Мормилай. Восстание проклятых

Глава 11

Совершать ошибки и спотыкаться – не страшно, важно помнить о каждом промахе, неотвратимо ставшим частью себя.

Серые стены темницы сомкнулись вокруг меня угрожая вдавить и сжать. Я стоял посреди камеры, затравленно озираясь. Пояс с пистолетами, саблей, кошельком и кисетами для пороха и пуль пропал. К счастью, воришки побрезговали одеждой и сапогами, оставив меня хотя бы не голым. Хотя, вероятнее, этой доброте имелось совершенно иное объяснение.

«Если бы они хотели меня убить, то сделали бы это без труда. Я снова пленён и под замком. Кто же теперь встал между мной и свободой?».

Вместо привычной для обычных тюрем решётки, в камеру вела тяжёлая и глухая дверь. Ни ручки, ни замочной скважины, лишь узкое окошко, открывающееся наружу, даже петли не торчали.

«Камера одиночная, — рассуждал я. – Если бы это была обычная каталажка, я бы очнулся среди всякого сброда, что наловили за ночь. Тогда почему я взаперти? Посчитали, что представляю опасность? Это без сознания-то?».

Вдруг меня осенило.

«Письмо Лескова!».

Рука нырнула за пазуху прощупывая подкладку камзола. Она оказалась распорота, а послание исчезло. Я сплюнул под ноги, от злости пнув стоящую на полу миску с водой. Мысль лихорадочно работала, строя догадки и развёртывая мысленную карту событий.

«Если меня сдали городовой страже… Допустим… Те обыскали, что смогли украсть, украли, но кто-то особо рьяный обнаружил письмо. Адресата в нём нет, подписи тоже. Содержание, прямо скажем, мутноватое. Это не похоже на тайную переписку или донесение. Заподозрили шифр? Допустим… Значит, среди городового полка отыскался умный и внимательный человек, которому догадались эту записку показать. Он сообразил, что послание международное… Чёрта с два… Я забегаю вперёд, так нельзя».

Я несколько раз прошёлся по камере взад-вперёд. Поскольку ширина моей новой темницы едва ли позволяла лечь, особо разгуляться было негде, но я всё равно шагал, разворачивался снова и снова, и опять шагал, заставляя тело работать.

«Если послание попало к военным или к городовому полку, это хорошо? Скорее, это никак. Я собирался доставить его адресату — князю Сигизмунду. Я так решил, что это именно он, будем раскручивать отсюда. Военные перехватив сообщение имеющее государственную ценность обязаны передавать его по вертикали, пока письмо не доставят на самый верх. И мне бы радоваться, что удалось «подкинуть» его таким образом, что нужные люди заинтересовали сами, если бы не многочисленные «но». Письмо может пропасть по пути. Сигизмунда любит народ, но ненавидят военные. Калеке не легко заставить себя уважать тех, кто носит саблю, а не трость».

Мне вспомнился один очень характерный случай. Это произошло во время войны с Поларнией. В ходе штурма крепости Домлин наша артиллерия перемолола большую часть укреплений. Мы атаковали с марша и столь стремительно, что враг не мог ждать скорого подкрепления. Не прошло и трёх суток, как крепость пала к нашим ногам. Среди пленных в наши руки попалось множество офицеров, я присутствовал на некоторых допросах. Помню, один уже пожилой майор наотрез отказывался отвечать на вопросы и вообще вёл себя нагло, постоянно дерзил, сквернословил и даже плевался. Я тогда решил пойти на хитрость, возьми, да и скажи ему:

— Последние новости слыхал? К вам на выручку сам князь шёл. Наши гусары отсекли авангард и с нахрапа атаковали обоз, в котором, ты не поверишь, оказался Сигизмунд. Твой князь убит.

Тогда я рассчитывал сломить его волю, ошеломить, но эффект возымел строго обратный. Он расхохотался мне в лицо. Клянусь, старик едва не пел от счастья. А прооравшись, сообщил мне, трясясь от восторга и ярости:

— Слава великой Эвт, эта тварь, наконец, в могиле! Теперь князем будет его брат Пшемыслав. Не хромоногий трусишка, а рыцарь! Кранты вам, русаки поганые!

Я не спроста вспомнил об этой истории. Сигизмунда ненавидели военные. Послание могли и не передать, попади оно не в те руки по пути к князю. Среди верхушки офицерства наверняка осталось достаточно реваншистов, которые считали мирный договор с Русарией пощёчиной. Они могли сокрыть дипломатический реверанс нашего царя в угоду собственным убеждениям. Случись такое, я не только провалил бы миссию Лескова, но и лишился жизни.

«Если письмо окажется у реваншистов, меня непременно ликвидируют. Никакого суда и следствия, зарежут прямо в этой камере, а труп уничтожат».

Дойдя в очередной раз до стены, я уткнулся лбом в холодный и чуть влажный камень и зажмурился.

«Ещё до того, как я узнаю о судьбе письма, всё будет кончено для меня самого. Но прежде, я подвергнусь как минимум одному допросу. Нужно придумать такую линию защиты, чтобы им показалось неудобным, бессмысленным или даже вредным моё убийство. Возможно, стоит прикинуться кем-то из свиты Лескова, якобы выжившим после покушения… Хм… Это может сработать».

Я размышлял довольно долго, пребывая в томительном ожидании собственной участи. Наконец, за дверью послышались шаги. Скрипнул железный засов. Я прижался спиной к противоположной от входа стене, готовясь драться.

— Выходи, — буркнули из темноты коридора.

— И не подумаю, — спокойно ответствовал я. – По какому праву меня держат взаперти?

С той стороны возникло озадаченное молчание. Затем другой голос заговорил.

— Гм… сударь… Покинь камеру и следуй за нами. Говорить будешь с комендантом.

— Где я нахожусь?

— Под стражей, — резонно ответил первый голос.

— Очень смешно, — сообщил я, но всё-таки направился к выходу.

Оказавшись в коридоре, я имел удовольствие лицезреть двух типов, одетых в форму городового полка. Тёмно-синие лацканы кунтуша надетого поверх зелёного жупана смотрелись слегка комично, хоть и в нужной степени представительно. Оба не имели при себе оружия, кроме коротких дубинок. У меня тотчас отпало желание попытаться захватить подобную ерунду в бою. К тому же, за дверью в конце коридора я слышал разговор ещё как минимум двоих.

«Не дёрнуться, не подпрыгнуть, — мысленно резюмировал я. – Они спокойны, поскольку знают, пленнику некуда деваться».

Шли не долго. Пройдя по коридору и дважды свернув, мы очутились на широкой площадке без окон и только с двумя дверями. Одна была широкой и решётчатой, рядом с ней располагался подъёмный механизм, у которого скучали четверо здоровенных детины. Они весело резались в кости, то и дело прописывая друг другу щелбаны. Завидев нас их физиономии немного скисли, но ребята безропотно поднялись, не заставляя себя просить, и замерли, готовые нас поднимать. Лифт уже ждал. Когда мы погрузились, бугаи принялись вращать громадную лебёдку. У её парных рукоятей помещалось по два мужчины с каждой стороны. Захрустели ржавые шестерни, надтреснуло застонал трос, и лифт начал подниматься. Мы проехали несколько этажей, мелькнувших чадящими факельными отблесками, прежде, чем остановились. Тюремщики выкрутили мне обе руки, заваливая лицом вниз, и таким образом потащили дальше.

«Видимо, на этом этаже уже присутствует начальство и всё по уставу. Выслуживаются».

Наконец, открыв очередную дверь, меня доставили в допросную. Здесь вместо факелов мрак разгоняли несколько свечей. В их тусклом свете, согнувшись над бумагой, восседал на стуле пожилой мужчина. Он был близорук на столько, что не помогали даже очки. Дознаватель едва не касался носом бумаги, которую читал. Пепельные от седины кудри были коротко острижены. На болезненном продолговатом лице горбатой картофелиной расцвёл красный от простуды нос. Мужчина то и дело шевелил ноздрями и подшмыгивал.

— Задержанный лазутчик доставлен по вашему приказу, — отрапортовал один из тюремщиков.

— М-м-м, да. Вижу, — медленно и словно нехотя ответил мужчина. – Усаживайте.

Меня подвели к массивному деревянному креслу, установленному через стол от дознавателя. На подлокотниках были прикручены металлические наручи с замками. Я безропотно продел в них кисти, и дождавшись, пока щёлкнут замки, сообщил:

— В этом нет нужды, поскольку я не являюсь лазутчиком и не опасен.

— Это не вам решать, сударь, — не глядя на меня обронил дознаватель, копаясь на заваленном бумагами столе. – Таков порядок. Выйдите, я позову, как мы закончим, — бросил он, махнув рукой в сторону тюремщиков.

За моей спиной с шумом закрылась дверь. Мужчина долго рылся в ворохе исписанных бумаг и засаленных папок. В какой-то момент, я даже подумал, что моего дела мужчина не найдёт. Но дознаватель явно не в первый раз разгребал этот завал. Он совершенно никуда не спешил и попросту начал прибираться, ведя себя так, словно бы меня тут нет.

— Так, вот она, папочка, — довольным голосом проговорил дознаватель, являя на свет совсем тощий пакет документов. – Гм… Тут не указано ваше имя, сударь, — всё так же, не глядя на меня, сказал он. – Извольте, назваться.

— Иляс Гатчевой, — соврал я.

— Гат-че-вой, — старательно выводя пером на обложке мою фамилию, прошептал дознаватель. – Меня зовут Исаак Ковальский. Я являюсь дознавателем по особым делам при губернаторе города Дракул-Тей.

— Я вас очень внимательно слушаю, — проговорил я, подавшись вперёд.

— Гм… Нет. Слушать буду в основном я, — возразил собеседник. – Расскажите мне при каких обстоятельствах вы попали под стражу.

— С какого момента? – уточнил я.

— С того, с которого посчитаете нужным.

— Извольте. Примерно один год назад я был назначен адъютантом полковника Лескова Никиты Сергеевича, командующего второго гренадёрского полка псковской волости.

— Так, — кивнул Исаак, делая пометки на бумаге.

— После окончания войны наш полк был возвращён по месту регулярной службы в Н-ский уезд.

— В какой-какой? – переспросил дознаватель.

— Н-ский, — повторил я. – Это военная тайна, господин Ковальский, и выдавать подобные сведения я не намерен.

— Хорошо, — хладнокровно кивнул тот. – Дальше.

— Два месяца назад полковнику Лескову было поручено доставить в Поларнию бумагу, затем получить ответ и возвратиться.

— Кем поручено?

— Мне это не известно.

— Отчего же?

— В мои функции входило обеспечение безопасности полковника и только.

— Хорошо, продолжайте, — кивнул Исаак.

— По ходу следования к Авашре, наш дилижанс был атакован неизвестными бандитами. Нам удалось отбиться, но в результате длительного преследования, мы были вынуждены изменить маршрут.

— Очень любопытно.

— Последовало ещё три нападения. Последнее стало роковым для нашей группы. Полковник Лесков был убит. Будучи при смерти, он передал мне послание, наказав доставить его в канцелярию князя Сигизмунда Денгофа.

— Вы выполнили это поручение?

— Нет.

— По какой причине?

— Я был отравлен в таверне, после чего оказался за решёткой, а теперь беседую с вами.

— Вам есть, что ещё добавить?

— Прошу, как можно скорее, вернуть мне письмо, личные вещи и отпустить, поскольку моё задержание не имело законных оснований, — надменно выдал я, стараясь поймать его взгляд.

— Так и запишем, ходатайствует об освобождении из-под стражи, — пробормотал Ковальский, продолжая писать. – Что-нибудь ещё?

— Нет, это всё.

— Всё, так всё, — степенно согласился Исаак, и отложив перо, скрестил перед лицом пальцы, одаривая меня долгим и внимательным прищуренным взглядом. — Вам известно содержание письма?

— Нет.

— Письмо было вскрыто. Вам известно кем?

— Нет.

— То есть вы перевозили зашитое в подкладке письмо, которое было вскрыто, но об этом ничего не знали? – невинно осведомился дознаватель.

— Я сам зашил в подкладку письмо, в силу обстоятельств… — сказал я, сделав многозначительную паузу. – Мне чудом удалось пережить четыре нападения. Что же до того, что оно открыто… У меня есть две версии. Первая такова, что письмо вскрыли те, кто распарывал мой кафтан, то есть ваши люди. Банальная неаккуратность. Версия вторая, письмо вскрыли те, кто меня отравил. Я не знаю ничего о том, что со мной происходило по меньшей мере на протяжении суток. Возможно, именно тогда содержание письма стало достоянием третьих лиц.

— Понятно, — кивнул Исаак. – Кто может подтвердить ваши слова?

— Никто, — хмуро ответил я.

— Какие ваши последние воспоминания, прежде, чем вы оказались здесь?

— Я остановился в трактире, чтобы пообедать. Заказал куриное бедро, кусок сыра, жбан пива, затем ничего не помню.

— Как назывался трактир?

— Я не помню.

— Где он располагался? Хотя бы примерно…

— Я впервые в Дракул-Тей и совсем не ориентируюсь в городе. Кажется, рядом я видел почтовую станцию.

Исаак замолчал, что-то обдумывая. Затем захлопнул моё дело, и откинувшись на спинку кресла, сложил кисти в замок и принялся вращать большими пальцами. Он тяжело вздохнул, извлёк из кармана кружевной платок, промокнул лоб, а затем шумно высморкался.

— Мне не нравится ваше дело, — посетовал дознаватель.

— Мне тоже, — кивнул я.

— Это дело мне передали с пометкой «шпионаж». Однако, сдаётся мне, шпионажем тут и не пахнет.

— Я рад, что вы мне поверили.

— Полагаю, его стоит переквалифицировать в «диверсионную деятельность».

— Простите… Я не ослышался? – проговорил я, изображая возмущение. – И где вы тут усмотрели диверсию?

— Не важно. Ваши показания стерильно чисты и хорошо отрепетированы. Письмо обычная фальшивка для легенды.

— Вы допускаете огромную ошибку, — сказал я, покачав головой. – Не делайте выводов, о которых потом будете жалеть, Ковальский! Вами перехвачено письмо государственной важности! Оно должно попасть в княжескую канцелярию!

— Ох, полноте, Гатчевой. В своих ошибках, я разберусь, уж не сомневайтесь. Если они, конечно же, есть.

— Я хочу говорить с послом! – крикнул я, продолжая играть роль. – Вы не имеете права меня удерживать! Война окончена! Я официальное лицо! Немедля вызовите посла Русарии!

— Охрана! – крикнул Исаак.

Скрипнули дверные петли. В помещение вошли тюремщики.

— Увести, — скупо бросил дознаватель. – А вы, Гатчевой, ещё раз хорошенько подумайте. Может, что-то ещё вспомните. Пока что, ваши показания для меня неубедительны.

— На каком основании вы собираетесь меня удерживать? Где обвинение? Факты?! – кричал я, извиваясь в руках тюремщиков, которые уже отстёгивали металлические браслеты на кресле. – Я требую аудиенции у посла!

— Увести, — повторил Исаак.

Пока меня тащили обратно в камеру, я умерил свой пыл, полагая безрассудством переигрывать тогда, когда в этом уже нет нужды. Снова оказавшись один на один с холодными стенами, я сел на пол, скрестив под собой ноги и принялся размышлять.

«Обычная полиция, даже не военная. Это хорошо. Слава тебе Лот Вседержитель, не инквизиция. Хоть тут повезло. Там бы сразу начали с пыток, хотя не стоит ждать иного и здесь. Уверен, рано или поздно, мы к этому придём. Итак… Что мне делать? Я не знаю, как и где был обнаружен, по всей видимости, нарядом городового полка. Меня взяли, приняв за пьяницу, поскольку трактирщик с подручными вливали мне в горло вино. Затем, они меня где-то выкинули. Почему полиция решила задержать пьяницу? Если собирать всех проходимцев, никаких кутузок не хватит. Выходит… А что выходит? Выходит, отец Лиськи специально оставил меня в таком месте, что полиция не могла не поинтересоваться, кто я и как тут оказался. Кроме того, я был при оружии: два пистолета, нож, сабля, пули и порох про запас. Вооружён и опасен. Он сделал это специально. Хотел, чтобы меня арестовали, в идеале засадив за решётку. Меня обчистили, лишив всех денег, а значит трактирщик опасался мести. Но убивать не стал. Побоялся, его дочь была права. К тому же, он озаботился тем, чтобы я попал именно в руки полиции. Наверняка, просто дал взятку из моих же денег. А там не в меру ретивые стражи спокойствия, начали обшаривать карманы в поисках дополнительной награды, да и нашли письмо. Кто-то догадался, показать его в особый отдел».

Я встал и пройдясь по камере, застыл у двери прислушиваясь. Затем вернулся к противоположной стене и прижался к ней лбом, закрыв глаза.

«Так-так-так. Что мы имеет в сухом остатке? Вроде и не самый худший расклад, но… Но. Письмо попало в особый отдел и будет разрабатываться, однако его дальнейшая судьба уже не зависит от меня. Могут доставить по указанному мной адресу, и по идее должны сделать так обязательно… Ведь иначе, а ну как оно подлинное, и кто-то может впоследствии лишиться головы. Но пройдёт много времени, может даже месяцы, прежде, чем это произойдёт. А что до меня… Тут всё ещё сложнее. У меня нет никаких доказательств собственной благонадёжности. Я рус в руках полянцев. Для того, чтобы удерживать меня по надуманному обвинению, им нет нужды что-либо сочинять. Меня не будут искать. Никто не хватится. Ни военное ведомство, ни посольство не направит запроса о пропаже. Кажется, я тут застрял».