего-то попроще. Вместо того, чтобы чуть ли не из кабины внедорожника вопрошать про древний боевой доспех.

Но исправляться было уже поздно, так что мне оставалось только шагать следом за стариком, тихо похрустывая ботинками по свежевыпавшему снегу. Вопреки ожиданиям, мы отправились не в оружейню на первом этаже и даже не в гараж, который стоял чуть в стороне от господского дома, а еще дальше. И через минуту тропинка между деревьев привела нас к здоровенному сараю.

Здание было явно не первой свежести, чуть ли не заброшенное. Крыша провисла под тяжестью лет, а сруб покосился так, что если бы не толстые жерди, подпирающие стену, сарай наверняка уже давно съехал бы под холм, по пути развалившись окончательно.

Здоровенный ржавый замок, единственное окно, крест-накрест забитое досками, мох на бревнах… Похоже, никто сюда не ходил уже целую вечность.

— Не дело технику в таком месте держать, конечно, — тоскливо произнес Горчаков, будто оправдываясь. — Но оружейня у меня тесновата. Места немного, а штуцеров мы с тобой в бою набрали — на целый взвод хватит. И верстак побольше надо, и… В общем, сам увидишь.

Пока старик гремел связкой ключей, выискивая нужный, я успел в очередной раз подумать, что он явно не восторге от происходящего. Не привирает, не темнит, даже не пытается скрыть, и все же будто стыдится, что волот — наследие предков, могучая боевая машина, которую способен подчинить лишь наделенный Даром воитель — вынужден пылиться где-то на задворках.

Со Святогором случилось то же самое — но он хотя бы ржавел в оружейном сарае у гридницы. А здесь… Когда замок, наконец, с лязгом покинул проушины, и ворота открылись, оставляя на снегу грязно-серые полукружья, мне в нос тут же ударил запах сена.

— Ну… зато здесь сухо. — В голосе Горчакова снова послышались виноватые нотки. — И не полезет никто без надобности.

Еще до того, как раздался щелчок, и под высоким потолком вспыхнула покрытая пылью лампочка, я успел разглядеть в полумраке очертания чего-то подозрительно похожее на телегу. Справа на столбе висела дуга и еще какая-то упряжь, а чуть дальше у стены стояли лопаты, ржавые вилы, бочки с ящиками, из которых половина была сломана… Выглядело это так, будто где-то лет двадцать назад сюда стащили хлам со всей Ижоры, бросили и заперли на веки вечные.

— Позорище, конечно, — со вздохом признался Горчаков, проходя вглубь сарая. — Давно уже хотел тут все разгрести, но все руки не доходят.

Я осторожно двинулся вдоль телеги, то и дело смахивая с лица налипшую паутину и переступая через обрезки досок. Похоже, кто-то из прежних хозяев усадьбы был тем еще жмотом, и предпочитал бережно хранить даже то, что по-хорошему давно стоило сжечь или отправить на свалку.

Зато никаких вопросов больше не осталось: отдыхай Святогор в таком месте, я бы, пожалуй, тоже стеснялся. А для Горчакова, который знал древние традиции Пограничья лучше, чем современный этикет, отправить механический доспех предков в сарай с граблями и вилами и вовсе было позором.

Но масштабы этого позора я оценил, только когда в воздух взвилась туча пыли, и брезентовое покрывало упало на пол.

Волот Горчакова выглядел… нет, даже не жалким — хуже. Не знай я, что передо мной, пожалуй, решил бы, что это просто сваленные в кучу железки, на которых повисла грязь и ошметки каких-то мешков. Ржавчины было столько, что она уже вовсю осыпалась на подложенные снизу доски, сочленения превратились в сплошные комья грязи, а от когда-то могучей брони остались только покрытые сквозными дырами пластины.

И эти раны гигантский воин получил не в бою. Нет, их оставило время — такое же беспощадное, как оружие врагов. Десятилетия одиночества, темноты и сырости для волота оказались страшнее любых сражений. И сумели сделать то, с чем не справились ни стрелы, ни мечи, ни пули, ни смертоносная магия. Чары, оплетавшие металл, едва отзывались на прикосновения моего Дара, и разбудить их вряд ли смог бы даже самый могучий жив-камень.

Волот спал крепко.

— Как… У него есть имя? — тихо спросил я.

— Руевит. В честь древнего бога войны, — ответил Горчаков. И зачем-то принялся объяснять дальше. — Ему уже давно никто не поклоняется. Слишком уж кровь любит. Не отвагу, не победу, а кровь. И избы сгоревшие. Такой вот он… недобрый.

Недобрый. Это слово отлично подходило — и давно забытому суровому божеству, и машине, которая унаследовала его имя. Волот утратил половину деталей и частей брони, однако и оставшихся хватало понять, кем и чем он когда-то был.

— Здоровый… — Я поднял руку и осторожно коснулся металлической груди. — Видимо, ваши предки были покрупнее моих.

Даже ободранный остов Руевита смотрелся куда массивнее и тяжелее Святогора. Будь у него на месте наплечники и верхняя часть кирасы, он оказался бы больше раза в полтора, но и сейчас выглядел внушительно, грозно… и практично.

Никакой позолоты или резьбы — они или исчезли вместе с пластинами из кресбулата, или изначально отсутствовали. Единственным украшением Руевита был покрытый ржавчиной орнамент на поясе, но и там древний мастер, создавший машину войны, остался верен себе, и вместо угловатой, однако не лишенной сурового изящества рунной вязи, изобразил череп.

Будто хотел сказать: волот умеет нести смерть — и ничего кроме. И чем дольше я рассматривал склонившийся над нами железный скелет в доспехах, тем больше убеждался, что пробуждать ото сна эту машину мне не хотелось совершенно. Чтобы с ней ненароком не проснулось и то, что когда-то видели пустые глазницы шлема Руевита.

И видели не так давно, чтобы успеть забыть. Брони на металлических ребрах осталось так мало, что я даже в полумраке сарая смог разглядеть под пластинами чуть ли не все внутреннее устройство древней машины. Подставки для ног располагались где-то в метре над полом, чтобы колено человека внутри оказалось как раз на уровне сустава гигантской конечности. Голова и плечи… ну, допустим, оператора волота выходили бы под шлем и без труда помещались там целиком.

С руками явно было сложнее — даже без кистей и пальцев они у Руевита казались чуть ли не вдвое длиннее человеческих, и я мог только догадываться, как именно их движения синхронизировались. Наверняка древние умельцы каким-то образом завязали все на магию жив-камня, ведь даже без защитных пластин несущая конструкция волота весила столько, что я едва смог бы ее сдвинуть, а в полной броне не ступил бы и шага.

— Вот сюда, получается руку суешь. И с другой стороны то же самое.

Горчаков поковырялся где-то чуть выше локтя Руевита и извлек на свет оплетенную трубками и проводами перчатку из кожи. Огромную — наверное, где-то мне по плечо. Я осторожно взял ее и пробежался пальцами по тугим жгутам, идущим сначала к электронному блоку где-то в районе ключицы, а оттуда, похоже, вниз — к центральному блоку.

Что-то подобное я видел и во внутренностях Святогора. С той только разницей, что его явно делали раньше. Может, на сотню с небольшим лет, а может, и на все триста — в те времена, когда местные умельцы еще не растеряли драгоценное наследие Древних. В моем волоте многослойные чары соседствовали со сложнейшими схемами, и запчасти, которые снимали с автоматонов и ставили уже позже, заменяя поврежденные блоки, нисколько не меняли сути машины. Даже пережив сотни битв и ремонтов, Святогор оставался самым настоящим произведением искусства.

Здесь же все было куда проще. Надежно, но топорно и грубо. Чуть ли не вдвое меньше подвижных сочленений, минимум проводов и прочей сложной начинки. Там, где создателям Руевита не хватало фантазии, они с лихвой компенсировали ее упрямством и толщиной металла. И если Святогор был клинком работы настоящего кудесника молота и наковальни, то его младший брат получился скорее похожим на булаву, изготовленную на коленке из кое-как обструганной дубины и пары дюжин гвоздей. Тоже опасную и смертоносную, однако пригодную разве что лупить с размаха, но уж точно не фехтовать.

Впрочем, общий принцип работы систем у обоих волотов наверняка был почти одинаковый.

— Значит, подшлемник, две вот этих штуки — и все. — Я осторожно повертел в руках болтавшуюся на проводах перчатку. — И как управлять такой машиной?

— А ты думал, там внутри руль с рычагами? — усмехнулся Горчаков. — Как бы не так, Игорь. Поумнее нас люди делали. Чары такие, что даже профессор твой не разберется.

Я не стал спорить. При всех своих научных познаниях, Воскресенский едва ли хоть что-то смыслил в технологиях Древних. А те, кто столетия назад создавал волотов, были одновременно и инженерами, и кузнецами, и магами, и еще Матерь знает кем. Поэтому и справлялись с работой, на которую современные мастера могли разве что равняться.

— Там же не в проводах все дело, — продолжил Горчаков. — А в жив-камне и в самом железе. Говорят, у каждого волота свой характер. И если не примет человека — то и служить не станет, хоть ты его на части разбери.

— Да уж, — усмехнулся я. — Норовистые машины.

— Норовистые, верно говоришь. Дорогие, сложные — поэтому их и не осталось, считай. В Орешке на казенном довольствии одна была… Может, и сейчас еще ржавеет там где-нибудь. Без дела стоит, а лет семь назад работала, помню. — Горчаков на мгновение смолк, вспоминая что-то. — А потом офицер, который на ней ходил, в отставку вышел. И все. Других волот так и не принял.

— А это как, Ольгерд Святославович? — на всякий случай уточнил я. — Не принял… Вообще не работает?

— Ну… Включиться, наверное, включится. — Горчаков пожал плечами. — Только слушаться нормально не станет. Может, руки откажут. Или ноги. Или наоборот — сам абы куда пойдет. Жив-камень-то большой у него в груди стоит, могучий — считай, как сердце настоящее. Еще попробуй пойми, кто кого подчинит.

Я тут же вспомнил, каких усилий мне поначалу стоила возня с фамильным алтарем в подземелье Гром-камня. Там чары наверняка были еще сложнее и круче, чем в Святогоре, но они хотя бы обходились без модулей таежных автоматонов и полутонны металла.

— Зато если почувствуешь машину — это уже не работа, а песня. Говорят, прямо как вторую кожу надел — ни веса не чувствуешь, ничего. И видно все вокруг. — Горчаков мечтательно улыбнулся. — Куда там обычным доспехам. Одно слово — магия!

Звучало все и правда любопытно… правда, пока только в теории. Если старик ничего не приукрашивал, управление волотом не подразумевало наличия каких-то особых талантов или знания, и даже опыт в этом деле значил куда меньше самого обычного везения. Все решал всемогущий случай. И, конечно же, воля жив-камня и магии внутри боевой машины.

Примет — или не примет.

— Ольгерд Святославович, а вы… — осторожно проговорил я, снова касаясь холодного металла. — Вы сами — пробовали?

— Да если бы. — Горчаков с явно тоской вздохнул. — Руевита отец-то в последний раз включал еще до того, как я родился. А потом не уже не до того было — совсем плохо дела пошли. Сначала неурожай четыре года подряд, потом мать заболела. Пытались лечить, в Москву возили… Не помогло. Померла. Восемь лет мне тогда было.

Дальше старик ничего объяснять не стал, но я и без этого понял, куда подевался жив-камень из железной груди волота. Видимо, такая участь ждала все древние машины. Преданные, могучие и смертоносные, но слишком дорогие и сложные, чтобы выжить в эпоху пороха и бензина.

Как и Святогор, Руевит лишился сердца. За жив-камнем последовали и кресбулатовые пластины, и все, что стоило хотя бы рубль. Остались только бесполезные уже провода и зачарованные железки, которые не отважился купить даже самый наглый старьевщик. И когда-то грозный гигант отправился доживать свои дни и тихо ржаветь в сарае — таком же ветхом и никому не нужном.

— Ладно, Игорь. Было и было. — Горчаков тряхнул косматой головой, отгоняя невеселые воспоминания. И вдруг прищурился. — А ты с какой целью-то интересуешься?

— Святогора починить хочу. — Я не стал юлить. — Который у меня в оружейне стоит. Времена сейчас непростые, сами знаете, так что боевая машина лишней не будет.

— Вот уж точно не будет. Особенно если к тебе за реку гости пожалуют, — мрачно ухмыльнулся Горчаков. — Только дело это непростое. Хотя… А вдруг и правда — получится⁈

Не успел я сообразить, что происходит, как он метнулся куда-то влево, споткнулся об брезентовое покрывало, снова поднимая в воздух облако пыли, и принялся ковыряться в углу за железным боком Руевита. Широкая спина закрывала весь обзор, и, судя по доносившемуся из-за нее лязгу и грохоту, старик перекладывал там что-то весьма увестое.

— Ольгерд Святославович! — Я приподнялся на цыпочки, чтобы разглядеть хоть что-нибудь. — Что?..

— Да подожди… Есть у меня тут одна штуковина! — отмахнулся Горчаков. — Самому уже все равно без надобности, а тебе вдруг да пригодится… Вот! Нашел!