Мормилай. Восстание проклятых

Глава 2

Взошедшему на эшафот остаётся лишь одно, принять его за сцену.

Меня бросили в темницу, заключив под неусыпную стражу двух молчаливых типов, вооружённых лишь короткими дубинками. По крайне мере, никакого огнестрельного, как и холодного оружия при них не наблюдалось. Окон в камере не было, а потому я скучал и разглядывал тюремщиков. Ими были громадные типы, похожие, словно братья близнецы. Тяжёлые челюсти, кулаки, размером с добрый пивной жбан, словом, красавцы.

— Почему вас двое? – спросил я на удачу. – Я и одного через решётку не смогу убить.

В ответ лишь молчание.

— Когда меня вызовут на допрос?

Снова молчание.

— Здесь хотя бы кормят?

Тишина, только крысы попискивают в отдалении.

— Ладно, не хотите говорить, так и не надо. Я понимаю, вы на службе. Но так уж случилось, что мне не с кем больше говорить. Поэтому, извольте слушать.

Мною не было встречено замечаний, а потому, набрав воздуха в лёгкие, я продолжил.

— Знаете ли вы, что такое душа? Ещё вчера или неделю назад, ну, может, месяц… Ах, чёрт меня подери, пусть будет полгода назад… Так вот, я думал, что знаю. Душа — это то, что делает человека им самим, сказал бы я. Умерло тело, умирает и душа. Никогда не верил в этот вздор, что мы куда-то уходим, перерождаемся или попадаем в царство вечной радости. Уж простите, если задеваю ваши чувства, но поверить в такой бред может только очень недалёкий человек. Ну, какая в бездну вечность? Это бессмысленно и к тому же до одури скучно. Мы каждый день врем себе и окружающим, совершая одни и те же ошибки. Цикличность наших поражений – вот истинная вечность, величие которой достойно олицетворения в роли какого-нибудь бога. Такого же как мы — безумного, жадного и жестокого. Скажу больше, я одного такого встречал. Но знаете… Вот, что смешно… Каким бы жутким и неизмеримо пугающим он ни был, тот факт, что его можно увидеть, свергает его же божественный статус. То, что можно увидеть, можно и потрогать, так? Хотя, это тоже заблуждение, ответите вы. Нельзя же потрогать небо? Может и нельзя… Но можно в небо хорошенько харкнуть, в сердцах прокрича что-нибудь забористое. Плевок, правда, возвратится назад. Но человеку, который возненавидел само небо, хочется думать, что это не его плевок вернулся, это небо плюнуло в ответ.

Внезапный удар в бок застал меня врасплох. Я так увлёкся собственным словесным потоком, отвернувшись от решётки, что не уловил момента, когда дверь отворилась.

— Садись жрать, — прогремел надо мной незнакомый голос, добавив для усиления эффекта очередной пинок.

Мне не было ни больно, ни обидно. Я хмуро глянул исподлобья на тюремщика, приняв из его рук деревянную миску. Есть не хотелось, как и всегда, но я себя заставил.

«Ещё не известно, что они обо мне знают. Нужно до конца исполнять роль живого человека. Мы ещё поиграем с тобой, прокурор Сапуловский».

Каша была омерзительна настолько, насколько можно испортить и без того некачественный продукт. Закончив трапезу, я презрительно отбросил тарелку в сторону, нагло уставившись на бугаев по ту сторону решётки.

— Воды, — бросил я, не сводя глаз с того, который принёс кашу.

Он помолчал, выдерживая мой взгляд. Затем, подойдя к решётке, приспустил штаны и принялся мочиться прямо в камеру, глупо улыбаясь. В коридоре послышались шаги. Тюремщик поспешно отпрянул, делая вид, что ничего не было. К камере подошёл новый персонаж. Немолодой, но поджарый мужчина лет сорока, смерил меня оценивающим взглядом. Лицо визитера не выражало никаких эмоций, кроме некоего делового нетерпения. Он был гладко выбрит от подбородка до макушки. В мраке, нарушаемом лишь сполохами факелов, его лысина поблёскивала от капелек пота. Пытливые глаза жадно изучали меня, лучась нетерпением. На мужчину была надета белоснежная мантия с изображением крылатого льва, стоящего на задних лапах.

— От еды не отказываетесь… Это хорошо, — шепеляво проговорил он, глядя как-то странно, словно сквозь меня.

Затем, развернувшись, он зашагал прочь, быстро сказав тюремщикам:

— Отведите обвиняемого в допросную.

Звякнули ключи, скрипнула ржавая решётка. Мордовороты подхватили меня, не давая опомниться, выламывая руки, едва не ломая плечевые суставы, и потащили по коридору, следом за лысым в белой мантии. То и дело встречались камеры с другими узниками. В воздухе стоял невыносимый запах человеческих испражнений, пота и гари. Я пытался шагать самостоятельно, перебирая ногами, но меня то и дело били по рёбрам, заставив, наконец, отказаться от попыток шевелиться. Мне не было больно, лишь противно. Я никогда не выносил излишнего и чрезмерного насилия, а эти двое, словно ненавидели меня за все собственные злоключения, наказывая за каждый вздох.

«Неужто, моя речь их так проняла? Хотя, скорее всего, обычные садисты на службе у других, узаконенных».

Меня доставили в тёмное помещение с плотной дверью. Тюремщики зажгли четыре факела, разнеся их по стенам. Осмотревшись, я понял, что шутки кончились. Нельзя сказать, чтобы я не ожидал подобного, но всё-таки представлял будущий допрос менее жутким. Наверное, справедливо было бы сказать, что иногда лучше не смотреть вовсе, чем увидеть подобное. Помещение представляло собой самую настоящую камеру боли и смерти. Посередине располагался замаранный застарелыми разводами стол, снабженный кольцами, крюками и кожаными ремнями для фиксации тела узника. Рядом столик поменьше, для письма. На стенах свисали различные ножи, пилы, иглы, щипцы, воронки, плети разной длины и толщины. Многочисленный арсенал вмещал в себя различные изуверские устройства и приспособления. Одно напоминало тиски, расположенные на уровне головы сидящего на стуле человека, другое походило на нужник, только было оборудовано сверлом. Я невольно почувствовал дрожь, пробежавшую по телу, и нервно сглотнул. Даже учитывая мой донельзя пониженный болевой порог, стало страшно.

«А я ещё ляпнул, представляясь – Александр Веленский. Что-то последнее время я стал допускать постыдно много ошибок. Я примерно помню генеалогию Веленских, вписать туда какого-нибудь кузена не составит труда, но придётся выдумывать где родился, вырос. Я ничего этого не знаю. Я слишком плохо знаком с этой проклятой страной. Меня подловят. Как пить дать подловят. И тогда пытки станут форменным истязанием. Глупо, очень глупо. Так трясся над сохранностью тела, собирался кому-то там мстить… И так попался».

Лысый мужчина в мантии сидел на единственном не похожем на пыточное приспособление стуле и терпеливо ждал, пока мордовороты уложат меня на стол. Я знал, что если бы взбрыкнул немедленно, то весьма вероятно, смог бы что-нибудь сделать. Приходилось себя одёргивать, внутренне кляня за малодушие.

«Что увидал щипцы, да свёрла и сразу в штаны наложил, офицер? Не тешь себя иллюзиями! Если я вскачу, пусть даже схватив какую-нибудь острую приспособу со стола, двое громил изобьют меня до смерти. Я безоружен и в меньшинстве. Нужно быть крайне осторожным. Пытки не избежать, но в ней же моё спасение».

Тем временем, лысый подхватил толстую свечу и зажег её, созерцая гипнотическую пляску пламени, пожирающего фитиль. Проведя ладонью по неровной поверхности столешницы, неизвестный педантично расправил несколько свернутых свитков, открыл чернильницу, к которой приложил длинное гусиное перо, и что-то записал.

— Ваше святейшество, он готов, — пробубнил один из тюремщиков, когда они закончили меня пристёгивать.

— Ступайте, — холодно отозвался мужчина в мантии. – Ждите за дверью.

Отложив перо, он посмотрел мне в глаза, задумчиво и, словно бы даже устало.

— Меня зовут Матей Кнедлик. Я инквизитор церкви Святой Эвт Перерождённой.

Он замолчал, испытующе уставившись на меня.

— Теперь вы, — благожелательно кивнул он. – Назовитесь, сударь.

— Моё имя Александр Веленский. Но мне не понятно, зачем об этом спрашивать, если вы привели меня в пыточную камеру. Или инквизитор Матей Кнедлик собирался пытать неизвестного ему человека?

— В вашем положении паясничать – непозволительная роскошь, — рассеянно отозвался инквизитор, почесывая ногтем указательного пальца висок. — Но дабы выстроить мостик взаимопонимания между нами, я удовлетворю этот глупый вопрос. Я всегда спрашиваю имя человека у него самого. Представьте, многие оказываются не теми, за кого себя выдавали ранее. Вот вы не из таких людей?

— Определённо нет, — надменно ответил я, продолжая играть роль наглого аристократа.

Матей Кнедлик поморщился, будто раскусил несвежий орех. Его лицо изобразило презрение к мне и разочарование в услышанном. Встав, он прошёлся вдоль стены, рассматривая изуверские пыточные приспособления. Инквизитор что-то взял, но мне было не посмотреть, что именно, ремни крепко держали, не позволяя вертеть головой.

— Перестаньте со мной играть, — сказал он и вонзил мне под ноготь безымянного пальца левой руки иглу.

Я почувствовал боль, но учитывая природу того, кем теперь являлся, едва ли бы вздрогнул. Просто ощущение. Однако не следовало этого показывать. Я взвыл так, словно с меня заживо сдирали кожу, внутренне подавляя желание расхохотаться. Матей резким движением извлек иглу, поднося её к пламени свечи. Изучив капельки крови, он чему-то удовлетворенно кивнул, будто соглашаясь с невысказанным доводом, и сделал пометку в свитке.

— К какому виду нечисти вы причисляете себя, заблудший?

Я вздрогнул.

«Как он меня раскусил? Кровь? Ну, конечно же! Что теперь будет?».

— К какому виду чего? — прошептал я, делая вид, что ещё отхожу от боли.

Игла вонзилась под ноготь мизинца другой руки, пройдя едва не насквозь. Я отчетливо расслышал омерзительный хруст, и тотчас разразился очередным воплем. Было больно, но вполне терпимо.

«Жаль, что я не могу заплакать».

Тем временем, инквизитор снова изучал капли крови на кончике иглы, с интересом нагревая её от пламени свечи.

— Вопросы буду задавать только я, — сообщил он вновь, сверля меня полным превосходства и решимости взглядом. — К какому виду нечисти вы причисляете себя?

— Ни к какому не причисляю! Я человек!

— Сейчас, да, — согласился инквизитор, даже кивнув в подтверждение. — Или вы очень похожи на человека, чью личину и имя узурпировали.

В руках инквизитора появились резные четки из красного дерева с камнем похожим на рубин.

— Я приказываю тебе, назвать имя того, кто подчинил это тело, — громогласно объявил инквизитор и приложил камень к моему лбу.

Мне показалось, что рубин тёплый. От него действительно исходили волны необъяснимой природы силы, но она не причиняла вреда. Во всяком случае, я не ощущал ни боли, ни страха.

Матей Кнедлик по кошачьи наклонился, будто принюхиваясь. Схватив меня за лицо, инквизитор разжал пальцами веки, заглядывая в глаза так, будто ожидал увидеть там искомого нечистого духа.

— Ты хорошо прячешься, но я все равно тебя чую, дитя тьмы, — прошептал мужчина, с отвращением отдергивая руки.

Подойдя к стоящему неподалеку ведру с водой, инквизитор обмакнул кисти, брезгливо стряхивая капли. После Матей замер, изучая свои пальцы. Вернувшись к столу, инквизитор оставил очередные пометки в свитке. Посидев с минуту, погруженным в мрачные и таинственные размышления, он странно посмотрел на меня и проговорил:

— Я знаю, что ты не отпустишь этого доброго человека, сын тьмы. Но ты зря ликуешь. Я подбираю ключ для любого замка.

— Когда это мы перешли на ты? – осведомился я. – У меня влиятельная семья. Стоит моим близким узнать, что вы здесь вытворяете…

— Как мы заговорили, — хохотнул инквизитор, оживившись. — А какую именно семью ты имеешь ввиду, заблудший? Ту, что поклоняется Атраше и терзает праведников в преисподней?

— Инквизитор, вы бредите. Я не понимаю, о чём идёт речь.

Внезапно в дверь постучали. Матей раздосадовано оторвал взгляд от своей жертвы, прокричав:

— Ну, чего еще?

— Ваше святейшество, тут пришли… Это… К вам, — раздался неуверенный голос мордоворота близнеца.

— Я занят, — мрачно ответил Матей, не спуская с меня глаз.

— Ваше святейшество, тут… — мордоворот смолк, поскольку его перебил чей-то решительный и жесткий голос.

— Имперская инквизиция. Маркус Ава́лос, паладин ордена Карающей плети великой Эвт.

Инквизитор помрачнел лицом. Бросив на меня раздраженный взгляд, он, наконец, ответил:

— Почту за честь, если названный рыцарь Маркус присоединится к допросу подозреваемого.

Дверь медленно отворилась. На пороге стоял по истине великан. Два мордоворота, что топтались позади него, теперь казались мне смешными и нелепыми карликами. Рыцарю пришлось пригнуться, чтобы переступить порог. Голова мужчины, как и у Матея была чисто выбрита, что позволяло видеть старые шрамы, которые её покрывали. Холодные, по-военному спокойные и бесстрастные глаза, словно ощупывали застывших перед ним людей. Рот Маркуса Авалоса походил на тончающую прорезь в гипсовой статуе, точно был лишен губ. Широкая квадратная челюсть придавала его образу суровой и диковатой красоты. Задержавшись взглядом на мне, он коротко кивнул, словно мы старые знакомые. Неспешной походкой, будто находился у себя дома, рыцарь прошел к столу, за которым сидел инквизитор, и без разрешения подхватил свитки, бегло их просмотрев. Каждый шаг паладина сопровождался металлическим бряцаньем, поскольку тот был вооружён до зубов. Вычурный полуторный меч покоился на поясе, то и дело лязгая ножнами по полу. За поясом два пистолета, перевязь с длинным кинжалом, на груди накрест ремни с пулями и пороховницами. Брезгливо отбросив свитки и переведя взгляд на инквизитора, паладин громыхнул:

— В чём его обвиняют?

Матей Кнедлик явно был человеком не из пугливых, однако тон рыцаря и названные им регалии всё же произвели на него должное впечатление. Он нервничал и не ждал от разговора ничего хорошего, поэтому вынужденно процедил:

— Обвинений великое множество, как у городского прокурора, так и у церкви. Я полагаю, перед нами сидит некий вид нечисти, порождённой вампиром.

— Порождённый, я не ослышался? – протянул паладин.

— Так и есть.

— На сколько мне известно, высших вампиров уничтожили ещё в прошлом веке, — продолжил рыцарь. — Проявляются лишь низшие из некромантов отступников. Вы хотите сказать, что у вас под носом завёлся высший вампир, способный обращать?

— Есть такое предположение.

— То есть вы только предполагаете, но поимкой не озаботились.

— Его ищут.

— Хорошо. Какие основания полагать, что обвиняемый не человек?

— На это указывают свидетельские показания, я так же выявил ряд физических признаков, например, свёртываемость крови, — надменно заявил Матей. — Я полагаю, он недавно обращен вампиром или находится под властью одержимости, которая едва начала проявляться.

— Место укуса обнаружили? — осведомился Маркус, бросая в мою сторону полный сомнений взгляд.

— Н-нет… Не обнаружили, но это только пока… Возможно, раны затянулись.

— Рана от укуса высшего вампира оставляет след навсегда.

— Послушайте вы, рыцарь Карающей плети великой Эвт, — гневно вскричал Матей Кнедлик. – Как вы верно помянули, вот уже век никто не сталкивался с подобным! Что вы хотите от меня?! Я только приступил к работе, а тут вы!..

Я слушал их и не верил своим ушам. Мир, в котором мормилай Алексей Яровицын оказался совсем недавно, становился всё шире и туманнее. Его границы исчезали на глазах, а законы переписывались и попирались, будто во сне.

— Не смейте говорить со мной в таком тоне. И успокойтесь. Вы позоритесь перед «обвиняемым», — и глазом не моргнув ответил Маркус, издевательски выделив последнее слово.

— Чем обязан визиту, Маркус Авалос? — взял быка за рога Матей. — Я на службе и веду допрос.

— Я разыскиваю одного человека. Он не местный, но по моей информации должен был навестить Крампор.

— Почему тогда вы обращаетесь к инквизиции и ко мне лично? Для розыска людей существует городовой, — заметил Матей.

— Потому, что тот, кто мне нужен, лежит на столе перед вами.

— Позвольте… — нервозно выдавил из себя Матей, вставая. — Что это значит?!

— Этот человек принадлежит ордену Карающей плети. Он наш агент. Произошло недоразумение, арест ошибочен.

Матей побагровел, его руки затряслись, сжимаясь в кулаки.

— Вот, грамота, подписанная Отражением Великой Эвт, — пророкотал паладин, опуская на стол грамоту со множеством цветных лент, скрепленную печатью. – Вы обязаны отдать предъявителю сего любого человека, на которого я укажу.

Инквизитор дрожащими руками поднял документ, принявшись жадно читать. Дойдя до последней строчки, он благоговейно припал губами к сургучному оттиску, и нехотя, но с достоинством поклонился рыцарю.