Мы были мальчишками

14

Говорят так: кого любишь, тот всегда красив для тебя. Очень верно! Не успел я прикрыть дверь, как увидел маму. Сложив руки на груди, она стояла у стола и смотрела на меня сияющими большущими глазами. Не глаза, а озера, наполненные прозрачной ключевой водой, и в них плавает солнце! А мама улыбается, открыв в улыбке свои белые ровные зубы, и все лицо ее, такое красивое и родное мне, так и излучает радость.

Почему-то шепотом я сказал:

— Мамочка, ты такая хорошая…

Мама засмеялась звонко, запрокинув голову назад. Ну, девчонка и все! Мне даже показалось, не мама это, а кто-то другой, но такой же очень родной, очень близкий человек. И опять шепотом я спросил:

— Мама, что случилось?

Она подошла ко мне и прижала мою вихрастую голову к груди. И я не вырвался почему-то. Мне было так хорошо!..

— Где же ты был так долго? — спросила она и, за плечи отстранив от себя, посмотрела мне в лицо. — Я уже начала беспокоиться.

Вместо ответа я запустил руку в карман штанов и вытащил деньги.

— Вот… Работал… Семьдесят восемь рублей семьдесят пять копеек…

У мамы удивленно приподнялись темные брови.

— Что это? Где ты взял столько денег?

— Так я же говорю: заработал. И Арик тоже.

— Ничего не понимаю, — начала сердиться мама. — Где заработал? Говори яснее…

Мне стало немного обидно. Неужели мама думает, что я добыл эти рубли нечестным путем?

— Мы у Пызи табак рубили.

— Что это еще за Пызя?

— Ну, Пызняков, Михал Семеныч… Он попросил, а мы согласились. Нарубили сто пять стаканов — по рубль пятьдесят за стакан…

Мама облегченно вздохнула:

— Ой, какой ты… А я уж подумала бог знает что… — И крепко обняв меня, тихо добавила: — Спасибо, сынок. Твои денежки пригодятся. Я сегодня тоже аванс получила. В воскресенье на базар пойдем — хорошо?.. Да! Чего же это я молчу-то? Нам же папка письмо прислал! — И лицо ее снова просияло и помолодело — сероглазое и милое.

Мама подошла к столу, вытащила из-под клеенки бумажный треугольник и протянула его мне.

— Читала? — спросил я и ревниво покосился на маму — не нарушила ли она мое право читать письмо первым? Она закрутила головой, а глаза у нее смеялись, губы вздрагивали — вот-вот разойдутся в улыбке. «Читала… чего уж там, — подумал я. — Разве она сдержится? Все девчонки такие бесхарактерные и невыдержанные…»

И вот мы, устроившись друг против друга на табуретах, читаем письмо отца. Письмо длинное, написано мелким стремительным почерком. Чувствуется, волновался папка, писал подробно, стараясь ничего не пропустить.

В конце письма приписка:

Я положил письмо на стол, ладонями разгладил листки на сгибах. И думал растерянно и смущенно: «Как это, «приняли кандидатом в члены партии большевиков»? Разве в партию не сразу принимают?.. И про погоду зачем-то пишет… А что я могу сделать, чтобы скорее кончилась война, чтобы мы победили? Что?..»

Мама молчала, лицо ее сделалось суровым и задумчивым — давешней светлой радости, так красившей ее, как не бывало. Смотрит широко распахнутыми глазами и окошко — не моргнет и, конечно, ничего не видит там, погруженная в свои мысли.

За окном сгущалась темень ночи. На небе проклюнулись первые робкие звездочки — вот-вот погаснут. Пламенел край горизонта, как кляксами заляпанный обрывками черно-фиолетовых туч — там укладывалось на покой утомленное за длинный день солнце. Светло-розовая полоска, отделяющая небо от земли, постепенно сужалась, темнела, будто остывала, покрываясь пеплом. Прошло некоторое время, и она угасла совсем, и звезды на небе сразу стали ярче и крупнее. Через дорогу, в окнах Пызиного дома, зажегся электросвет, и, перечеркнутые переплетами рам, на тротуар легли желто-белые, неправильной формы квадраты.

Неслышно поднялась мама, легкой тенью проплыла по комнате и скрылась в спальне. А я сидел и думал о письме отца. Что-то неясное и томительное, не до конца понятное было в нем для меня. Что, ну что? Казалось так: сказали мне что-то очень большое и важное, сказали на чистом русском языке, а до меня не дошло, словно я разучился понимать язык родной земли. Может быть, такое ощущение появилось потому, что в письме отец что-то не договаривает.

Вдруг я подумал: а к чему папка написал о погоде? И написал неправильно, в природе так не бывает: «тучи ползут, гром погромыхивает, шлепаются капли дождя», «будет гроза и промочит она меня до костей»… Ошибка? Ну нет, папка такой наблюдательный, что ошибки не допустил бы… Нет, гроза не так начинается, как он пишет, а по-другому: наплывают черные тучи, тяжелые, неповоротливые, низкие — вот-вот на землю от тяжести рухнут, тихо-тихо становится вокруг, а потом откуда-то вдруг пахнёт холодом, рванет шквал ветра, промчится по улицам, скручивая и ввинчивая в небо пыльные столбы, грянет гром, словно небо расколется на куски, и хлынет обвальный теплый дождь, зальет дворы и подворотни, по сточным канавам запенятся целые речки… А у папки не так и не то… Не то… Но что же тогда?.. «Я не буду подсказывать тебе — подумай сам…» Это тоже его слова и тоже не совсем понятные…

Я так задумался, что не слышал, как подошла мама. Теплыми руками она обняла меня за плечи, шепнула:

— Спать пора, сынок.

— Сейчас, — так же тихо ответил я. — Не хочется что-то…

— О чем ты думаешь? — Так… ни о чем…

— Ложись спать, Васек… И не возражай. Тебе нужно как следует отдохнуть, ты же много работал сегодня.

О чем это она? Ах да, Пызя… Полутемные чердак, пыльный воздух, пропитанный скипидаром сохнущего табака… Хрум-хрум-хрум.

Заснуть, конечно, я не мог. Вертелся в постели с боку на бок и думал, думал, думал… «Я не буду подсказывать тебе…» Вспомнил отца таким, каким видел в последний раз, когда мы провожали его на сборный пункт, — высоким, широкоплечим, с умными, все видящими и запоминающими глазами. Видел и себя рядом с ним, и мне становилось стыдно, горько за свою тогдашнюю наивность и глупую индюшачью гордость: «Папка будет бить фашистов, орден за геройство получит!..» И ведь слова-то какие: «будет бить», словно не людей, не вооруженных врагов, а мух или комаров…

А вдруг, думал я теперь, он придет домой таким, как дядя Вася Постников? А вдруг совсем не придет? По радио вон все время передают: наши оставили такой-то город, такой-то населенный пункт, идут упорные бои, немцы к Сталинграду подходят, а ведь Сталинград — это Волга! Значит, наши отступают, а того, кто отступает, всегда бьют — истина, известная мне не хуже, чем любому генералу… И папка пишет: «…погода стоит плохая… гроза промочит до костей…» Не так просто он написал это — о пустяках писать у него времени нет… А потом еще: «Будь мужчиной!» Что он хотел сказать?.. Повидать бы его, спросить, поговорить… Уж он не стал бы скрывать, а обязательно объяснил бы, что к чему, так, как умеет объяснять только он один… Где ты, папка?.. Что ждет тебя там?.. «Я не буду подсказывать тебе…»

Не помню, как я заснул.