Мы были мальчишками

19

О предложении тети Кати я рассказал Арику и Вальке Шпику.

— Вы понимаете, сколько денег можно выручить! — воскликнул я, стараясь завлечь друзей. — И за что? За воду!

Арька с сомнением покачал головой.

— Хм… За воду и — деньги… Думаешь, будут покупать?

Не верил в затею и Валька.

— Если бы газировку, как до войны, или ситро, тогда бы еще можно, а то простая вода… Прогоришь и вылетишь в трубу — это уж точно. — Так сказал Валька, повторив чьи-то слова про трубу. Шпик верен своим привычкам.

Я продолжал доказывать:

— А жара? А духота в толпе? На базаре так много говорят и кричат, что в горле поневоле пересыхает… Нет, попробовать стоит!

Неожиданно согласился Валька Шпик:

— Попытка не пытка, давайте попробуем.

— А как же я? — тихо и немного грустно спросил Арик. — У меня еще нога не зажила. От палки я освободился, а ступать еще больно.

— А ты смелей наступай, — посоветовал Валька. — Вон дядя Вася Постников на протезах учится ходить… По двору! Упадет, поднимется и опять шагает… Губы до крови искусал, а не сдается. Говорит: буду ходить! — Маленькие глазки у Вальки начинают блестеть. — Вот человек! Ничего не признает: ни боли, ни усталости… Ходит, ходит, сядет, снимет протезы, сунет свои культи в ведра с водой и стонет… Жутко прямо! А потом опять обуется и — пошел. И командует себе: левой, правой!.. А Киселиха крутится около него, машет руками и приговаривает: «Васенька, отдохни, измучился, чать, полежал бы…» У-у, как он посмотрит на нее, так она сразу и прикусит язык… А ты… «ступать больно».

Арик задумчиво накручивает чубик на палец, смотрит в темный угол чердака.

— Ну, как решим, пойдем воду продавать? — спрашиваю я.

— Я пойду, — отвечает Валька.

— Я тоже, — говорит Арик.

— А нога? Дойдешь?

— Попробую.

— Договорились.

…Вечерело, солнечные желтые лучи вливались к нам прямо через чердачный проем. Работу мы уже закончили и ждали Пызю. Он давно должен был прийти, но его не было. Вальке надоело ждать.

— Пойду домой, — сказал он. — Шамать хочется.

— Подожди, — остановил я его. — Ты помогал нам и должен получить свою долю.

— Ты скажешь, — ответил Валька Шпик. — Нужны мне Пызины рублишки… Пойду, а то мне отец такого дрозда пропишет — будь здоров!

И ушел. Вот он какой — Валька Шпик. Другой на его месте остался бы, а он… И что за человек?..

Мы с Ариком подождали еще немного, потом он сказал:

— Сходи за ним, что ли…

— Ладно.

Не могу никак привыкнуть — вылезу из чердака и пьянею от свежего воздуха, глотаю его открытым ртом, жмурюсь от солнца. Сижу на перекладине лестницы, смотрю вокруг, будто только-только на свет появился, и все поет у меня в груди от какой-то неосознанной радости. Сидел бы вот так и час и два, смотрел по сторонам и старался понять: что это происходит со мной?

Как хорошо вокруг! И небо с легкими белыми облаками, и ослепительно яркое солнце, которое ощутимо гладит тебе лицо, руки, ноги своими теплыми лучами, и Пызин сад с подрумяненными яблоками в темно-зеленой листве деревьев, и даже овчарка на цепи, которая смотрит на тебя из-за забора своими умными янтарными глазами… Поет все тело от радости, звенит, словно натянутая струна, в сердце тревога и томящий жар… Я рывком, легко поднимаюсь с перекладины и, рискуя свалиться, бегу по лестнице вниз. Бегу и почему-то знаю: не свалюсь! Чувствую в себе необыкновенную ловкость, умение пробежать даже по натянутому канату… Хорошо!

Дверь в комнату Пызи распахиваю без стука и прямо, с порога возбужденно говорю:

— Михал Семеныч, сколько же ждать? Мы закончили… — И осекаюсь. И останавливаюсь, не доходя до Пызи двух-трех шагов.

Он сидит на низенькой скамеечке у раскрытого сундучка, окованного железными, покрытыми ржавчиной пластинками. Глаза у старика вытаращены навстречу мне, завалившийся рот немо кричит, и в нем я вижу шевелящийся бледно-розовый кончик языка. Пызя силится что-то сказать и не может. Я тоже. С лица Пызи перевожу взгляд на его руки, на пол, на сундучок. И вижу: в руках пачка красных тридцаток, на полу пачки полусоток и сотенных, крест-накрест перепоясанные белыми лентами бумаги, в сундучке тоже пачки, уложенные в аккуратные стопки… Денег много, очень много! Такого количества я еще не видел и не мог представить даже, что один человек может иметь столько. Смотрю во все глаза и не знаю, верить или не верить? Перевожу дух и нарушаю напряженное молчание:

— Сколько у вас де-е-енег…

Ужас и страх в глазах старика сменяются чем-то осмысленным. Он, не отводя от меня взгляда, бросает пачки в сундучок, шарит трясущимися руками по полу вокруг себя, бросает и опять шарит. И смотрит на меня напряженными вытаращенными глазами. Тогда я решаю помочь ему. Шагнув вперед, присаживаюсь на корточки и начинаю подавать тяжелые, плотные пачки прямо в руки Пызи. Пальцы его, худые и утолщенные в суставах, хватают судорожно, жадно. И вдруг Пызя хрипит:

— Уходи… Слышь, уходи…

— Почему, Михал Семеныч?.. Да я ничего…

— У-у-уходи!

Пызя захлопывает крышку — не закрывается. Слишком много пачек набросал он в беспорядке. Тогда старик неожиданно легко поднимается со скамеечки и так же легко опускается на сундучок. Крышка трещит.

— Сломаете, — говорю я.

Пызя испуганно склоняет голову и, видно, забыв, что меня нужно во что бы то ни стало выпроводить, отвечает:

— Не сломается, старинный… — И вдруг опять, подавшись ко мне, зашипел: — Ты уйдешь аль не уйдешь, с-сукин сын!

— Не уйду, — разозлившись твердо отвечаю я. — Нахапал, а теперь трясешься?

— Ага! А ежели я тебя вот Так! — И он не по-стариковски проворно хватает меня за ухо. — Вот так: за ушко да на солнышко… Что, попался, паразит, а? Попался? — И он опять начинает крутить мне ухо. Нестерпимая боль вышибает из глаз слезы. Хочу закричать и не могу. Сцепил зубы. А Пызя, распаляясь все сильнее, хрипит:

— Откручу ухо-то, откручу… Сучий выродок…

Боль становится пронзительней, достает до самого сердца. И тогда…

Я умел это. Давно. Дядя Вася Постников научил. После одной драки с мальчишками с соседней улицы. Мне разбили нос и губы. Дядя Вася увидел меня в самом плачевном состоянии. Тогда он и сказал мне: «Нужно вот так: ребром ладони — наотмашь, — и рубанул, рассек взмахом руки воздух — Понял?» И я ответил: «Понял».

…Пызя хрипел:

— Ты у меня не был, ничего не видел… не видел… Ни единый дух не узнает, что ты у меня видел…

Я до боли в суставах выпрямил ладонь и резко, со всей силы послал ее в сторону Пызи. И сразу мне стало легко: старик отпустил ухо. Я отскочил и только тогда посмотрел на Пызю. Да, я попал именно туда, куда хотел: по ребрам правого бока. Ведь старик держал меня правой рукой, и бок у него был открыт… Пызя хватал ртом воздух.

— Что, словил? — сказал я, задыхаясь от ярости и обиды. — Будешь другой раз за ухо хватать… Это тебе не деньги считать… У-у, плесень… Пожалел тебя Чапаев, а надо было бы к стенке поставить, чтобы простых людей не грабил…

Пызя отдышался. С ненавистью посмотрел на меня. Сказал:

— Чапаева-то нет, а я жив…

— Помрешь скоро.

Солнце уже скрылось где-то за горизонтом. От забора, отгораживающего сад, протянулась широкая неровная тень. Пахло яблоками. Овчарка гремела цепью.

Я позвал Арика.

— А! — откликнулся он и выглянул с чердака.

— Слазь.

— А где Пызя?

— Слазь, тебе говорят. Не будет Пызи.

Арик послушно спустился на землю, спросил:

— Ты чего?

— Ничего. Пойдем к дяде Васе.

— Зачем? Поздно уже.

— Пойдем, дорогой скажу…

У дяди Васи была Киселиха. Увидела нас, улыбнулась как-то немножко виновато и ласково. И я узнал ту самую тетю Катю, которая когда-то угощала меня пирогами с капустой. Как она не походила на Киселиху — базарную торговку!

Тетя Катя на кухне мыла посуду. Большие руки ее, распаренные в горячей воде, ловко вертели тарелки и ложки. Дядя Вася сидел у стола и читал книгу. Увидел нас, зарокотал:

— А, воробьи пришли! Ну, проходите, гостями будете… Катя, приготовь-ка нам чайку!

— Не нужно, — покосившись на кухню, буркнул я, — мы с серьезным разговором пришли…

— Вот как… Что ж, давайте поговорим. Присаживайтесь поближе… Ну-с, слушаю…

Мне не понравилось это «ну-с». Прозвучало оно как-то не к месту и не в лад с моим настроением. И почему-то впервые я почувствовал себя здесь лишним. Когда мы шли сюда с Ариком, думал: вот придем и единым духом выложу обо всем, что произошло, а пришли, и у меня пропала охота говорить. Тетя Катя гремела тарелками, и этот звяк тоже был лишним — он мешал мне.

— Что же молчите-то? — спросил дядя Вася. — Так разговора у нас не получится.

Арик толкнул меня в бок:

— Говори.

Я взглянул на дядю Васю и отвернулся: глаза у него смеялись. Ну да, как тогда, до войны, когда он бегал с нами, пацанами… И это тоже было не в лад с моим настроением.

Дядя Вася полистал книгу, которую читал до нас. Повертел ее, захлопнул и показал нам.

— Читали?

«Чапаев» Фурманова! Еще бы не прочитать такую книгу! Я проглотил ее за одну ночь. Закрыл последнюю страницу на рассвете и не мог потом никак заснуть…

— Ясно, читали, — ответил я хмуро.

— А я еще раз решил перечитать… Приковылял сегодня в горком партии, зашел в библиотеку и попросил, чтобы мне отыскали ее… Да, я забыл сказать вам: на работу через недельку выхожу… На работу! — Дядя Вася подмигнул мне, будто хотел сказать: «Знай наших!» — и отложил книгу, погладив ее обложку большими руками.

Позвякивание тарелок на кухне прекратилось. В комнату вошла тетя Катя. Снимая фартук, сказала:

— Мешаю, наверно, я вам — не клеится у вас разговор. Пойду, у самой еще дел много.

Дядя Вася кивнул:

— Спасибо, соседка… Заходи.

— Зайду… Ну, до свидания, мальчишки…

Киселиха ушла, и тогда я заговорил-заговорил, преодолевая неясную тревогу и вместе с тем заново переживая все, что произошло у набитого деньгами сундучка. Дядя Вася хмурился, а когда я начал рассказывать о том, как Пызя крутил мне ухо и обещал открутить его напрочь, вдруг расхохотался, запрокинув голову назад. Прыснул Арик, а глядя на них, засмеялся и я. И стало мне сразу легко и просто, и дядя Вася опять стал для меня близким и доступным человеком — смех как будто стер ту незаметную, но порой очень ощутимую грань, которая отделяет мальчишек от взрослых, хотя они и являются друзьями.

Отсмеявшись и вытирая выступившие слезы, дядя Вася попросил:

— Ну, ну, рассказывайте дальше… И что же ты сделал?

Я рассказал. Помолчали. Лицо у дяди Васи было задумчивым, на лбу появились глубокие продольные складки. Арик накручивал кончик своего чубика на указательный палец.

— Что ж, — вздохнул дядя Вася. — Дело серьезное, может быть, даже серьезней, чем нам кажется. Я поговорю с кем следует… Вот выйду на работу и сразу же поговорю… На работу! Звучит, а? — И дядя Вася вдруг опять подмигнул мне веселым глазом.