Николай II

ГЛАВА 22 ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ВАРИАНТ

Практически все историки сходятся в том, что отъезд из Ставки стал роковой ошибкой Николая. К 28 февраля почти весь гарнизон Петрограда перешел на сторону восставших. Войска Иванова еще не выступили. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять — император с небольшим конвоем немедленно станет пленником восставших. Но сейчас Николай думает не о судьбе империи, не о сохранении самодержавия. Его беспокоит судьба любимой Аликс и детей. Вполне возможно, что заговорщики инспирировали беспокойство царя за семью. А, между прочим, беспокойство царя за семью было не безосновательным.

Царское Село, как уже говорилось, имело мощную охрану на земле и лучшую ПВО в стране. Но утром 1 марта, то есть на следующий день после выезда царя из Могилева, великий князь Кирилл Владимирович снял свой Гвардейский экипаж с охраны царской семьи и привел его к Таврическому дворцу. Сам великий князь с большим красным бантом важно вышагивал впереди матросов.

За ними на сторону восставших перешли и другие части, охранявшие Царское Село. Они тоже двинулись к Таврическому дворцу. Предоставлю слово очевидцу послу Франции Палеологу: «Во главе шли казаки свиты, великолепные всадники, цвет казачества, надменный и привилегированный отбор императорской гвардии. Затем прошел полк Его величества, Священный легион, формируемый путем отбора из всех гвардейских частей и специально назначенный для охраны особ царя и царицы. Затем прошел еще железнодорожный полк Его величества, которому вверено сопровождение императорских поездов и охрана царя и царицы в пути. Шествие замыкалось императорской дворцовой полицией: отборные телохранители, приставленные к внутренней охране императорских резиденций и принимающие участие в повседневной семейной и интимной жизни их властелинов.

И все, офицеры и солдаты, заявляли о своей преданности новой власти, которой они даже названия не знали, как будто торопились устремиться к новому рабству.

Во время сообщения об этом позорном эпизоде я думаю о честных швейцарцах, которые были перебиты на ступенях Тюильрийского дворца 10 августа 1792 г. Между тем Людовик XVI не был их национальным государем, и, приветствуя его, они не называли его «Царь-батюшка».

А теперь послушаем другого очевидца, дворцового коменданта Воейкова: «В понедельник [23 февраля] вечером по поручению Ее Величества ко мне позвонил из Царского Села обер-гофмаршал граф Бенкендорф, передавший, что государыня очень беспокоится за детей ввиду всего происходящего в столице и предлагает выехать с детьми навстречу Его Величеству. Кроме того, граф Бенкендорф мне сообщил, что основанием беспокойства Ее Величества явились сведения, полученные от военного министра генерала Беляева, так как ни с кем другим из членов правительства в данное время войти в контакт нельзя. По словам генерала Беляева, волнения в Петрограде настолько разрослись, что нужно опасаться движения революционной толпы из Петрограда в Царское Село.

Поставив тотчас министра двора в известность о подробностях моего разговора с графом Бенкендорфом, я немедленно пошел к государю.

Когда я доложил Его Величеству содержание разговора с графом Бенкендорфом, государь сказал: «Ни в каком случае… Больных детей возить поездом… ни за что». (В то время уже четверо из детей были больны корью). Затем государь добавил: «Передайте Бенкендорфу, чтобы он доложил Ее Величеству, что ввиду создавшегося положения я сам решил сейчас ехать в Царское Село, и сделайте распоряжения для отъезда».

Я доложил государю, что он может сейчас же ехать ночевать в поезд, что все приготовлено и что поезд может через несколько часов идти в Царское Село. Затем я прошел к генералу Алексееву предупредить о предстоящем отъезде Его Величества. Я его застал уже в кровати. Как только я сообщил ему о решении государя безотлагательно ехать в Царское Село, его хитрое лицо приняло еще более хитрое выражение и он с ехидной улыбкой слащавым голосом спросил меня: «А как же он поедет: разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?»

Хотя я никогда и не считал генерала Алексеева образцом преданности царю, но был ошеломлен как сутью, так и тоном данного им в такую минуту ответа…

От генерала Алексеева я прямо пошел к государю, чистосердечно передал ему весь загадочный разговор с Алексеевым и старался разубедить Его Величество ехать при таких обстоятельствах, но встретил со стороны государя непоколебимое решение во что бы то ни стало вернуться в Царское Село».

Царские поезда (поезд «А» — царский и поезд «Б» — свитский) остановились в 2 часа ночи на станции Малая Вишера. Там офицеры конвоя получили сведения, что следующая станция Тосно занята революционными войсками. Было ли это на самом деле, до сих пор не установлено. Достоверно лишь известно, что с Тосно не было телеграфной связи. Царь приказал ехать в Псков.

В 10 часов вечера 1 марта царский поезд приходит на станцию Псков. К вагону царя идет командующий Северным фронтом генерал Н. В. Рузский. Ступив на подножку, он оборачивается к столпившимся на платформе придворным, прибывшим вместе с царем, и, чуть заметно усмехаясь, говорит: «Господа, придется, кажется, сдаться на милость победителя».

Рузский заявил царю, что главное — это успешное продолжение войны с Германией. Для этого царю следует пойти на соглашение с Думой и создать ответственное министерство. Николай отмалчивается. Он ждет вестей от генерала Иванова.

По приказу генерала Рузского царский и свитский поезда загоняют в глухой тупик. Все телеграммы царю первоначально передаются Рузскому, а затем, с разрешения генерала, несут царю. Фактически все идет так, как планировалось в железнодорожном варианте переворота еще в декабре — январе. По иронии судьбы именно 1 марта было последним сроком железнодорожного переворота. Защитить царя буквально некому. Находившийся в царском поезде командир батальона генерал Пожарский собрал в купе своих офицеров и заявил: «Стрелять в народ не будем, даже если прикажет сам император».

Рузский лично приносит царю телеграмму из Ставки от генерала Алексеева. Там говорится:

«Телеграмма Его Величеству. Псков.

Ежеминутно растущая опасность распространения анархии во всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможности продолжения войны при создавшейся обстановке настоятельно требуют издания высочайшего акта, могущего еще успокоить умы, что возможно только путем призвания ответственного министерства и поручения составления его председателю Государственной Думы. Поступающие сведения дают основание надеяться на то, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал и что работа с ними может пойти, но утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элементами».

Алексеев требовал царского манифеста о создании ответственного (перед Думой) министерства из «лиц, пользовавшихся доверием всей России» (то есть лидеров той же Думы).

Николай прочитал телеграмму, но не согласился подписать манифест. Затем последовала бурная сцена между царем и Рузским. Разговор шел с глазу на глаз. Рузский потом рассказывал, что ему удалось логическими доводами уговорить царя. Ряд авторов-монархистов утверждают, что генерал угрожал револьвером. Царь написал телеграмму Родзянко, где соглашался на ответственное министерство, и приказал дворцовому коменданту Воейкову отправить ее по телеграфу. Однако Рузский запретил передачу телеграммы, заявив Воейкову, что здесь он командир и все «сношения государя не могут происходить… помимо него». Воейков доложил царю о происшедшем. Николай очень удивился, но делать было нечего, и он приказал передать телеграмму Рузскому.

Еще ночью (в 00.20 в ночь с 1 на 2 марта) царь, под нажимом Рузского, отправил телеграмму генералу Иванову: «Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать». В то же время Рузский своей властью распорядился не только прекратить отправку войск в подкрепление генералу Иванову, но и вернуть обратно в Двинский район уже отправленные с Северного фронта эшелоны. В ту же ночь из Ставки от имени Николая было послано на Западный фронт предписание — уже отправленные части задержать на больших станциях, остальных не грузить. Что же касается войск с Юго-Западного фронта (гвардии), то Ставка еще днем 1 марта сообщила генералу Брусилову, чтобы отправка не производилась до «особого уведомления».

В 3.30 мин. утра 2 марта состоялся разговор по телеграфу генерала Рузского с Родзянко. Родзянко заявил: «…ненависть к династии достигла крайних пределов», — и дальше повел речь об отречении Николая. Родзянко нагло врал генералу, что «весь народ» хочет вести войну до победного конца и что при исполнении требований «народа» все пойдет отлично: «…наша славная армия не будет ни в чем нуждаться… железнодорожное сообщение не будет затруднено… крестьяне и все жители повезут хлеб, снаряды и другие предметы содержания».

На что генерал Рузский ответил: «Дай, конечно, Бог, чтобы наши предположения в отношении армии сбылись, но имейте в виду, что всякий насильственный переворот не может пройти бесследно: что, если анархия перекинется в армию и начальники потеряют авторитет власти? Что будет тогда с родиной нашей?»

Родзянко ответил, что «переворот может быть добровольный и вполне безболезненный для всех».

Рузский немедленно связался по телеграфу со Ставкой в Могилеве и передал генералу Алексееву разговор с Родзянко.

Генерал Алексеев решился на беспрецедентный шаг — устроить «генеральский референдум» об отречении Николая II. 2 марта в 10.15 командующим фронтами и флотами из Ставки была разослана телеграмма, которую стоит процитировать целиком:

«Его Величество находится во Пскове, где изъявил свое согласие объявить манифест, идя навстречу народному желанию учредить ответственное перед палатами министерство, поручив председателю Государственной Думы образовать кабинет.

По сообщении этого решения главнокомандующим Северным фронтом председателю Государственной Думы последний, в разговоре по аппарату, в три с половиной часта 2 сего марта ответил, что появление такого манифеста было бы своевременно 27 февраля. В настоящее же время этот акт является запоздалым, потому что наступила одна из страшнейших революций, сдерживать народные массы трудно, войска деморализованы; председателю Государственной Думы хотя пока и верят, но он опасается, что сдерживать народные страсти будет невозможно, что теперь династический вопрос поставлен ребром и войну можно продолжать лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича.

Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что существование армии и работа железных дорог находится фактически в руках петроградского Временного правительства. Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжить до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии. Это нужно поставить на первом плане, хотя бы и ценою дорогих уступок. Если вы разделяете этот взгляд, то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу Его Величеству через главкосева, известив меня.

Повторяю, что потеря каждой минуты может стать роковой для существования России и что между высшими начальниками действующей армии нужно установить единство мыслей и целей и спасти армию от колебаний и возможных случаев измены долгу. Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решение относительно внутренних дел должно избавить ее от искушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху.

Алексеев

2 марта 1917 г.»

Если отбросить красивые фразы, то остается требование Ставки и командующего Северным фронтом генерала Рузского об отречении. Кто такой Родзянко? Толстый старикашка, о котором забудут через несколько недель. Беспорядки в Петрограде? Это уже серьезно, но не смертельно. В лагере восставших ужасно боялись войск с фронта. Депутат Думы Бубликов, впоследствии министр путей сообщения во Временном правительстве, написал в мемуарах: «Достаточно было одной дисциплинированной дивизии с фронта, чтобы восстание было подавлено. Больше того, его можно было усмирить простым перерывом ж.-д. движения с Петербургом: голод через три дня заставил бы Петербург сдаться. В марте еще мог вернуться Царь. И это чувствовалось всеми: недаром в Таврическом дворце несколько раз начиналась паника».

Совсем другое дело — мнение Ставки и генерала Рузского. Их поддерживали сотни тысяч штыков. Через два часа в Псков Николаю II пришли телеграммы от: великого князя Николая Николаевича (Кавказский фронт), генерала Брусилова (Юго-Западный фронт), генерала Эверта (Западный фронт), генерала Сахарова (Румынский фронт), генерала Рузского (Северный фронт), вице-адмирала Непенина (командующего Балтийским флотом). Все они во внешне вежливой, но категоричной по сути форме высказались за немедленное отречение царя в пользу Алексея.

Командующий Черноморским флотом адмирал Колчак воздержался от посылки телеграммы царю, но поддержал идею отречения.

Ряд промонархистских авторов любят говорить о судьбе командующих, требовавших от Николая II отречения, — их, мол, покарал Бог. Действительно, судьба их в большинстве случаев плачевна. Вице-адмирал Непенин был убит восставшими матросами через несколько дней после отречения царя. Рузский был в 1918 г. расстрелян большевиками в Ессентуках в числе других заложников. Эверт убит солдатами на фронте в конце 1917 г. Алексеев умер на Дону в августе 1918 г. Николай Николаевич скончался в Париже в 1929 г. Лишь Брусилов стал работать в центральном аппарате Красной Армии и умер в Москве в 1924 г.

В 13.00 2 марта в салон царя входит Рузский с генералами Даниловым и Савичем. Они без свидетелей из свиты передают царю телеграммы командующих фронтами.

Всё! У Николая больше нет выхода. Он соглашается на отречение. Сейчас пишущей братии можно невозбранно распинаться о том, что царь не хотел-де кровопролития, пожертвовал престолом ради народа и т. п. Нелепость этих утверждений более чем очевидна. Тот же Николай II не только не любил всяких там Родзянок, Гучковых, Керенских и К⁰, но и был весьма скептически настроен относительно их умственных способностей. И отдадим должное Николаю II: он, по словам Рузского, еще 1 марта «перебирал с необыкновенной ясностью взгляды всех лиц, которые могли бы управлять Россией в ближайшие времена… и высказывал свое убеждение, что общественные деятели, которые, несомненно, составят первый же кабинет, все люди неопытные в деле управления и, получив бремя власти, не сумеют справиться со своей задачей».

А не справиться с управлением страной в ходе мировой войны — это значит миллионы убитых. В этом случае не то что Николай II, но и самый гуманный правитель предпочел бы несколько тысяч убитых в Петрограде миллионам убитых в ходе проигранной войны.

Кроме того, Николай всегда ставил на первое место интересы своей семьи. И он не мог не знать, что на Руси ни один отрекшийся от власти правитель не умирал своей смертью. Не менее печальна была и судьба семей отрекшихся правителей. Вспомним семью Годуновых и семью императора Ивана Антоновича.

Нет, о добровольном отречении и речи не могло быть. Царь был пленником генерала Рузского. Фактический главнокомандующий армии генерал Алексеев и все командующие фронтами потребовали отречения. Мы сейчас живем в век малограмотных правителей и генералов и слышим в прямом эфире речи, достойные лишь дореволюционных извозчиков. Поэтому нас не должны смущать и вежливые фразы из телеграмм генералов, обращенные к Николаю. Вспомним, что господа офицеры, войдя в спальню Павла I, начали речь очень вежливо и миролюбиво: «Ваше Величество, Вы должны отречься», и т. д.

Ряд историков говорят о том, что лидеры Думы шантажировали Николая движением революционных толп из Петрограда на Царское Село и возможностью самосуда над царской семьей. Как уже говорилось, великий князь Кирилл Владимирович увел охрану из Царского Села. Николая II обложили, как говорится, по всем пунктам. Ни в каком другом случае упрямый царь не подписал бы отречение.

К 14.00 2 марта царь вместе с Рузским составил текст двух телеграмм:

1. «Председателю Государственной думы.

Нет той жертвы, которую я не понес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки-России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем чтобы он оставался при мне до совершеннолетия при регентстве брата моего великого князя Михаила Александровича

Николай».

2. «Наштаверх. Ставка.

Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно.

Николай».

В тот же день вечером Николай II подписал два указа Сенату, скрепленные министром двора графом Фредериксом:

«Князю Георгию Евгеньевичу Львову. Повелеваем быть председателем Совета министров.

Николай».

«Наместнику нашему на Кавказе великому князю Николаю Николаевичу. Повелеваем быть Верховным главнокомандующим.

Николай».

Тогда же вечером Николай ознакомился с телеграммой генерала Алексеева: «Телеграмма. Псков. Государю императору.

Получена следующая телеграмма:

«Ставка, генерал-адъютанту Алексееву, копия главкоюз генерал-адъютанту Брусилову, командарму Гурко.

Временный комитет Государственной думы, образовавшийся для восстановления порядка в столице, принужден был взять в свои руки власть ввиду того, что под давлением войск и народа старая власть никаких мер для успокоения населения не предприняла и совершенно устранена. В настоящее время власть будет передана временным комитетом Государственной думы Временному правительству, образованному под председательством князя Г. Е. Львова.

Войска подчинились Временному правительству, не исключая состоящих в войске, а также находящихся в Петрограде лиц императорской фамилии, и все слои населения признают только новую власть.

Необходимо для восстановления полного порядка, для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Государственной думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя, командира 25-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Корнилова. Во имя спасения Родины, во имя победы над врагом, во имя того, чтобы неисчислимые жертвы этой долгой войны не пропали даром накануне победы, необходимо срочно командировать генерала Корнилова в Петроград. Благоволите срочно снестись с ним и телеграфировать срок приезда генерала Корнилова в Петроград.

Председатель временного комитета

Государственной думы М. Родзянко»

Всеподданнейше докладываю эту телеграмму и испрашиваю разрешения Вашего Императорского Величества исполнить ее во имя того, что в исполнении этого пожелания заключается начало успокоения столиц и водворения порядка в частях войск, составляющих гарнизон Петрограда и окрестных пунктов. Вместе с тем прошу отозвать генерал-адъютанта Иванова в Могилев.

Генерал-адъютант Алексеев.

2 марта 1917 г.»

На этой телеграмме царь написал резолюцию: «Исполнить — Н.»

В 21.30 к станции Псков подошел поезд с депутатами Государственной Думы Гучковым и Шульгиным. На платформе делегатов ждал дежурный флигель-адъютант, который проводил их в вагон к императору. Далее стоит предоставить слово очевидцу коменданту Воейкову: «Во время приема государем депутатов Гучкова и Шульгина сопровождавшие их делегаты петроградского Совета солдатских и рабочих (как их называли «собачьих») депутатов занимались раздачей на вокзале всевозможных революционных листовок и вели с публикой возбуждающие беседы. Его Величество, выйдя в салон, поздоровался с депутатами, предложил им сесть и спросил, что они имеют ему передать. В начале этой беседы находились в салон-вагоне кроме государя императора, Гучкова и Шульгина только граф Фредерикс и генерал Нарышкин; последний записывал все происходившее. Через некоторое время пришел еще Рузский. Входя, он обратился к скороходу со словами: «Всегда происходит путаница, когда не исполняют приказаний… ведь я ясно приказал направить депутатов прямо ко мне. Отчего это не сделано? Вечно не слушаются». Я попросил коменданта поезда Гомзина быть во время приема депутатов безотлучно в столовой вагона, чтобы никому не дать возможности подслушать содержание беседы; сам же остался у входа с площадки вагона, так что имел возможность все видеть и всех слышать. Почти все время говорил Гучков, говорил ровно и очень спокойно: подробно описывал последние события в Петрограде.

Внимательно его выслушав, государь на свой вопрос, что он считал бы желательным, получил ответ Гучкова: «Отречение Вашего Императорского Величества от престола в пользу наследника цесаревича Алексея Николаевича». При этих словах Рузский, привстав, сказал: «Александр Иванович, это уже сделано». Государь, делая вид, что не слышал слов Рузского, спросил, обращаясь к Гучкову и Шульгину: «Считаете ли вы, что своим отречением я внесу успокоение?» На это Гучков и Шульгин ответили государю утвердительно. Тогда государь им сказал: «В три часа дня я принял решение отречься от престола в пользу своего сына Алексея Николаевича; но теперь, подумав, пришел к заключению, что я с ним расстаться не могу; и передаю престол брату моему — Михаилу Александровичу». На это Гучков и Шульгин сказали: «Но мы к этому вопросу не подготовлены. Разрешите нам подумать». Государь ответил: «Думайте» — и вышел из салон-вагона. В дверях он обратился ко мне со словами: «А Гучков был совершенно приличен в манере себя держать; я готовился видеть с его стороны совсем другое… А вы заметили поведение Рузского?» Выражение лица государя лучше слов показало мне, какое на него впечатление произвел его генерал-адъютант. Государь позвал генерала Нарышкина и повелел ему переписать уже написанное им отречение с поправкой о передаче престола брату Его Величества — великому князю Михаилу Александровичу».

Через 20 минут манифест был напечатан на машинке. Царь подписал его и передал думцам. Шульгин попросил передвинуть обозначение времени на акте на несколько часов назад — как если бы он был подписан не после, а до приезда делегатов: «Я не хотел, чтобы когда-нибудь кто-нибудь мог сказать, что манифест был вырван…» Так как это явно «совпадало с его желанием», Николай надписал: «15 часов», хотя «часы показывали начало двенадцатого ночи».

Манифест гласил следующее:

«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать новое тяжелое испытание России.

Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.

Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца.

Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок миг, когда доблестная армия наша, совместно со славными союзниками нашими, сможет окончательно сломить врага.

В эти решающие дни в жизни России сочли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думой признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть.

Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу, благословляя его на вступление на престол государства Российского.

Заповедаем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательном единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу горячо любимой Родине.

Призываем всех верных сынов Отечества к исполнению святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.

Николай.

2 марта, 15 час. 1917 г. Псков»[97].