Нобелевский лауреат

20

Ванду волновал один вопрос: могла Евдокия Войнова заказать убийство мужа или нет? Из всего, что она услышала от профессора и от самой Войновой, Ванда делала однозначный вывод: да, могла. Все попытки Крыстанова заставить Ванду аргументировать мотивы убийства, ни к чему не привели. Ванда твердила одно и то же: у Войновой еще в студенческие годы появилась эта идея фикс. Кроме того, она ненормальная. Достаточно пять минут с ней поговорить, и все ясно.

Крыстанову наконец надоело.

— Слушай, — оборвал он очередное высказывание Ванды. — Ты хорошо знаешь, что подобные дела стоят много денег. К тому же люди ее статуса не прибегают к таким методам. Может, мы и мафиозная страна, но мы же не Америка. Подумай немного. То, что она тебе не нравится, не может служить поводом навесить на нее убийство. У нас нет никаких доказательств. Или ты снова начнешь меня убеждать, что это интуиция?

— Я больше чем уверена, что у нее рыльце в пуху, — пробормотала Ванда.

— Хорошо, тогда докажи. Только по возможности на трезвую голову.

— Я не пьяная!

— Да, не пьяная, но выпила достаточно. Кроме того, утром ты снова пропустила оперативку. Исчезаешь на целый день, и никто не знает, где ты!

— Я тебе пишу сообщения! Всегда!

— Речь не идет о сообщениях! — Крыстанов изо всех сил старался не повышать голос. — Ведь мы, черт побери, в одной команде!

— Но я же работаю над делом! И никогда не переставала!

— Да, но работаешь так, словно вокруг тебя никого нет, словно ты в вакууме. Я не знаю, что с тобой происходит, но тебе давно пора взять себя в руки. Я больше не могу тебя прикрывать. Все извинительные причины, которые я выдвигаю шефу и другим, исчерпаны. Я сам тебя не понимаю. А сейчас, помимо всего прочего, ты являешься поддатой!

— Я не к тебе прихожу, идиот! — разъяренно выкрикнула Ванда. — Я прихожу к себе! Это и мой кабинет! Я не нахожусь у тебя в подчинении.

Она увидела, как при этих словах лицо у Явора вытянулось, и на нем молнией промелькнуло желание ударить ее.

— Я пробуду здесь еще около получаса, — сказал он тихо. — Предлагаю тебе пойти пройтись и вернуться, чтобы мы могли продолжить. Если же ты не хочешь, единственное, что я могу сделать, это подать рапорт шефу с просьбой отстранить тебя от расследования.

— А я предлагаю тебе сразу его написать. Ты ведь и без того давно мечтаешь об этом, не так ли?

Крыстанов смотрел на нее в изумлении.

«Господи, что со мной происходит, что я делаю!» — думала Ванда, сбегая вниз по лестнице.

Коллеги, встречавшиеся ей на пути, уступали ей дорогу, потом поворачивались и смотрели вслед.

«Ненормальная Беловская», — сказала себе Ванда, ощутив, что нижняя губа предательски дрожит.

Все, конец. Все кончено. С завтрашнего дня она уже не будет заниматься ни Гертельсманом, ни Войновым, ни всякими там дурацкими книгами, которые заставляли ее чувствовать себя жалкой и глупой. Дело у нее, конечно, отнимут, а ей впаяют выговор. Могут и уволить, чему она тоже не удивится. Вот тогда она с чистой совестью переедет к матери и они станут жить на ее пенсию как две старые кукушки. А если останутся совсем без денег, можно будет поджарить игуану.

Ее охватила такая ярость, что она чуть не закричала. Голова буквально раскалывалась.

Ванде следовало вернуться и извиниться перед Явором, но она не могла переступить через себя. Это нежелание было сродни бешенству — оно сжигало ее изнутри, и она не могла с ним совладать.

«Это все время повторяется, — подумала Ванда. — Может, начинается климакс? Да нет, еще рано. Но мне явно нужен психолог. А психолог объявит меня профнепригодной и будет абсолютно прав».

Она набрала номер Крыстанова, но тот не отозвался.

Ванда сидела в машине на парковке и не трогалась с места.

Прошло ужасно много времени, и она наконец увидела, как он выходит из здания. Но снова не нашла в себе сил подойти к нему. Она не ощущала себя пьяной, но несмотря на это, ей необходимо протрезветь. Это не было от выпитого — что-то другое.

Когда она снова попыталась набрать его, телефон оказался выключен.

Ванда поехала в квартиру матери. Уже темнело. Окно на первом этаже светилось, но никого не было видно.

В квартире ничего не изменилось, только еще больше сгустился тяжелый, спертый воздух.

Ванда распахнула все окна и двери и устроила сквозняк.

В доме напротив кто-то играл на фортепьяно, и она остановилась, чтобы послушать.

Она не боялась, что Явор подаст рапорт и расскажет о ней шефу. Еще меньше боялась, что ее отстранят от дела.

Ей было страшно, что он больше никогда не ответит на ее звонок.

Вчера она тоже на него набросилась. И до этого тоже.

Вообще, с тех пор, как они вместе работали по делу Гертельсмана, это было несчетное количество раз.

Ей непрерывно казалось, что он слишком много себе воображает. Что хочет командовать. Она постоянно уступала, а потом снова переходила в наступление.

Отступала, наступала. Отступала и снова наступала.

Позволяла ему осуществлять над собой какую-то символическую власть только для того, чтобы уже в следующий момент снова атаковать его и силой эту власть отнять.

Как на ринге против невидимого противника, которого она воображала с лицом Крыстанова.

А ведь всего лишь несколько часов назад они были друзьями.

Ванда вошла в спальню матери, одним движением сдернула все с кровати и стала менять постельное белье. Потом собрала грязное и сунула его в стиральную машину. Вынесла на балкон покрывало, подушки и одеяла, чтобы они проветрились. С этой же целью раскрыла и гардеробы. Достала из кладовки пылесос и включила его. Ковер был настолько грязный, что узор почти не был виден, но сейчас у нее не было возможности отдать его в чистку. Мебель утопала в пыли, зеркало на туалетном столике было покрыто темными пятнами, как от какого-то кожного заболевания. Бесчисленные финтифлюшки, которые мать так любила, тоже были покрыты пылью. Ванда принялась вытирать их, одновременно разглядывая. Кроме старой дешевой бижутерии, которую она помнила еще с детства, обнаружились два тюбика губной помады, срок годности которой истек десять лет назад, а также тени для глаз, тушь для ресниц и крем для рук той же давности. Немного поколебавшись, она все собрала и выбросила в помойное ведро.

Все равно они ей больше не понадобятся.

Фортепьяно уже не было слышно, вместо него кто-то включил на полную мощность телевизор.

Ванда пошла на кухню, уселась на табуретку и закурила, задумчиво глядя на стиральную машину. Поколебавшись немного, достала из сумки телефон, повертела его в руках и сунула обратно в сумку.

Что она может ему сказать? Что у нее проблемы? Что она неуравновешенный человек? Что у нее бывают приступы гнева, которые она не может контролировать?

Будто он и сам не знает.

Или просто сказать «извини»?

Извини, Крыстанов, до следующего раза.

И все из-за той отвратительной бабы, дешевой манипуляторши, амбициозной провинциалки с разыгравшейся фантазией, роковой литературной вдовы, которая, скорее всего, и заказала убийство. Крыстанов прав — ничего не вяжется.

Но почему, почему? Ведь это же так очевидно. Почему никто, кроме нее, этого не видит?

Все остальное — Гертельсман, одежда, рукопись, деньги — все это блеф или элементарное совпадение, а может, стечение обстоятельств, которые предстоит выяснить.

Она закурила новую сигарету.

Стиральная машина переключилась на «отжим». Красная индикаторная лампочка успокаивающе подмигивала в темноте.

По коридорам и комнатам пустой квартиры — от двери до двери и от окна до окна — на цыпочках носился тихий, прохладный ночной ветерок, словно призрак любимого, но давно ушедшего человека.

В этой квартире еще многое предстояло сделать, но даже это уже было каким-то началом.

Ванда достала из стиральной машины мокрые простыни и повесила их на застекленном кухонном балконе. Отсюда даже в темноте хорошо был виден внутренний двор, окруженный чахлой зеленью и утопавший в мусоре. В скудном свете луны на земле поблескивали осколки стекла.

Может быть, здесь будет не так уж плохо? Во всяком случае, не хуже любого другого места…

К себе домой она вернулась поздно ночью. У нее уже не было сил думать о чем-то, искать какие-то объяснения или сожалеть. Хотелось только одного: принять душ и побыстрее лечь в постель.

Когда Ванда попыталась открыть ключом входную дверь, то с удивлением установила, что она открыта. Поколебавшись немного, бесшумно вошла и, не зажигая света, застыла в коридоре.

Пистолета, разумеется, у нее с собой не было. Он покоился, как всегда, в сейфе позади террариума.

«Какая же я дура, — мысленно обругала себя Ванда. — Будто я не полицейский, а музейный работник».

И тут она вспомнила о металлическом рожке для обуви, который лежал на полке слева. Разумеется, не бог весть что, но если в квартире кто-то есть, она сможет его опередить и отобрать у него оружие, если таковое имеется.

А то, что в квартире кто-то был, в этом она не сомневалась. Вопрос только в том, сколько их и где они в эту минуту находятся. Выбирать особенно не из чего. Он или они могли находиться в ванной, гостиной или кухне. Ванная отпадала, потому что, во-первых, там нечего было искать, а во-вторых, злоумышленник уже бы давно ее услышал и отреагировал.

Немного поколебавшись, Ванда выбрала гостиную, может быть, потому, что она была прямо перед ней, и потом интуиция ее толкала именно туда.

Ванда потихоньку открыла дверь и увидела на фоне окна темный силуэт.

В тот миг, когда он обернулся, она сделала бросок вперед.

— Инспекторша, не надо! — истошно завопил он, но поздно: Ванда успела изо всех сил обрушить острый металлический рожок ему на голову, после чего услышала жалобно-протяжное: «Ааааа!»

Включив свет, Ванда увидела пришельца у себя в ногах. Он стоял на коленях, закрывая лицо руками, а сквозь пальцы сочилась кровь, капая прямо на ковер.

— Ты с ума сошла! — простонал мужчина, потом поднял голову и зажмурился от яркого света. — Ты мне глаз выбила, сука! Что я теперь буду делать?!

Бегемот — а это был он — согнулся пополам и принялся лихорадочно шарить у себя в карманах в поисках носового платка, чтобы унять кровь, хлещущую на пол. Ванда выпустила из рук рожок, побежала в ванную, принесла оттуда рулон туалетной бумаги и бросила ему. Бегемот оторвал солидный кусок и стал вытирать лицо, не переставая материться себе под нос.

— Подумаешь, бровь рассечена, только и всего! — сказала Ванда. — Лучше пойди в ванную и умойся, а то весь ковер закапаешь!

— Он и без того испорчен, — процедил сквозь зубы Бегемот, но послушно поплелся в ванную.

Когда он вернулся, Ванда заметила, что и помимо разбитой брови, вид у него был довольно жалкий. Он похудел, как-то пожелтел и состарился. Но вместе с тем глаза у него не бегали, как обычно, и в них читалась решительность, чего не было раньше.

— Я же могла тебя убить.

— Не в твоих интересах убивать меня сейчас, — нагло ответил Бегемот.

— У тебя должна быть очень веская причина, чтобы влезть ко мне в дом таким образом, поэтому по-дружески советую мне обо всем рассказать. В противном случае я тебя арестую и отправлю спать в участок.

— Какие же мы негостеприимные, — притворно вздохнул Бегемот, изобразив на лице приторное подобие улыбки. — Сначала бьешь, потом стреляешь, потом арестовываешь. Неудивительно, что живешь ты одна.

— Давай по существу.

— Но гнездышко ты себе свила неплохое, — продолжал Бегемот, словно не слыша. — Хорошо устроилась, хоть и скромно. Только мужик тебе нужен, а то слишком ты нервная. Нехорошо так, нехорошо. Ты женщина очень даже ничего. Правда, не первой молодости, но еще вполне…

— Ты что, предлагаешь услуги?

— Ты не в моем вкусе. Но если очень меня попросишь, так и быть, может, и уважу.

— А может, тебя еще и угостить чем-то?

— Нет, спасибо, ты меня уже угостила, мне хватит.

Бегемот состроил мученическую гримасу, отчего из раны опять потекла кровь. Он выругался, снова оторвал кусок туалетной бумаги и приложил ко лбу.

— Хватит увертюр, Бегемот. Говори, зачем пришел, а то и впрямь арестую.

Гость уставился на свои туфли из крокодиловой кожи и, помолчав некоторое время, сказал:

— На прошлой неделе убили моего брата. Полагаю, тебе об этом известно.

— Сожалею.

— Не надо, не криви душой. Мой брат был дерьмом, конченым ублюдком. Все равно он рано или поздно так бы и кончил. Но он был мне братом, и я его любил. Он был единственным близким мне существом на всем белом свете.

Ванда невольно бросила взгляд на террариум. Бегемот заметил это, но не стал иронизировать.

— Твой брат совершил попытку побега, — сказала она.

— Не пори чушь, — окрысился Бегемот. — Попытка побега… Как бы не так. Ему и в голову не приходило бежать из тюрьмы. Просто его обманули. Обещали дозу и выманили. Он и пошел, как баран. Таким, как он, немного надо.

— Если ты пришел предъявлять претензии, то я хочу тебе напомнить, что сидел-то он за убийство.

— Глупости! Если бы я хотел поквитаться с тобой или еще с кем-то, стал бы я сидеть в твоей панельной комнатушке и ждать, когда ты вернешься с тусовки. Обижаешь, инспекторша! Да и поздно мне уже с кем-то квитаться. Просто в последний раз, когда мы с тобой виделись, я тебе кое-что обещал, и теперь хочу выполнить свое обещание перед тем, как исчезну.

Ванда навострила уши.

— Говори.

— Я скажу. Но имей в виду, если мое имя выйдет за эти стены, ты пожалеешь.

— Ты мне угрожаешь?

— Нет. Я пришел тебе помочь. От тебя я ничего не хочу, кроме одного: держи рот на замке.

— Хорошо. Обещаю.

— Тогда слушай. О том… твоем человеке… ну, о котором ты меня спрашивала тогда…

— Нобелевском лауреате.

— Да, о нем. Он жив и здоров, так что ты о нем не беспокойся.

— А видеозапись?

— Не перебивай меня, потому что мне много надо успеть рассказать, а времени у меня мало. Значит, где-то месяца два назад Три поросенка получили от одного типа из Швейцарии, на которого и раньше работали, какой-то странный заказ. Нужно было на болгарской территории инсценировать похищение личности с мировой известностью, поднять шум, потом подержать его два-три дня и тихо отпустить. При этом ни один волос не должен был упасть с его головы. За этот спектакль клиент предложил Свинам двести тысяч евро. Поторговавшись, сошлись на трехстах. Довольные до соплей, они обещали выполнить заказ, потому что задача легкая, а риска, практически, никакого.

— Но кому это было нужно? Ничего не понимаю.

Ванда представила себе Гертельсмана в компании братьев Цуриковых, известных как Три поросенка, или просто Свины. На всех трех были заведены дела, некоторые из них были висяками. Они редко могли собраться вместе, если только это не был зал суда, потому что, как правило, хотя бы один из них сидел в тюрьме. Но подобное пребывание за решеткой обычно имело для троицы освежающий эффект и продолжалось оно недолго. Формально же они владели сетью автозаправок в Южной Болгарии. Не гнушались ничем, что могло бы принести им доход, пусть даже и небольшой, и часто делали черную работу вместо других. По сути, если исключить их внешний вид, то это были не «свины», а мерзкие, злые гиены.

— Ты опять меня перебиваешь, — разозлился Бегемот. — Еще раз перебьешь, вообще откажусь рассказывать.

— Ладно, ладно, молчу.

Бегемот самодовольно усмехнулся.

— Речь идет о рекламном трюке. У того швейцарца вроде как есть издательство, и оно издает его книги. Но продажи падают, книги никто не покупает. И этот швейцарец решил сымитировать похищение в надежде, что поднимется шум во всем мире, и продажи сразу вырастут. Если ты меня спросишь, полная чушь. Ну так вот, Свины согласились. Но мой шеф каким-то образом узнал о сделке и решил их обскакать. Электрод уже давно имеет на них зуб, потому что когда-то они убрали одного типа, который был ему должен много баксов. И он бы их вернул, если бы Свины не вмешались. Электрод тогда потребовал с них деньги, но они над ним посмеялись. Шеф, однако, решил не лезть на рожон, а выждать удобный момент. Как только он узнал о швейцарском заказе, приказал действовать. А швейцарец вдруг поменял условия и за это набросил еще пятьдесят кусков сверху. С головы Гертельсмана и волос не должен упасть. Но чтобы все было достоверно, им нужен был дублер. И вот тут-то становится интересно, потому что швейцарец не хочет просто кого-нибудь, а чтобы был настоящий, то есть, тоже писатель, который должен притвориться другим писателем. С одной стороны, все должно быть естественным, а с другой — чтобы об этом не узнали. Я, если бы это делал, пригласил бы актера. Но тот, по-моему, настаивал на писателе. Насколько мне известно, договорились, что за это писателю издадут книгу на английском. Если меня спросишь, полная хрень. Кому сейчас нужна книжка на английском? Но тот очень настаивал на своей идее. Сама понимаешь: кто платит, тот и заказывает музыку. Так Свины вышли на Войнова. Его жена — двоюродная сестра их матери, или что-то вроде этого. Они связали его с швейцарцем, он одобрил, все тип-топ. Ну, а потом ты знаешь, что произошло. Только два небольших уточнения: заказ приняли мы, а не Свины. И второе: пришлось освободиться от Войнова.

— И они уступили вам заказ просто так? Без ничего?

— Почти. Не знаю, ты слышала про автозаправку у Свиленграда, которую взорвали на прошлой неделе? Если сюда прибавить и пятьдесят дополнительных кусков, которые отсчитал швейцарец, то аргумент весомый, правда? К тому же Свины, они и есть свины — что бы ты им ни предложил, они похрюкают, похрюкают, а потом сожрут. Потому что на всех остальных заправках сама знаешь, какой китайский Новый год можно было бы организовать!

— А Войнов?

Бегемот вздохнул и потрогал разбитую бровь.

— С ним вышла накладка. Противно, но такие вещи случаются. Я, как ты сама догадываешься, там не был. Не люблю руки марать, да и отвечаю я совсем за другое. Ты же знаешь, каждому свое. Короче, у него в какой-то момент сдали нервы. Поднял крик, начал пугать, что напишет бестселлер о том, как его похитили, и всех нас упрячет за решетку. Ну, парни разозлились и прикончили его. Просто он сдрейфил. Почувствовал, что не Свины его пасут, вот и ударился в панику. А нашим скотам много ли надо. Электрод сейчас бесится, что они все испортили. Он потому так рвался выполнить заказ, что ему казалось, что все на мази. Все чисто… Но меня это не касается, и слава богу.

Ванда взглянула на его ботинки — они выглядели ужасно дорогими и уродливыми.

— Это все?

Бегемот кивнул.

— Потрясная история, ничего не скажешь. Просто даже не верится, что у тебя так работает фантазия, Бегемот. Ты явно перепутал профессии. Только я не понимаю, почему ты думаешь, что я так легко куплюсь?

— Я рассказал тебе чистую правду. Но если моя история, как ты ее называешь, тебе не годится, ничего другого для тебя сделать не смогу. Я думал, ты умнее.

— И я думала, что ты умнее, но вот ошиблась. По правде говоря, не понимаю, зачем тебе нужно было проникать в квартиру и столько времени меня ждать, чтобы потом вешать мне лапшу на уши. У нас есть убитый, скорее всего, совершенно невинный человек, и бесследно исчезнувший нобелевский лауреат. А ты несешь о каких-то заправках, рекламных трюках, свиньях, дублерах и черт знает еще какой бред. Кроме того, если даже половина из того, что ты тут наговорил, правда, то я должна тебя арестовать за соучастие в убийстве.

— И что ты от этого выиграешь? Или ты думаешь, что выставишь меня перед судом, и я тут же заговорю? Да я даже не дойду до суда. Мне не позволят! Неужели ты не понимаешь, что я — уже персона нон грата, и единственное место, куда я могу отправиться после того, как уйду отсюда, это аэропорт.

— Что ж ты сразу не поехал в аэропорт?

Бегемот поднялся.

— Ну, раз так…

Ванда, однако, не сдвинулась с места. Он уже вышел в коридор, когда она крикнула вслед:

— Доказательства, Бегемот. Мне нужны доказательства. Хоть одно.

Бегемот вернулся и остановился в дверном проеме, облокотившись о притолоку.

— Хорошо. Я тебе расскажу еще одну историю. И если она тебя тоже не убедит, ну тогда не знаю.

Ванда промолчала.

— Ты вот не спросила, почему я вдруг решил прийти и дать тебе всю эту информацию. Я знаю, что ты обо мне думаешь, и ты, наверное, права. Я также знаю, ты считаешь, что все, что я тебе тут рассказал, — туфта, но здесь ты не права. Все сказанное — чистая правда от первого до последнего слова. И если Электрод узнает, где я и что делаю в этот момент, то могу тебя заверить, что завтра утром я никуда не улечу. Впрочем, может быть, он и знает. С ним никогда нельзя быть ни в чем уверенным.

Бегемот замолчал. Выглядел он грустным, если такой человек вообще может грустить.

— Во всяком случае, он знал, что я вам стучу. Только не уверен, с каких пор — с самого начала знал или с недавнего времени, но это по большому счету не имеет значения. Так же верно то, что ему я обязан всем, что у меня есть, кроме одного: у меня никогда не было семьи. Я никогда ничего от него не скрывал, по крайней мере, до того момента, когда уже не мог не скрывать. К тому же я стал информатором не по собственному желанию, а потому, что вы меня прижали. Электрод знал, что случилось с братом… да и вообще. Мог и догадаться. Думаю, мог, если бы это его касалось.

— Хватит себя жалеть, Бегемот, — прервала его Ванда. Она была довольна, что хоть раз может использовать любимый упрек Крыстанова. — Давай по делу.

Бегемот посмотрел на нее с ненавистью. Он был похож на обиженного ребенка, и она почувствовала досаду.

— Да я не жалуюсь, инспекторша, просто излагаю.

— Хорошо, если так. И не путай меня со своим психоаналитиком.

— Тебя спутаешь… У него хоть душа есть, в отличие от тебя. Или я ему плачу за то, чтобы притворялся, что она у него есть.

— Не выдумывай, Бегемот! — усмехнулась Ванда. — Нет у тебя никакого психоаналитика. Так что давай дальше.

— Да я почти все уже сказал, — ответил он равнодушно. — Кроме одного: те, кто подбил моего брата бежать из тюрьмы, были людьми Электрода. И все было очень аккуратно спланировано, чтобы мне отомстить. Они его обманули, что-то пообещали — он же был наркоманом. Даже охрана знала про побег, знала, что это нарочно подстроено. И только он, несчастный, ничего не подозревал. Поэтому и вызвали полицейских, чтобы самим рук не марать. На надзирателя, который застрелит заключенного, смотрят недобро, особенно в этой тюрьме. С ним обязательно потом что-то случается, уж ты мне поверь.

— Вызвали подкрепление и что дальше? — нетерпеливо подстегнула Ванда.

— А ничего. Остальное ты знаешь. Может быть, только не знаешь, что полицейский, который его убил, тоже работал на Электрода. Осведомителем вроде меня. С той только разницей, что шеф щедро платил ему за каждую информацию. В отличие от вас, он не скупится. Это вы действуете шантажом, но что ж поделаешь! Вы можете себе позволить, ведь вы же государство.

Ванда вообще не отреагировала на последние слова.

— А не проще ли было убрать тебя?

На этот раз рассмеялся Бегемот, но так горько, что Ванда чуть было не пожалела его.

— И это произойдет, если я вовремя не уберусь отсюда. Ты не знаешь Электрода. Он такой. Жестокий. Ему мало просто застрелить. Он тебя ранит и бросит в каком-нибудь ужасном месте, чтобы мучился дольше. Это он называет «справедливостью». Но это уже моя проблема. Надеюсь, что хоть теперь ты мне поверила. А может, так и не поверишь, пока не увидишь меня мертвым?

Бегемот умолк. Некоторое время они молчали. Бегемот так и остался стоять, подпирая притолоку, жалкий и помятый, а Ванда слишком устала, чтобы размышлять над тем, что она только что услышала. Она ощущала внутри пустоту и горечь, словно все, что она услышала, ее вообще не касалось.

«Но я должна радоваться, — подумала Ванда. — Он ведь только что преподнес мне на блюдечке решение всего дела!»

Но радости не было.

— Ну?

Бегемот, как ученик, послушно ждал оценки.

— Мы с тобой два сапога пара, — задумчиво сказала Ванда.

— В смысле?

— В смысле, что похожи. И даже больше, чем ты можешь вообразить.

— Ты на что намекаешь, инспекторша?

— Ни на что я не намекаю. И хватит уже с этой «инспекторшей». Меня зовут Ванда.

— Да и мое имя не Бегемот, — сухо ответил тот и засмеялся.

В комнате снова повисло молчание. Ванде хотелось, чтобы он ушел. Ведь он сказал, что торопится? Но Бегемот продолжал подпирать дверь, словно боялся, что если он отойдет от притолоки, мир рухнет.

— Это все, что я могу для тебя сделать, — сказал он наконец.

— Спасибо, — ответила Ванда. — Ценю. Теперь ты куда? В аэропорт? А потом?

— В Швейцарию. А потом посмотрим.

— Почему именно Швейцария?

— А потому, — смущенно улыбнулся Бегемот. — Тебе может показаться, что я ненормальный, но я всю жизнь перевожу деньги в швейцарские банки. Такая у меня была работа. А ни одного швейцарского банка никогда в глаза не видел — зданий, офисов, окошек — ничего. Я иногда себя спрашиваю, а есть ли они вообще. Так вот, уж очень мне хочется посмотреть хоть на один из них.

Ванда весело расхохоталась.

— Ты, оказывается, большой оригинал, Бегемот! Ну, а если их нет, то что?

— Плохо, — Бегемот тоже засмеялся. — Значит, напрасно прожитая жизнь. Придется все начинать сначала.

— Но я все же предполагаю, что когда ты переводил туда деньги, ты и для себя кое-что приберег?

Он не ответил. Ступни в ботинках из крокодильей кожи выглядели слишком маленькими для такого тела.

«Надо же, раскаявшийся преступник!» — подумала Ванда.

— Ты, кажется, мне все еще не веришь? — спросил Бегемот.

— А зачем тебе надо, чтобы я тебе верила? С тех пор, как ты забрался ко мне в дом, только это и повторяешь.

— Потому что мне обидно, что первый раз в жизни я сам к тебе пришел, по своей воле, чтобы рассказать правду, и ты мне не поверила. А я ведь жизнью рискую…

— Ну, скажем, на восемьдесят процентов…

— А остальные двадцать?

— А остальные — когда сверю факты.

— И как это произойдет?

— А я спрошу твоего швейцарца. Кажется, я знаю, кто это.

«Да что это я говорю? — вдруг подумала она. — Ведь меня же отстранили от расследования. Или скоро отстранят. Какой швейцарец? Какие факты? Даже если Крыстанов завтра не напишет рапорт, он все равно когда-нибудь это сделает. И для себя будет абсолютно прав!»

Но ведь это не причина оставлять дела недоделанными.

А, будь, что будет!

— Есть один-единственный способ, — решительно заявила Ванда.

Бегемот вопросительно взглянул на нее.

— Я тоже должна поехать в Швейцарию. В Цюрих. Причем, как можно скорее.

— И хочешь, чтоб я тебе помог?

Ванда утвердительно кивнула.

— Ладно. Где у тебя компьютер?

— У меня нет. Только на работе.

— Да-а, ты и вправду хреново живешь!

Она пожала плечами, как бы извиняясь.

— Тогда сделаем так: завтра, точнее, уже сегодня утром, я зарезервирую тебе билет в аэропорту. А ты позвонишь туда, примерно в обед, чтобы узнать, когда ты летишь.

— В воскресенье, — подсказала ему Ванда. — С возвращением в понедельник вечером.

— Ладно, — согласился Бегемот. — Пусть будет воскресенье. А возвращение… посмотрим. Если будут билеты.

Он сделал несколько шагов вперед.

— Так я пойду. Ты меня не провожай.

— А я и не собиралась, — ответила она и попыталась улыбнуться. — Еще раз извини за бровь.

— Ерунда. Ты извини, что извел всю туалетную бумагу…

Ванда проводила его глазами, пока он не вышел в коридор. Потом она услышала, как щелкнул замок входной двери. И постояла еще десять минут в тишине, напряженно прислушиваясь к собственному дыханию, ожидая взрыва. А может быть, он уже освободился от машин, от багажа, от всей своей прежней жизни? И сейчас просто сядет в такси и отправится в аэропорт…

Он был неприятным типом, и неизвестно, пожалела ли бы она его, если бы бывшие дружки взорвали его вместе с машиной.

Но это совсем не мешало ей завидовать его дорого оплаченной свободе.