Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

- Раз! Еще раз!.. — в голове звенит от резких, сливающихся в дребезжащий гул, коротких, с оттяжкой, ударов кувалды по листовому металлу. — Дзень-бум, дзень-бум…

— Да не по листу, не по листу — по заклепке надо бить, дурья башка! Этак ты, без сноровки, каждый раз себе по пальцам… Гляди, как я.

Поздно!

Острая боль мгновенно пронизывает Митю от пяток до глаз, и слезы катятся по щекам. Лишь указательный палец на левой руке ничегошеньки не ощущает. Белый, как у мертвеца. Только из-под синеющего ногтя бежит кровь.

Митя бросает кувалду и вскрикивает. Но цеховой пролет ухает и звенит так, что хоть благим матом вопи, никто не услышит и не разберет, отчего это зашелся человек.

Ванюша Забелин вытаскивает из кармана телогрейки тряпицу, окунает ее в жбан с машинным маслом и быстро обкручивает Митин палец:

— Эх ты, третий уже изуродовал за неделю! Говорил же: учись! Вот так перехвати заклепку, так — бей…

Митя отмахивается здоровой, но зудящей от веса кувалды рукой, молча отходит к жаровне с раскаленными добела заклепками.

Попробуй-ка подхвати клещами горячую заклепку, просунь ее в высверленное в металлическом листе отверстие, ловко поддержи и двумя-тремя ударами, как другие, как Ваня, закрепи ее намертво. Заклепка — огонь, броня — прикоснешься и от холода оставишь кожу…

— Подходи, присаживайся, гимназер! Вишь, как жаровня шипит? Счас на ней сало будем жарить! Гы-гы-гы… — мужик в обвислом треухе лениво перебирает на жаровне огромными железными щипцами ненавистные заклепки, хохочет. На руках у него брезентовые рукавицы. Снимает их, аккуратно засовывает за пояс, вытаскивает из кармана тряпицу, в которой и впрямь шматок сала. Обстругивает деревянный пруток, нанизывает на него кусок с розовыми прожилками. — Своего нет? Ну, тогда погляди, как другие едят. Гы-гы… Выменял бы на табачок или на что еще у команды бронепоезда. У них армейский паек, это нас, заводских, уже который месяц держат на пище святого Антопия. Так что, если о себе не подумаешь, враз ноги протянешь. Гы…

Подходит отец Ванюши, Климентий Петрович, неторопливо свертывает самокрутку:

— Отдал бы парню рукавицы, если сам от работы бежишь. Видишь, изуродовался он.

— «Гы… Рукавицы! Рукавицы — вещь. Вот пойди к Когтеву в кладовку — нет их! Ничего нынче в заводе нема — ни струмента, ни угля с нефтью. Вишь, цех, как ледник, а то лучше, как склеп — ложись и свечу в руки… А вы: «Работа, работа…» Рабочий человек тогда берет молоток или становится к станку, когда знает, что вечером брюхо набьет. А вы придумали — задарма… Нашли дураков, гы-гы, которые себе пальцы поотшибали. Вон батю его спроси: который день мартены стоят, а он и лопатой не ворохнет. Обер-мастер, Николай Федорыч Медведев, он за так, как вы, работать не станет.

— Чего плетешь, Сыч? — появился Ванюша. — В сталелитейке такие, как ты, забастовали, не хотят в праздники смены стоять.

Митя на миг забыл о боли — такое зло взяло. В газете, в «Брянском рабочем», недавно напечатано письмо сталеваров, которое и Митин отец подписал: наступила зима, надо переходить на беспрерывный режим, а некоторые считают, что как суббота, воскресенье и христовы праздники — гаси все печи. Подсчитано же: на растопку каждого мартена зимой требуется сто пятьдесят пудов нефти. В месяц, если сложить все простои, вытянет и на все две тысячи пудов! А нефти — в обрез, на заводском дворе пустые цистерны. Митя все эти цифры сам перепроверил как конторщик цеха. А тут Сыч такую напраслину возводит.

Забелин и другие рабочие согласно закивали!

— В газетке все правильно.

— К сознательности обер-мастер Медведев лодырей и хапуг призывал. Так и пропечатано: «Что вы ответите рабочим завода?»

Сыч вытер ладонью лоснящиеся от сала губы, дожевал, отчего кадык противно задвигался на тонкой, как у гуся, шее:

— Значит, говорите, к ответу? Дихтатура? Кто не работает, тот не ест? Гы… Ан не выходит, как большевики обещали! Я вот не работаю, а ем…

— Контра он! — выкрикнул Ванюша. — Наша рабочая диктатура и должна таких, как гниду… Чего мы его слушаем? На тачку его — и вон из цеха.

— Не любишь правду? — плутовские глаза Сыча скользнули по коренастой фигуре Ванюши и метнулись в сторону. — От правды никуда не убежишь! А разве это не правда: был завод — и нет его. Кончился.

Митин разбитый палец опять заныл — хоть кричи навзрыд! Он и выкрикнул, чтобы заглушить боль:

— Так завод акционеры останавливают да вот такие, как вы… Только сознательные рабочие не отступились.

Сыч с ухмылочкой:

— Вижу. — Кивнул он на перевязанную руку Мити. — В кровь расшибемся, а своего добьемся…

— Ты рабочую кровь не трожь, — метнул острый взгляд из-под седых кустистых бровей старший Забелин. — Где ты сам был, когда весь завод в ноябре поднялся на генерала Корнилова, который в Быхове из тюрьмы бежал? Под станцией Унеча или возле Гуты? Что-то не приметил я тебя там. Александра Медведева помню в засаде против текинского корниловского полка. И Шоханова с Ивановым на нашем бронепоезде видел аккурат вот на таком, который сейчас ладим. И кровь рабочую видел. Сколько мы тогда в Вежицу и Брянск привезли наших братьев рабочих побитыми да ранеными? А вот теперь мой старший, Мишка, на нашем бронепоезде против германцев пойдет…

Слова Климентия Петровича заставили Митю вспомнить о том, что и сейчас на заводе тоже началась запись добровольцев. Теперь — против германских войск, которые уже взяли Ригу и катят по белорусской и украинской земле опять к той же Унече. А от нее до Бежицы и Брянска — всего каких-нибудь семь десятков верст!

Запись тут же, в сборочном цехе. На трех канавах, где каждый день собирались еще недавно три паровоза, стоят платформы и уже готовый локомотив. Ходят над ними два огромных мостовых крана, каждый из которых может легко подцепить и поднять вверх собранный паровоз, и опускают уже клепаные броневые листы. Этими листами и обшиваются платформы. И еще крапы подтягивают пушки, пулеметы.

Если взглянуть на все это с высоты, из цеховой конторы, куда ведут крутые металлические лесенки-стремянки, паровоз и платформы — как игрушечные, а люди, копошащиеся вокруг, точно лилипуты с иллюстраций к книге Свифта.

За столом в цеховой конторе высокий латыш в длинной кавалерийской шипели молча рассматривает партийные билеты, потому что многие добровольцы — из большевиков. Латыш что-то записывает в свою книжечку. Говорит мало, всего два-три слова за весь разговор: «Хорошо. Сообщим…»

Фамилия латыша Алкснис, зовут Яков Иванович. Он бывший прапорщик, недавно направлен в Брянск.

Митя только вознамерился подняться в контору, как Алкснис, а за ним Фокин спустились вниз.

Рабочие сгрудились вокруг паровоза с платформами. Игнатий Иванович приподнялся на несколько ступенек и произнес:

— Известно стало: от Новозыбкова по направлению к Бежице и Брянску двинулся германский бронепоезд. До него сейчас — сто верст. Красногвардейские отряды не пускают его вперед. Но красным бойцам должны помочь вы — рабочие. Не позже чем сегодня ночью навстречу германскому железному чудовищу должен двинуться наш бронированный исполин. Верю, что вы справитесь с делом, порученным вам рабоче-крестьянским правительством…

Толпа одобрительно откликнулась: «Сделаем!» Фокин приподнял руку:

— Германский бронепоезд носит название «Граф Бисмарк». Значит, снова на нас надвигается сила с их превосходительствами и прочими титулами, которую мы у себя уже сбросили. Что же мы напишем на нашей броне?

— «Бронепоезд имени Брянского совдепа номер один», — выкрикнул кто-то.

— Можно и так, — заметил Фокин. — Но чтобы было понятно германским рабочим, против кого мы обращаем свой удар, выведем рядом еще и такие слова: «Мир — хижинам, война — дворцам!» У нас с германскими рабочими и крестьянами один враг — буржуазия. Пусть они знают, что мы протягиваем руку пролетариям всех стран и даем смертельный отпор капиталистам, которые пошли на нас войной. И пусть по нашему примеру и на германской земле запылает пожар рабоче-крестьянской революции!..

Митя чуть повернул голову и увидел рядом с Алкснисом Володьку Швецова.

На Володьке — папаха, шинель и на боку — шашка.

— Ты? И тоже в бой? — только и сумел вымолвить. — А как же мне, к кому надо, чтоб взяли?

Володька глазами показал — вот, к Алкснису.

Митя только рукой махнул — были у этого Алксниса с Ванюшкой Забелиным. От ворот поворот! И Шура, как услышал, не стал даже на эту тему разговаривать: еще придет нора, а теперь они и здесь, в рабочей милиции, нужны и в заводе. Не последний, мол, бронепоезд ладим. Да и вообще завод на ноги ставить — потяжелее иного сражения!..