ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Под крышей приземистого кирпичного здания надпись: «Станция Унеча Московско-Брянской железной дороги».

Выйдя из вагона, Игнат и Бубнов обогнули со своими спутниками станционные строения и оказались на широкой площади.

Вокруг стояли возы, запряженные волами, сновали мужики в зипунах, свитках и шароварах, заправленных в облепленные грязью сапоги, раздавался гогот гусей, кудахтанье кур и поросячий визг. А за пестрым и громким базаром, предлагавшим прямо с колес молоко, варенец, творог и разнообразную живность, виднелись жилые постройки. Они, как и рынок, тоже были и на русский и на украинский манер — серые избы и белостенные хатки.

Зазывные выкрики, людской гвалт и разноголосица четвероногих, казалось, свидетельствовали о бойкой торговле. Но чем дальше углублялся Игнат в толпу, тем очевиднее становилось для него: цены так бешено, зверски «кусались», что к товарам почти никто не подходил.

Где-то в толпе послышалось гнусавое пение, а затем тонкий мальчишеский голос:

— Подайте, кто скольки може, незрячему и убогому… За оборванным пацаном, положив ему руку на плечо, шел, запрокинув вверх голову, с бельмами на глазах, худой и согбенный старик. Из его горла раздавалось хриплое, со слезой пение.

— С той, украинской стороны, — показал к югу Андрей Сергеевич. — Там и убогих, и нищих уйма. И сюда потянулись — надо же чем-то жить… А вот и возы оттуда. Вдруг удастся хоть что-то продать. Съестного у них пет, предлагают, как видишь, плоды рук своих…

На двух возах — горшки, кувшины и даже детские глиняные свистульки. Видно, слезно уговаривали, чтобы их пропустили. Но чем разживутся здесь бедняки, когда у всех на базаре на уме одно, как самому прокормиться?..

— Однако многие пробираются не просто с протянутой рукой, — возразил Игнат. — В Брянске Медведев каждый день вылавливает жулье то с пудами сахара и масла, то с целыми мешками денег. Явные спекулянты. И знаешь, Андрей, когда объявляем в газете о том, что арестован мешочник, кое-кто не верит, что это лихоимец, говорят: знать, там рай, чего хочешь — от пуза…

— Насмотрелся я на тот рай: нет такого бедняцкого двора, откуда бы не увели последнюю корову или лошадь, — Андрей шагал рядом, подняв воротник шинели, низко надвинув козырек фуражки. Лицо его посерело, осунулось с тех пор, как всего месяц назад они встречались последний раз в Орле.

Судьба распорядилась так, что вот уже более полутора лет, с апреля семнадцатого, Бубнов и Фокин надолго не исчезали из поля зрения друг друга и давно уже перешли на «ты». Избранные на первой же конференции членами Московского областного бюро партии большевиков, они постоянно встречались на заседаниях бюро и пленумов, вместе обсуждали самые острые вопросы жизни Центрального промышленного района, подчас жарко спорили, даже расходились во мнениях и снова приходили к единодушию и пониманию.

Лишь на короткое время, после Шестого съезда партии, когда Бубнов был избран членом ЦК и стал одним из организаторов подготовки вооруженного восстания, жизнь развела их. Но снова они увиделись зимой, в самом конце семнадцатого и начале восемнадцатого, а с весны и лета, когда Бубнову были поручены дела Украины и Орел стал на какое-то время местом пребывания представителей, украинского Советского правительства, встречи их участились.

Игнат регулярно, как председатель губернского бюро РКП (б), наезжал в Орел, но постоянно в качестве председателя исполкома Брянского Совета находился в Брянске. Город этот, по статусу уездный, тем не менее оказался политическим, военным и даже своеобразным административным центром целого большого региона. Здесь с февраля восемнадцатого года разместился штаб Западного революционного фронта, и Брянскому приграничному району были подчинены Орел, все уезды Орловской губернии и северо-западные Черниговской, которые не успели оккупировать германские войска. К Брянску тяготели также Людиново и Жиздра Калужской губернии.

По сути дела, сложилась новая своеобразная губерния, и Брянск стал ее центром. Не случайно Брянскому совнархозу, ЧК, продкому были присвоены губернские права, и Игнат настоятельно ставил вопрос об организации Брянской губернии. Он сделал для этого очень много, и 1 апреля 1920 года постановлением СНК, подписанным Лениным, Брянская губерния была создана.

Однако в восемнадцатом Брянск официально пребывал еще в разряде уездных. Потому летом и стал вопрос о переводе Фокина как председателя губернского партийного бюро в Орел. Но брянские большевики выразили решительный протест: «Брянский район с уходом Фокина остается без головы, — записали они в своем постановлении. — Просить для блага революционной социалистической России об оставлении т. Фокина в Брянске, чтобы продолжать ту созидательную работу, которую он вел до сих пор».

Игнат и сам не мог уехать из Брянского района. Как и зимой в Питере, он не стремился ни к каким новым должностям, как бы ни были они высоки. Посему этой осенью, когда проходила вторая Орловская губернская конференция, он уступил свой пост председателя губернского бюро и возглавил Брянскую уездную партийную организацию.

С конца февраля, как только было объявлено о формировании Красной Армии, Брянск стал одним из важных центров создания регулярных частей.

Пролетарская Бежица, Брянский арсенал, заводские Людапово, Дятьково, Паровозная и Стеклянная Радицы послали в Красную Армию лучших своих людей.

Бронепоезд имени Брянского совдепа, построенный в Бежице, первым отправился на фронт. Приняли решение о создании Первого Брянского советского полка, Железного полка защиты пролетарской революции, Третьего советского полка, Первого Карачевского кавалерийского полка, пулеметной команды, двух артбатарей…

Каждому соединению Красной Армии, создаваемому в районе, Игнат уделял самое пристальное внимание: рекомендовал в них лучших большевиков с заводов, заботился о снаряжении и вооружении, неустанно выступал на красноармейских митингах.

С особым чувством напутствовал он бойцов Первого имени товарища Ленина революционного полка, созданного из бывших партизанских отрядов, заслонивших собою в феврале путь германским войскам к Брянску.

В самом начале августа ленинский полк спешно, по личному распоряжению Владимира Ильича, был погружен в железнодорожные составы и направлен через Брянск, Саратов и Астрахань на помощь Бакинской коммуне.

Сколько воинских частей, сформированных в районе Брянска, проводил на фронт Игнат! Но бойцов, направлявшихся в Баку, напутствовал с непередаваемым волнением.

Обращая к ним на вокзале слова о защите революции, Игнат как бы видел перед собой лицо Алеши Джапаридзе — председателя Бакинского Совета. Это на помощь Алеше, на помощь азербайджанскому пролетариату спешил ленинский полк.

Красноармейцы только начинали свое передвижение в вагонах, а впереди них, по проводам, уже летела телеграмма: «Саратов военкому Антонову, Царицын Минину, копия Царицын Сталину, копия Балашов Подвойскому. Полк имени Ленина следует на Баку. Примите срочные меры к быстрому продвижению. За всякую задержку будете подлежать строгой ответственности. О времени прибытия и отбытия срочно уведомьте оперативный отдел Наркомвоена. Ленин».

Казалось, сделано было невозможное. По всем железным дорогам страны по распоряжению вождя перед полком открывались семафоры. Дни были спрессованы в часы, часы в минуты. Но этих-то часов и не случилось в запасе, как нередко происходило в те дни.

В Астрахани полк уже грузился на суда, чтобы плыть по Каспию в Баку, когда пришло известие о том, что Бакинская коммуна пала. Вражеские пули оборвали жизнь бакинских комиссаров.

И все-таки ленинский полк выполнил свой революционный долг. Вместе с рабочими Астрахани и моряками Каспийской флотилии красноармейцы, посланные из Брянска, разгромили выступление астраханских белогвардейцев.

В Москву, Ленину, была направлена телеграмма: «Белогвардейский мятеж подавлен при участии полка Вашего имени».

Миновал всего лишь один месяц, и снова под стенами пролетарского Брянска должен был собирать свои силы полк Красной Армии, теперь уже для помощи соседней Украине.

Несколько дней назад, 22 сентября 1918 года, Бубнов подписал приказ о формировании украинских советских дивизий. На основании приказа Третий имени Ивана Богуна полк Первой дивизии должен был создаваться в районе Унеча — Брянск.

Фокин знал, что последние недели Андрею Сергеевичу достались особенно тяжело. Он объездил и обошел пешком вдоль демаркационной линии все пограничные уезды Курской и Орловской губерний, встречался с повстанцами и беженцами, бойцами партизанских отрядов, чтобы подготовить организацию воинских частей и соединений, которым рано или поздно надо было освобождать Украину.

Несколько раз Бубнов нелегально переходил границу, чтобы встретиться с коммунистами-подпольщиками, своими глазами видел, как грабили братский украинский народ оккупанты. Составами были забиты все железнодорожные узлы — это отправлялись в Германию пшеница, сало, мясо, увозился крупный рогатый скот. Коммунистическая партия большевиков Украины находилась в подполье, за связь с нею грозили тюрьма и расстрел. За малейшее неповиновение оккупационным властям и националистам пороли нагайками мужчин, женщин, стариков и детей.

Да, проникали с той стороны спекулянты и мародеры, сеяли слухи о райской якобы жизни под германским сапогом. В свою очередь из губерний Центральной России к гайдамакам и кайзеровским баронам стремились бывшие графы и князья, царские генералы и офицеры. Но сотни и тысячи беженцев из Киева и Чернигова, из местечек и хуторов несли свои слезы и горе русским братьям, с которыми их разделила судьба, просили дать им в руки оружие, чтобы сражаться с притеснителями.

Шагая сейчас по улице Унечи, Бубнов взволнованно рассказывал Игнату о том, как всего несколько дней назад на курской земле, под Суджей, он встретился с партизанами, которые с боями прошли из-под самого Киева, из Таращи.

Вдоль железнодорожного полотна, сразу за рыночной площадью, тянулся длинный ряд бараков. А перед ними, утоптанный множеством ног, расстилался широкий учебный плац, откуда доносился лязг воинского снаряжения, отрывистые крики команд. По этим четким командам люди рассыпались из строя и снова заскакивали в ряды, пускались бегом или замирали в колоннах.

Уже поравнявшись с краем плаца, Игнат увидел, что те, кто составляли строй, были одеты не в красноармейскую форму, а кто во что — в крестьянские армяки и зипуны, летние пальтишки, пиджаки, куртки, хорошо, если по грянувшей уже осенней непогоде на ком-то был ватник или шинель.

Среднего роста, сухощавый, с небольшой бородкой, одетый в кожанку, перехваченную ремнями портупеи, очень молодой на вид командир завершил построение в направился к голове колонны.

— У кого на Украине сожженная хата? Шаг вперед! — выкрикнул он. При этом юношеское лицо его слегка побледнело. — У кого немцы и гайдамаки расстреляли отца и мать, брата и сестру? Есть такие? Шаг вперед!.. Вот что я вам скажу. Обмундирования пока у нас нет, за самоволку — расстрел, винтовки многим придется доставать в бою. Подумайте еще раз, прежде чем стать бойцами красного полка имени борца за свободную Украину Ивана Богуна. Я, командир полка Николай Щорс, никого не неволю.

Он распустил строй и, увидев Бубнова и его спутников, пошел к ним навстречу. Но неожиданно остановился у группы красноармейцев, которые только что закончили упражнения по штыковому бою и отдыхали. Посыльный раздавал им газеты. Лишь двое из сорока человек тут же уставились в газетный текст. Остальные сложили газету гармошкой — для курева, сунули в карман.

Щорс спросил:

— Грамотные есть?

Отозвались четверо — два совсем молодых хлопца и двое пожилых, по шинелям видно, из солдат, старослужащие.

Командир подошел к молодым:

— Газету читали?

— Сегодня еще не успели, — неловко замялся один, понимая, что врать нельзя, и опустил голову: — Вчера и завчора читал. — И поднял глаза, встретился с немигающим взглядом Щорса: — Забыл, о чем там сообщалось…

— Забыл? — Щорс отошел на несколько шагов, потом легко, изящно повернулся к стоявшим навытяжку: — Сегодня всю газету прочесть, а завтра мне рассказать. Ясно?

— Чего это он так въедливо? Никак измываться надумал, — раздалось сзади едва слышно. — Недаром говорили: бывший офицер, золотопогонник…

Щорс быстрым шагом вернулся к полуроте:

— Если кто хочет узнать обо мне, скажу: я подпоручик бывшей царской армии, но погоны заработал горбом, учебой. Батька мой — железнодорожник, рабочий. И я получил офицерское звание, чтобы уметь грамотно бить немцев и гайдамаков, наших врагов и насильников. И потому требую от каждого, кто встал под знамена нашего полка, такого же прилежания в военной учебе и высокой сознательности. Вы видели германскую армию? Что скажете — разгильдяи там, вольница в их рядах? То-то. Так вот: чтобы побить такое войско, нам самим надо установить у себя железную дисциплину. А кто не согласен, того не держу…

Гости уже были совсем рядом, и Щорс, оборвав разговор, обернулся к Бубнову и поднес руку к козырьку.

— Строевые занятия и одновременно урок политграмоты? — улыбнулся Андрей Сергеевич, выслушав его рапорт.

— Стремление подготовить сознательного бойца регулярной Красной Армии, — произнес Виноградов, протягивая руку Щорсу. — Ну, здорово, Микола!

— Иван, ты? А я слышу: комиссар Западного фронта — Виноградов. Выходит, о тебе речь… Ну, здорово, кум!

Игнат, подавая руку Щорсу, кивком показал на Ивана Максимовича:

— Оказывается, уже породнились?

— То как же! — ответил Щорс. — Вот и еще один побратим, Яков Иванович, — протянул руку Алкснису. — Зимой, в феврале, как раз здесь, под Унечей, встречали «Графа Бисмарка». Ну а теперь снова, получается, вместе.

— Да куда ж денешься, если кумовьями стали! Или «кумами», как по-русски и по-украински? — переспросил Алкснис — Думаю, придет пора — тут поднажмем, а потом вместе пойдем освобождать мою Ригу.

— Не стоит заглядывать так далеко, — улыбнулся Игнат. — Пока на очереди — мой Киев.

— Земляки? — обрадовался Щорс.

— Родился и жил там мальчонкой, — ответил Игнат.

— Я фельдшерскую школу в Киеве кончал. А вообще-то я брянским почти сосед — из Сновска, рукой отсюда подать. Ну а воевать пришлось вот в этих краях — Новозыбков, Унеча… Неужели настанет такой день, когда двинемся отсюда снова вызволять украинскую землю? Здесь мы встретили горе поражения, тут должны познать и радость побед, — последние слова Щорс произнес твердо и убежденно, потому что в них был заключен сейчас смысл его возвращения в края, где он относительно недавно принял свой первый бой с германскими оккупантами.


Лик победы, подумал Игнат. Еще не ясны, еще за пеленой тумана его черты. Еще не сделано ни шага по земле Украины, а за ней — Белоруссия, Литва, Курляндия, Лифляндия, Эстляндия…

Скольким суждено будет кровью и жизнью заплатить за изгнание врагов… Впрочем, и силы такой пока нет в реальности, которая могла бы принести освобождение. Но мы можем предвидеть победу, можем уже о ней мечтать, потому что мы живы и жива наша Советская социалистическая республика! А ведь всего несколько месяцев назад здесь, под станцией Унеча или под Брянском, могли погибнуть не только те, кто имеет сейчас возможность учиться и строить армию. Могла погибнуть революционная Россия.

При одном воспоминании о тех, далеких уже днях мурашки бежали по коже.

Какого же огромного душевного и физического напряжения стоило Ленину убедить партию в том, что единственная сила, которая может остановить бронированный кулак германской военщины, нацеленный на Советскую Россию, это не вооруженное сопротивление, не винтовки и пушки, а мир!

Трудно, неимоверно тяжело укладывалась в голове эта мысль, теперь до предела ясная, единственно правильная. А тогда, в самом начале восемнадцатого года, многие соратники Ленина решительно с ним разошлись.

«Революционная война — война против германского империализма!» Такой ответ требовали они дать Германии, которая соглашалась заключить мир за счет утраты Россией больших территорий. Некоторые члены ЦК голосуют против ленинского решения пойти на немедленное заключение пусть позорного, грабительского, похабного, но мира. И среди них Андрей Бубнов.

В числе тех, кто никак не может смириться с позорным миром, и Куйбышев. Даже после одобрения политики Ленина в вопросе о мире на Седьмом съезде РКП (б) через несколько дней, в середине марта, на Четвертом Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов Валериан Куйбышев с трибуны зачитывает декларацию: «Этот договор не должен быть утвержден, наоборот, его нужно заменить призывом к священной обороне социалистической революции…»

И подпись Игната стоит под Заявлением в ЦК о созыве партийной конференции для обсуждения вопроса о международном политическом положении в связи с тактикой пролетарской партии.

Подпись Игната — рядом с подписями других членов Московского бюро.

И на съезде Советов в Брянске, где целый день идут дебаты, он говорит о немедленном вооруженном отпоре германскому империализму.

Ночью он не может заснуть и вместе с Виноградовым едет на Льговский поселок в гарнизон. Иван Максимович выступает в духе речей на съезде, но многие солдаты молчат.

За что же они, за священную войну или за мир? А что ты им обещал, приехав с Апрельской Всероссийской конференции, к чему звал в октябрьские дни? Игнат опускает глаза, чтобы не встретиться со взглядами, устремленными на него. Выходит, обещания мира, как и в речах других социалистов — меньшевиков и эсеров, — один слова?..

Нет, так быть не должно и никогда не будет!.. Партия коммунистов тем и сильна, что у нее за словами — дело…

Утром он вновь поднимается на трибуну съезда:

— Тех слов, что я вам говорил вчера, сегодня вы от меня не услышите! Солдаты устали от войны, парод требует мира. Поэтому мы должны проголосовать за немедленный мир… Нам нужна передышка, как на том настаивает Ленин…

Новый земляк положительно нравился Игнату — голова ясная, по-военному четок, решения принимает сразу. А другого Андрей вряд ли утвердил бы на должность командира полка. Только больно быстро «наседает» — лучше бы это качество приберег для наступления в бою!..

— Многого просить не будем — знаем, у самих нет, — начал Щорс, когда зашли в штаб — аккуратную хату из горницы и небольшой спаленки. — Видели, вместо винтовок — палки, а пулемет объясняю на пальцах, никто в натуре его не видел…

— А у нас, в Брянске, откуда лишнее оружие? — вопрошал Виноградов.

— В Бежице, говорят, созданы оружейные мастерские — ремонт исковерканных винтовок, револьверов и тех же пулеметов.

Виноградов развел руками:

— Тут не только натиск — разведка действует. Ну как, Игнатий Иванович, подкинем кое-чего богунцам из оружия? Тогда лады. Что еще требуется?

— Как известно, винтовкам — патроны, солдатскому брюху — борщ, — продолжал командир богунцев. — Картошки, капусты иногда вагон-другой. Ну и еще, что у самих лишнее…

Алкснис расстегнул полевую сумку, вытащил аккуратно исписанный листок:

— Сводка. Вчера в Брянск прибыло пятьдесят вагонов ряж, муки два вагона, овса четыре вагона и сахару два вагона. Еще — керосину три тысячи семьсот девяносто пять пудов, папирос шесть миллионов штук и две тысячи девятьсот коробков спичек. Это — на месяц. Есть охотники среди присутствующих разделить все это ровно на миллион, чтобы оделить каждого? По сколько спичек придется на брата?.,

— Ну, где миллион населения, там ничего не стоит прокормить и дополнительный полк!.. — вставил Бубнов и — уже совсем серьезно: — Но это не вся помощь, что требуется от вас, брянцев. Люди нужны, настоящие коммунисты для политической работы в ротах, батальонах. Это раз. Второе — среди латышей посмотрите знающих немецкий язык. Листовку чтобы сочинить, с немецким солдатом при случае поговорить…

— Есть такие, найдем, — сказал Игнат. — Правильная у тебя, Андрей, мысль. Чем больше солдат поймет, что у нас и у них один враг — капиталисты, тем меньше прольется крови здесь и тем быстрее созреет в Германии революция.


Под утро, еще и рассвет не настал, Игнат прощался в Брянске с Андреем.

— Далеко теперь?

— Тебе могу сказать, хотя для всех остальных — секрет: в Киев, твой родной город. Передавать кому-нибудь приветы?

— Никого у меня там, чтобы из родных или близких.

— Вот и у меня — никого немае, — попробовал пошутить Андрей. — Но — надо.

— Понимаю, — просто ответил Игнат. — А помнишь, мы гадали: будут ли когда-нибудь еще по нашим следам идти шпики? Выходит, возвратились для тебя такие времена, Андрей.

— Не только шпики — винтовки врагов еще будут глядеть нам в глаза.

Это говорилось не для красного словца. Прошедшие через тюрьмы и ссылки, через самые суровые опасности подполья, они были готовы ко всему каждый день и каждый час своей жизни.

И все же Бубнов не мог знать, что очень скоро такое действительно произойдет с одним из них — дула винтовок в самое сердце.

Загрузка...