Нарушенные клятвы

ГЛАВА 25

ЛАЙЛА

— Что ты делаешь?

Я вздрагиваю и поднимаю взгляд от клубка ниток. Ник прислоняется к проему между прихожей и моей спальней, на его губах играет веселая улыбка. Под глазами у него темные круги, но в остальном он выглядит так же, как и до отъезда.

Я делаю резкий и удивленный вдох.

— Ты вернулся.

Он кивает.

— Я вернулся.

Мы смотрим друг на друга несколько секунд, но кажется, что гораздо дольше.

— Твоя мама здесь.

— Я знаю. Она внизу, учит Лео играть в шахматы.

— Сегодня мы ездили в женский приют.

Что-то в выражении лица Ника подсказывает мне, что он уже знал это. Подтверждает, что он приложил к этому руку.

— Как это было?

— Это было здорово. Грустно, но здорово. Я помогала чистить картошку и гладить. У нескольких женщин завтра собеседование на работу. Одна из них не видела своих детей год. Они жили у ее сестры.

— Ты еще поедешь туда?

Я киваю.

— На следующей неделе. Если ты не против?

— Тебе не нужно мое разрешение, Лайла.

— Я знаю. — Я играю с нитью, избегая его взгляда.

— Для чего нужна все эти нитки?

— Лео нужна новая шапка.

— Возьми и купи.

— Я свяжу ее.

Ник приподнимает бровь. Чем дольше он стоит там, тем быстрее бьется мое сердце.

— Я уезжаю кое-куда сегодня вечером.

— Ох. Ладно. — Я продолжаю избегать его взгляда и распутываю узел, не желая, чтобы он увидел мое разочарование.

— Ты хочешь пойти со мной?

Мои руки все еще в нитках, и я вскидываю голову.

— Куда?

— На ужин. Вечеринку в честь помолвки.

Чтобы осознать это, требуется несколько секунд. Я не уверена, что шокирует больше — то, что Ник собирается на вечеринку в честь помолвки, или то, что он пригласил меня пойти.

— Эм… — Приглашение неожиданное, но это лишь часть того, почему я колеблюсь. Я хочу пойти и, честно говоря, я не привыкла потакать этим порывам.

Ник слегка улыбается.

— Увидимся завтра.

— Подожди. — Я встаю, сначала спотыкаясь о нитки, а затем ударяясь голенью о раму кровати. — Просто… — Я подхожу к тому месту, где остановился Ник. — А кто останется с Лео?

— Моя мама хочет побыть с ним.

Я не упускаю из виду выбор формулировки: «хочет» — это не «может» или «должна».

— Она хочет?

Он кивает.

Я вздыхаю.

— Хорошо. Я пойду. Во сколько мы выезжаем?

— Как только будешь готова. Просто спускайся вниз, хорошо?

Полагаю, это означает, что мы и так опаздываем.

— Ладно.

Ник улыбается и исчезает.

Я направляюсь в ванную, чтобы умыться. Впервые с тех пор, как мы приехали, я открываю косметичку, которую привезли вместе с остальными нашими вещами.

Раньше мой макияж состоял из небольшого количества консилера под глазами и быстро нанесенной туши. С тех пор как я здесь, он начинался и заканчивался толстым слоем увлажняющего крема для борьбы с пронизывающим холодом. Длительная процедура нанесения тонального крема, бронзера, румян, теней и подводки для глаз — большая редкость.

Это дает мне возможность сосредоточиться на чем-то другом, а не на неуверенности по поводу вечеринки, на которую мы идем.

Закончив с макияжем, я направляюсь к деревянному шкафу, который занимает половину стены. У меня есть одно платье. Это черное бархатное платье с поясом с кисточками, глубоким вырезом и короткими рукавами, которое я купила на распродаже во время рождественской вечеринки в Curtis Atrium два года назад. Это был последний раз, когда я его надевала, так что я рада, что оно все еще хорошо сидит на мне. У меня нет к нему колготок. Я просто надеваю пару черных туфель на каблуках и спускаюсь вниз.

Спускаясь по лестнице, я слышу голос Лео. Он что-то болтает, веселый и возбужденный. И я просто наслаждаюсь звуком, вместо того чтобы беспокоиться о последствиях того, что ему так нравится жить здесь.

Мир, в который вовлечен Ник, организация, которую он возглавляет, — это не то, что меня устраивает. Но это уже не так страшно и подавляюще, как было раньше. Мужчины, которые каждый день ездят со мной в школу Лео и обратно, пугают. Но они также придерживают для меня дверь и улыбаются Лео. И каждый из них рискует своей жизнью, чтобы защитить моего сына. Трудно этого не ценить. Не чувствовать дух товарищества, о котором говорил Ник, когда обсуждал причины, по которым люди предпочитают присягать Братве на всю жизнь.

Когда я вхожу в гостиную, я сразу же замечаю его. Лео подпрыгивает на диване напротив Веры, которая внимательно изучает черно-белую доску, лежащую между ними.

Ник прислоняется к стене у камина, изучая их двоих. Я наблюдаю, как он изучает их, замечая некоторые эмоции, которые он пытается скрыть. Он выглядит задумчивым и счастливым, стоя весь такой красивый и высокий в своем смокинге. Он полностью черный, и это тот цвет в котором он ходит все время. Но сегодня вечером в его внешности есть что-то, что напоминает мне о том, каково было просыпаться в пустой постели.

Через несколько секунд его взгляд встречается с моим.

Пока я жива, будь то годы или десятилетия, я никогда не забуду выражение лица Ника. Я никогда не забуду, какие чувства вызывает у меня то, как он смотрит на меня. Это врезается в мой разум, оставляя неизгладимый след.

Не думаю, что это имеет какое-то отношение к тому, как я одета. Он видел во мне гораздо больше, чем это платье.

Вожделение, очарование, облегчение, интерес, надежда и забота. Некоторых эмоции я понимаю, а некоторых не ожидала увидеть.

И это заставляет меня чувствовать, что мной дорожат. Ценят. Видят.

— Вау. Ты прекрасно выглядишь, мама.

Я отрываю взгляд от Ника, чтобы улыбнуться Лео.

— Спасибо, мой хороший.

Шаткими шагами я приближаюсь к шахматной доске. Давненько я не ходила на каблуках.

— Ты учишься играть в шахматы?

— Да. — Лео сияет. — Бабушка учит меня.

— Я еще слишком молода для слова «бабушка», — заявляет Вера, передвигая пешку.

Но я замечаю, что она не говорит Лео перестать называть ее так, и он, кажется, ничуть не смущен.

— Ты сказала, что на английском

— Я так и сказала, — отвечает Вера. — Твой ход, vnuk.

— Нам пора идти, — говорит Ник.

Мой пульс замирает, а затем учащается при звуке его голоса.

Глупо, — говорю я своему сердцу.

Я наклоняюсь и целую Лео в макушку.

— Веди себя хорошо. Увидимся утром.

Лео кивает, сосредоточившись на доске.

— Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, папа.

Две фразы, которые я никогда не думала, что услышу от своего сына.

Ник наклоняется, чтобы что-то прошептать Лео. Что бы это ни было, это заставляет его улыбнуться. Он выпрямляется и что-то говорит Вере, громче. Но этот обмен фразами происходит на русском, так что я снова понятия не имею, о чем идет речь.

Я слегка улыбаюсь Вере, прежде чем выйти из гостиной. Она не отвечает мне тем же, но и не хмурится, что я бы назвала прогрессом.

Горничная ждет меня с пальто в прихожей. Я надеваю его и благодарю ее, прежде чем выйти на холод. Ветер щиплет мои голые ноги, жестокий, не имеющий вообще никаких преград. К счастью, нас ждет машина, выхлопные газы вырываются сзади в пустоту ночного воздуха.

Я устраиваюсь на пассажирском сиденье, пока Ник регулирует водительское. А потом мы несемся прочь от поместья к главным воротам.

— Кто обручился?

— Леонид Беляев.

— Он работает на тебя?

— Да.

— Я бы не стала приглашать своего босса на вечеринку.

В полутемной машине трудно сказать, но мне кажется, Ник улыбается.

— Сомневаюсь, что он ожидает моего появления.

— Тогда зачем мы туда едем?

— Ты сказала, что тебе скучно.

— Мне показалось, что ты собирался ехать без меня.

— Я солгал. — Ник опускает стекло, чтобы поговорить с охранником у ворот.

Металлическая дверь открывается, и мы снова трогаемся в путь, проносясь по темным дорогам.

Я должна спросить его, как прошли дела в Филадельфии. Безопасно ли возвращаться, когда разберутся с Дмитрием. Но вместо этого я говорю:

— Как твоя мама назвала Лео? Вр-ник?

— Vnuk?

— Верно. Что это значит?

Ник колеблется, прежде чем ответить.

— Внук. Это значит «внук».

Я сглатываю.

— Оу.

Через несколько минут мы подъезжаем к каменному дому. Он не такой большой, как поместье Ника, но все равно впечатляет. Ник выходит из машины первым. Люди в форме уже заполонили машину, буквально падая на колени в попытке помочь Нику.

Я бы отнесла Ника к категории уверенных, но не наглых мужчин. Не уверена, что его эго не достигает размеров России, когда он видит благоговение на лицах дюжины мужчин. Возможно, это часть традиционного уважения к пахану. И я предвзята. Но я думаю, что это влияние Ника. То, как он себя ведет, делает его человеком, с которым хочется быть рядом.

Он в игнорирует людей, бросая ключи одному парню со шквалом ругательств на русском, я полагаю, это предупреждение не повредить машину. Но затем он оказывается рядом со мной, кладет руку мне на поясницу. Каким-то образом этого легкого прикосновения оказывается достаточно, чтобы согреть все мое тело, несмотря на мороз.

— Жаль, что никто еще не заметил, что ты здесь, — говорю я, пока мы идем к входной двери.

Звук смеха Ника доносится до меня, когда я с каждым шагом обретаю уверенность в своих каблуках. Гладкий бархат трется о мою кожу, когда я иду, как ласковый любовник.

При нашем приближении, словно по сигналу, открывается входная дверь. Доносятся музыка и голоса.

— Держись поближе ко мне.

Я поднимаю взгляд на Ника. Теперь в выражении его лица нет и следа веселья. Я смотрю на другую его версию, более грубую и безжалостную, чем мужчина, который оставляет следы поцелуев на моей коже и шепчет грязные слова. Который учит Лео карточным играм и играет с ним в парке.

Он ведет меня через парадную дверь в помещение, которое по сути является бальным залом. Бальный зал, битком набитый мужчинами в смокингах и женщинами, увешанными драгоценностями в дополнение к своим маскарадным платьям.

Ни один человек не пропускает появление Ника.

Наступает ощутимая тишина, которая отражается даже от живой музыки, играющей в углу. Такое ощущение, что на нас направлен невидимый прожектор, горячий и яркий.

Я остаюсь рядом с ним, как и просил Ник. Я могу сказать это каждый раз, когда он представляет или упоминает меня. Глаза того, с кем он разговаривает, устремлены в мою сторону, оценивающие и часто сбитые с толку. Лица женщин наполнены похотью, а мужчин — ревностью.

Весь разговор ведется на русском. Я развлекаю себя тем, что наблюдаю за людьми — наблюдаю, как быстрый поток речи течет мимо, как река, в которой я не могу искупаться, потягиваю шампанское из бокалов, которые разносят вокруг.

В конце концов, я отхожу в туалет. Он находится рядом с бальным залом, к нему легко добраться, и он такой же показной. Здесь нет ничего темного и старого. Ванная комната отделана мрамором и кремовой плиткой, сверкающей до ослепительной яркости.

Я мою руки, когда в туалет заходит миниатюрная блондинка. Я изучаю ее в зеркале. Ее макушка едва достигает моего плеча. Все в ней нежное и кукольное, вплоть до прилизанной прически и шелкового платья. Вместо того чтобы зайти в одну из кабинок, она просто проходит мимо них, проверяя каждую дверь, чтобы убедиться, что там никого нет и они пусты.

Дурное предчувствие скручивается у меня в животе, пока я продолжаю наблюдать за ней в зеркале. Я закрываю кран и вытираю руки одним из модных полотенец.

Она поворачивается и медленно приближается ко мне, как к раненому животному. Затем шепчет что-то так тихо, что я сомневаюсь, что поняла бы это, даже если бы это был английский.

Я поднимаю и опускаю плечо.

— Я не понимаю.

Блондинка делает глубокий вдох. Бросает встревоженный взгляд на дверь.

— Он жесток? — спрашивает она чуть громче, чем раньше. Я едва улавливаю слова, прежде чем они уносятся прочь, как листья, танцующие на ветру.

Я смотрю на нее в замешательстве.

— Жесток? Кто?

— Николай Морозов. Мой отец хочет поженить нас, и истории, которые я слышала… — Ее голос замолкает, как будто она слишком напугана, чтобы продолжать.

Я в ужасе совсем по другой причине.

Потому что я смотрю на эту девушку — эту девушку, которая, как я теперь понимаю, и есть девятнадцатилетняя девушка, о которой упоминал Ник, — которая выглядит испуганной, одинокой и отчаявшейся, и я ревную.

Я завидую.

Судьба, которой она так боится? Выйти замуж за Ника?

Это то, чего я хочу для себя и никогда не получу. Я не часть этого мира и не хочу им быть.

Но я хочу быть с Ником.

И при взгляде на женщину, которая, вероятно, станет его женой, у которой будут дети, которых он будет держать на руках младенцами и проводить ночи рядом с ним, меня тошнит.

Или ударить кого-нибудь.

Или и то, и другое.

Я обретаю дар речи.

— Он не жесток.

Это все, что я ей говорю, и это немного. Отсутствие жестокости не делает человека хорошим человеком.

Но, кажется, этого достаточно. Облегчение смягчает озабоченные черты ее лица, делая его еще более сияющим. А меня еще больше злит.

— Спасибо. — Ее пылкий от благодарности ответ заставляет меня чувствовать себя еще хуже из-за моих уродливых мыслей.

Я успеваю только кивнуть, прежде чем она вылетает из туалета так же грациозно, как и появилась.

Я понимаю, что она загнала меня в угол. Она наблюдала за мной и последовала за мной сюда.

Мне не нравится это ощущение, но я ни черта не могу с этим поделать. Я выхожу из туалета до того, как кто-нибудь еще войдет, сопротивляясь желанию оглядеться в поисках изящной блондинки.

Когда я замечаю Ника, он уже смотрит на меня.

Я беру еще один бокал шампанского у проходящего мимо официанта и выпиваю большую часть шипучки одним глотком, раздраженная отсутствием другого выхода. Я осматриваю танцпол, установленный в центре зала. Все пары соблюдают вежливую дистанцию, большинство из них обмениваются неловкими улыбками. Мне становится грустно. Похоже, быть свидетелем любви, особенно романтической, — большая редкость.

И тут Ник оказывается рядом со мной.

— Все в порядке? — Спрашивает он, впервые с тех пор, как мы приехали, по-английски.

— Не хочешь потанцевать? — спросил я

Его брови хмурятся, выражение лица напряженное, когда он изучает меня.

Я закатываю глаза.

— Неважно. Здесь есть еда…

Он хватает меня за руку и тянет к танцполу, едва давая мне время избавиться от бокала.

Ник никогда не относился ко мне так, будто я могу разбиться, и я ненавижу то, как сильно мне это нравится. Большинство людей, кажется, считают меня хрупкой, что всегда казалось близким родственником жалости. Может быть, я мать-одиночка и бедная, но я думаю, что это сделало меня жестче, а не слабее.

Люди пялятся, когда мы присоединяемся к небольшой группе на танцполе, но я выпила достаточно шампанского, чтобы меня это не волновало.

— Я познакомилась с твоей невестой, — говорю я ему после двух кругов.

Рука Ника крепче сжимает мою.

— Она не моя невеста. Еще ничего не решено.

— Она в ужасе.

— Полагаю, вы тогда прекрасно поладили.

— Я тебя не боюсь.

— Конечно. — В его тоне есть что-то язвительное, в словах, которые колеблются где-то между утверждением и вопросом.

Я вздергиваю подбородок.

— Нет, не боюсь.

Я серьезно. Я не боюсь Ника. Я знаю, что он никогда не причинил бы мне вред физический.

Эмоциональные шрамы — другое дело. Я боюсь за его жизнь, за ситуацию, в которой оказалась, просто из-за вечеринки братства.

— Не забудь о моих грязных руках.

— Мне не следовало этого говорить, Ник. Прости.

На его лице появляется удивление, затем раздражение.

— Не извиняйся, Лайла. За что угодно, но особенно за это.

— Ты убил убийцу, а не невинного человека. Не мне судить тебя за это.

Губы Ника кривятся в ухмылке.

— Я думал, ты атеистка.

— Да. Я не говорю о Боге, о том, что кто-то будет судить тебя. — Я делаю глубокий вдох. — Только то, что это было не мое дело.

Я не оглашаю истинную причину, по которой я это сказала. Я хотела, чтобы Ник прикоснулся ко мне той ночью. Мысль о том, что его руки были покрыты кровью несколькими секундами ранее, меня не беспокоила, и осознание того, что это меня не беспокоило, привело в ужас. Потому что, если бы я не смогла отвергнуть его в такой экстремальный момент — наглядный пример того, почему у нас никогда бы не получилось, — все остальное превратилось бы в зыбучий песок.

И вот я здесь, утопаю в своих сомнениях.

— Ты хорошо танцуешь. — Я говорю это, чтобы отвлечься.

Ник смотрит на меня, прежде чем ответить, давая понять, что понимает это. Вот в чем проблема — он всегда замечает слишком много. Видит то, чего не видят большинство людей.

— Я хорош во многих вещах, — наконец отвечает он.

Я закатываю глаза.

— Как нескромно.

Легкая улыбка играет на губах Ника.

— Моя мама любила танцевать. Она была балериной. После того, как она вышла замуж за моего отца, она перестала выступать. Но иногда я видел, как она танцует, когда моего отца не было рядом.

— Ему не нравилось, как она танцует?

— Он не видел никакого смысла в искусстве.

— Какое печальное мировоззрение, — тихо говорю я.

— Ты права. Так и есть.

— Значит, танцы напоминают тебе о твоей матери?

— Они напоминают мне уроки этикета, которые моя мать навязывала нам, чтобы компенсировать разочарование от отсутствия дочери.

— Значит ли это, что ты не любишь танцевать?

Ник — это загадка. Чтобы понять его надо попытаться собрать кусочки воедино, а не просто судить по известным мне фактам.

— Я ненавижу их, — отвечает он. Затем его руки напрягаются.

Я чувствую, как напрягаются сухожилия на его предплечьях сквозь тонкий материал моего платья, и невольно вздрагиваю.

— Тебе холодно?

— Нет. — Мой ответ приходит без раздумий.

Я чувствую, как он напрягается, когда замечает мой ответ.

— Мне не противно танцевать с тобой, — говорит он, опуская взгляд, чтобы я могла видеть искренность в его взгляде.

Я делаю глубокий вдох, наполняя свои легкие кислородом, я надеюсь, что это прогонит все, что я пытаюсь игнорировать.

— Не говори со мной так, — шепчу я.

Мы находимся посреди переполненной комнаты, но такое чувство, что мир сузился до нас двоих и никого больше.

Нежность на лице Ника тает, сменяясь собранностью.

— Тогда не задавай вопросов. Я же сказал тебе, что никогда тебе не солгу.

Остаток танца мы проводим в тишине. Когда он заканчивается, Ник разворачивается и направляется к бару.

Мне хочется крикнуть ему в спину. Спросить его, почему он все так усложняет. Почему он говорит прекрасные вещи, но возвращается домой весь в крови. Почему он злодей и принц в моей сказке.