Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Мить, а Мить! Каким паукам вас в гимназии обучали?

— Разным. Многое уже выветрилось. Только думаю, ни одна наука не поможет в том деле, которым ты сейчас занят.

Панков Семен исподлобья метнул взгляд на Медведева и рассмеялся:

— Верно говоришь. Тут как ни крути, а любую цифру помножь на ноль — ноль и получишь. Неужели революция не ликвидирует этот самый ноль? Ведь замахнулись на что — всю жизнь переделать! А тут — на тебе: дырка от бублика, которая, как ни крути, дыркой и остается.

Семен совсем недавно назначен комиссаром тридцать четвертого стрелкового полка. До этого был в Москве на инструкторских курсах красных офицеров. Выглядит если не щеголем, то первым парнем на деревне! Кубанка сдвинута на самый затылок, гимнастерочка суконная, когда идет — за версту хруст хромовых сапог и новенькой, только со склада, портупеи.

Рассказывает, сам Подвойский хотел оставить его у себя порученцем, но тянуло домой.

— А что, — встает из-за стола, за которым мусолил огрызок фиолетового химического карандаша, подсчитывая наличие продуктов, — сейчас все пошли но военной линии. Вот и ты, гимназер, не усидел в совдепе, хотя у самого Игната Ивановича значился в секретарях. А потянуло не к бумажкам, а к нам, в армию. А Карпешина Антона возьми — военный комиссар города! На что сквозь штатский Мишка Кульков и специальность у него шорник, но и он заделался главным над всей вооруженной рабочей милицией — заведующий административным отделом совдепа. Только ЧК ему неподвластна… Ну а я — сам видишь — вровень с самим командиром полка, если не выше!.. Только не в моей натуре кругляшки по счетам гонять!

Конечно, не дело комиссара полка каждый день заниматься составлением ведомостей продовольственного и фуражного довольствия. Это обязанность Дмитрия Медведева, делопроизводителя штаба бригады, высчитывать нормы продовольственной и фуражной дачи.

Однако, как ни крути, счетовод, никакая наука помочь не в состоянии. Тут нужна комиссарская голова: убедился сам при помощи счет, карандаша и бумаги, что не в силах побороть «его высокопревосходительство ноль», значит, кумекай насчет новых бесед с красноармейцами, усиливай агитацию, толковей объясняй, почему надо проявлять классовую сознательность, иначе затягивай армейский ремень на брюхе еще на одну дырку.

Но агитация агитацией, однако что-то предпринимать надо, причем предпринимать спешно — на складах гарнизона иссякают запасы муки и сухарей.

На столе перед Митей нормы, подписанные Алкснисом еще в прошлом году.

Чего тут только не обозначено! В суточную норму людскую входит полфунта мяса, муки фунт и двадцать пять золотников, сухарей фунт и двадцать золотников, крупы тридцать два золотника, но четыре золотника подболточной муки и сушеных овощей, к ним еще овощей свежих полфунта, жиров десять золотников. И все это, как оговорено, при двух постных днях в неделю. Прямо ресторанное меню! Да, вот еще строки в ведомости: мыло, чай, сахар, табак… И на каждого воинского коня — овес или ячмень, сено или солома…

Где это все в натуре? Было. Сам расписывал изо дня в день эту сказочную дачу. А теперь — почти ноль, как говорит Семен, дырка от бублика.

На дворе март. Митя оглянуться не успел, как прошла зима и уже синеет, набухает черной водой осевший под собственной тяжестью снег.

А давно ли было — праздновали Новый год!

Еще и сейчас на стене штаба — выцветший кумач: «Товарищи — кузнецы новой жизни! Событиями первого дня нового года мы начинаем новую, 1919-ю страницу второго тома мировой истории и вторую страницу нашей русской пролетарской революции»…

Да, уже девятнадцатый год, еще более голодный, чем прожитый. Но — и радостный! В начале прошлого года к Брянску подходили кайзеровские войска. Теперь Северная Украина и Киев — наши! Оттуда летят вести, подписанные военным комендантом города Киева Щорсом и председателем исполкома городского Совета Бубновым.

А, кажется, совсем недавно здесь, в Брянске, на Льговском вокзале провожали специальный поезд, украшенный знаменами, лозунгами и ветками елок. Он увозил делегацию коммунистов в Унечу.

Фокин стоял на перроне, жал руки Александру Медведеву, Карлу Балоду, Кулькову, всем, кто ехал приветствовать германских революционных солдат и богунцев, начинавших освобождение Украины.

В тот день, в последний момент, Митя вручил кому-то полотнище, которое успел дописать: «Эс лебе…» Это на немецком языке приветствие германской революции.

Митя подошел к Игнату Ивановичу:

— Я вспомнил, есть такие стихи немецкого поэта Гейне:

Мы новую песнь, мы лучшую песнь

Теперь, друзья, начинаем…

Голова Игната вдохновенно откинулась, и он подхватил:

Мы в небо землю превратим,

Земля нам будет раем…

— Так вы знаете? ~ смутился Митя. — А я хотел эти слова по-немецки, да не вспомнил…

— Очень было бы хорошо — Гейне и по-немецки, — согласился Игнат. — А то можно и такие слова: «Сегодня я получил берлинские газеты — это были солнечные лучи, завернутые в бумагу. В Германии революция! Цветов, цветов дайте мне и лиру! Я украшу цветами голову и сыграю на лире, и песни мои достигнут неба и сотрясут звезды, и звезды будут осыпаться на землю, освещая хижины и сжигая дворцы…» Красивые слова? Это тоже Гейне. Только не стихи — запись в дневнике. Я, Митя, как вы сами догадываетесь, заменил лишь Париж на Берлин и французскую революцию на германскую. Когда поэт писал эти слова, победила революция во Франции. Теперь, вслед за Россией, всколыхнулась Германия, и как тут не вспомнить эти лучезарные слова! Но как они звучат по-немецки — надо бы заранее посмотреть…

Эх, Митя, Митя, как же самому не пришла в голову мысль — раздобыть у кого-нибудь томик немецкого поэта на его родном языке! Наверняка Игнатий Иванович тут же распорядился бы включить младшего Медведева в состав делегации, которая едет в Унечу. Теперь же близок локоть, да не укусишь. Один лишь конфуз.

Митя осторожно глянул в сторону, где стояла затянутая в кожанку Стася Солодова с браунингом на боку. Это она помогала ему сочинять приветствие на немецком языке.

Как бы сейчас не полоснула своим острым язычком: тоже, мол, переводчик! Или куда хлеще — припомнила бы анкету, которую Митя, как все сотрудники учреждений, недавно составлял.

На вопрос «национальность» он написал: «интернационалист». Стася схватила листок и ну из комнаты в комнату. Едва Митя выхватил у нее злополучную бумажку.

Потом спорили: если во всех странах мировая революция и все люди братья, как писать национальность? Вера, Стасина сестра, заявила:

— Митя прав, я тоже буду писаться интернационалисткой по национальности. Родилась я в Латвии, хотя русская и умею немного по-латышски и по-немецки. У рабочих всех стран одни интересы и в конце концов должен быть один язык и одна национальность.

Вот как всколыхнула чувства радостная весть о германской революции!

В тот день, 13 ноября, в Унечу ездил и Алкснис, на исполкоме по совместительству утвержденный председателем пленбежа — коллегии по делам военнопленных и беженцев.

Если бы не энергия Фокина и Алксниса, неизвестно, что бы стало с десятками тысяч возвращающихся из плена.

Брянск встретил их по-праздничному: на улицах полевые кухни с супом, на вокзалах оркестры… Ничего не жалел город осенью восемнадцатого.

Теперь же новая волна бедствий — давно не подвозится хлеб, с юга рвется Деникин.

На брянских вокзалах, как и во многих городах, отменили пассажирские поезда: нужны паровозы, чтобы доставить вагоны с хлебом, скопившиеся на путях в других губерниях.

На заборах, на стенах домов обращение к рабочим и служащим Брянского промышленного района:

«Товарищи! Есть достаточно хлеба и топлива, но пет подвижного состава, разрушен транспорт. Преступно умирать с голоду, когда подвезенный к ссыпным пунктам Поволжья и Урала хлеб уже подвергается гниению. Нужно, умирая, спешить вывозить хлеб, чтобы рабочие не попали под гнет королей, банкиров и буржуев.

Товарищи рабочие! Не верьте иудушкам, правым и левым эсерам и меньшевикам, которые из-за угла предательски шепчут вам: «Разгоните Советы, отдайте власть буржуазии — и всего станет в волюшку, а работать станет легче». Это ложь и клевета. Не рабочие виноваты, взяв власть, что страна добита «до ручки», а виновата буржуазия, затеявшая четырехлетнюю кровавую бойню, приведшую за собой голод и разруху.

Вам говорят меньшевики и эсеры — откройте вольную торговлю, и буржуазия даст вам хлеба. На это мы должны ответить: когда-то было мирное время, миллионы пудов хлеба отправляли за границу и одновременно были целые губернии, поголовно голодающие. История не даст врать — это было.

Вам скажут, а почему большевики-коммунисты раньше так энергично протестовали против войны, а теперь сами воюют? Мы не ведем войны за раздел земли и морей — за Дарданеллы, Силезию и тому подобное. Мы говорим: оставьте нас в покое, нам не нужны ни ваши деньги, пи ваши земли, нам нужен мир и свобода.

Нас спрашивают: почему отменили пассажирские поезда, почему между Москвой и Брянском не ходят пассажирские поезда № 5 и 8? На Казанской, Сызранско-Вяземской, Рязано-Уральской и Курской железных дорогах застряло около 3 миллионов пудов хлеба, уже погруженного в вагоны. В Донецком районе ждет отправки 8 миллионов тонн угля. Высчитано: от прекращения пассажирского движения освободится 200 паровозов. С их помощью можно будет перевезти около 4 миллионов пудов хлеба… Значит, перерыв пассажирского движения на месяц сократит приток продуктов по спекулятивным цепам, но зато увеличит доставку продовольствия по нормированным ценам. Это чистый выигрыш для трудящегося населения.

Все для транспорта, товарищи! Все на работу. Рабочий — к станку, стрелочник — к стрелке, конторщик — к перу, инженер — к технике! Умеющие держать иглу — беритесь изготовить теплую одежду для паровозных бригад из казенного материала, Каждому есть место в рядах борцов за хлеб! Довольно ожидать и надеяться на каких-то избавителей. Они не придут. Но если и дальше мы будем спать, могут прийти душители. Нужно самим взяться за работу. Дело спасения рабочих — есть дело рук самих рабочих!..»

Под воззванием подпись Игната. Но и без подписи многие узнают, кто это написал.

Каждый день Игнат выступает в депо, на Брянском заводе, где вовсю идет ремонт паровозов, в железнодорожных поселках. В руках у него — ежедневная сводка Наркомпути: первого марта не было ни одного маршрута на железных дорогах, десятого марта уже прошло сорок семь поездов с хлебом.

Первые эшелоны прибыли на станции Брянска, чтобы следовать дальше — на Питер. Еще усилие, еще порыв энергии, и голод отступит. Так зовет Игнат всех рабочих промышленного района, главная продукция которых — паровозы, вагоны, главное дело которых — бесперебойная работа железных дорог.

С Брянского завода, из Паровозной Радицы, из депо Риго-Орловской и Льговской железнодорожных станций уходят и уходят новые и отремонтированные паровозы. Но их надо больше и больше. Чтобы подвезти хлеб Москве и Питеру, чтобы накормить брянский рабочий класс.

И накормить, одеть, обуть двадцать пять тысяч красноармейцев запасных полков, готовящихся к отправке на фронт, расквартированных в воинских бараках рядом со Льговским вокзалом…

Семен Панков свертывает козью ножку, подходит к форточке, выпускает струю дыма в морозный воздух, а дым валит в комнату. Семен чертыхается:

— Ты его — от себя, а он к тебе. Так вот и голод… Где же взять хлеба, чтобы полкам хватило хотя бы на неделю?

Митя тоже подходит к окну. За стеклом не менее ста однообразных бараков — воинский городок. Снег между строениями утрамбован — то возле одной, то возле другой казармы, как воронки в омуте, возникают стихийные митинги: «Даешь хлеба!..» Пока их немного, таких сборищ, но растет тревога, чувствуешь, как в спину тебе — > острые взгляды, иногда — смачное словцо.

Сейчас солдаты на учебном плацу, вон там, правее бараков.

А прямо, если глядеть за линию бараков, — станция. Там целые переплетения сизых стальных путей и на них — вагоны.

Чаще пустые, только после ремонта, но изо дня в день больше тех, что с зерном, мукой, прочим продовольствием. И все — проходящие.

— Вот он, хлеб, — произносит Митя вслух, — рядом. До льговских путей — рукой подать. Но те вагоны не возьмешь, у них — другие адреса назначения…

— А ты, Мить, голова! — неожиданно раскатисто смеется полковой комиссар Панков. — Даром что делопроизводитель, а голова! Быть тебе комиссаром, гимназер! Ну-ка, подсупонивайся, и айда на железную дорогу.

Председателя Льговского поселкового совдепа Синичкина разыскали быстро. Сидели они в маленькой конторке вагонного депо втроем — председатель партийной железнодорожной ячейки машинист Гущин, Синичкин и Григорьев Виктор, бывший прапорщик, ныне председатель железнодорожной ЧК.

— Воровство у нас на станции, — поднялся из-за стола Синичкин. — Матросы и солдаты с бронепоездов, которые прибывают в Бежицу на ремонт, везут мешки с мукой, крупой, с чем попало. А отсюда жулики им из государственных складов — керосин, гвозди, листовое железо, ламповое стекло, красноармейское обмундирование. Целую банду обнаружили — конторщица участка службы движения Свиблова, а с нею заодно телеграфист Калин и начальник депо Витинг. Ему дело передали, — кивнул в сторону Григорьева. — А в твоем хозяйстве, комиссар, какие новости? Слыхали, мутит кто-то ваших красноармейцев, митингуют они. Гляди, как бы не взбаламутились, не устремились курочить на станции то, что им не принадлежит.

— Я к тебе, Семен Митрофанович, почти по этому самому поводу, — Семен присел на табуретку. — До курочения пока далековато, но ты прав — ухо надо востро держать. Так что, братцы, выручайте. Сколько можете дать гарнизону взаимообразно хлеба?

Синичкин опустился на стул, почесал затылок и переглянулся с товарищами.

— У нас ведь тоже в обрез, — откликнулся Василий Гущин, — Двести граммов ситного без жиров и масла на каждого работающего. Когда в рейсе, добавляют машинистам и кондукторам еще по столько же — паек. Правда, железнодорожникам разрешено кое-что привозить в порядке самозаготовок. Но опять же в счет государственного снабжения.

— В общем, — вставил Синичкин, — тысчонка пудов в запасе есть. Но то ж на случай перебоев.

— А у них уже эти самые перебои, — Григорьев оглядел друзей. — Осенью делились с украинскими железнодорожниками, которые бастовали против германа и скоропадчины, Богунскому полку отпускали. А тут — под боком… Так что пудов восемьсот довольно тебе будет на первое время, комиссар? Конечно, взаимообразно. Дело наладится — вернете.

От такого разговора лицо Мити запылало жаром: вот, оказывается, о чем подумал Семен, когда он ему сказал о вагонах с хлебом!

Машинист Гущин — лет двадцати пяти, лицо приятное, хотя и нахмуренное — поддержал:

— Решение обязательно через собрание проведем, как и помощь украинцам. А ты, комиссар, сам или пошли кого в Бежицу, к заводским. Они тоже поймут, чего-нибудь подкинут.

Глаза Семена просветлели.

— Дело подсказываешь! — обрадовался он и глянул на Митю: — Нет, брат, ноль, он не всегда дырка от бублика! Это смотря чей ноль. Наш, рабоче-крестьянский — сам бублик, если, конечно, его правильно обмозговать!..

Но уже вовсю «мозговали» и те, кому отсутствие хлеба в гарнизоне, на заводах и транспорте было на руку.