Нобелевский лауреат

12

Почти на самом подъезде к Пернику главная магистраль была перекрыта. Из-за случившейся там аварии все машины заворачивали, направляя по проселочным дорогам, о которых Ванда раньше даже не слышала. Второстепенное, изрытое ямами шоссе просто изнемогало под тяжестью колонны автомобилей, которые ползли по нему со скоростью, не превышающей десяти километров в час. Стояли последние дни апреля, а пекло так, словно начинался август. Этот ветреный, жизнерадостный месяц, который кокетливо любил удивить то внезапным возвращением зимы, то летней жарой, все никак не мог решить, к какому сезону он принадлежит, хотя с усердием пытался изображать их смену.

В апреле, как правило, ничего не случалось. Люди были всецело заняты повседневными заботами, лишь изредка замечая потуги апреля обрадовать их свежим фоном городской зелени. Они с нетерпением ожидали лета, но после него со скрытой тревогой начинали ждать наступления зимы. Словно времена года хранили какую-то тайну, которой люди боялись, но тем не менее, жаждали побыстрее узнать.

Наверное, тайну времени, которая в своей бесконечности выглядела так, словно постоянно обновлялась, повторяясь из года в год.

Все, кого она знала, рассчитывали на подобное повторение, жили, уповая на него. Да, перемена, но уже знакомая — вот, что им придавало сил. Она дарила им ощущение надежности, вселяла обманчивую уверенность в том, что, несмотря ни на что, удастся защитить себя от биологического ритма, навязанного им матерью-природой.

Даже в этом бедном шахтерском крае, чьи «прелести» никогда не радовали глаз, природа очень постаралась, чтобы сделать его более привлекательным. Весенний пейзаж по обеим сторонам дороги напоминал рекламу экспортного продукта: деликатно намекая на то, что этот продукт дешевый, хотя и не выглядит таким.

Однако Ванда не замечала приветливую зелень вокруг себя. Ей было жарко, и медленное движение машин ее безумно раздражало. К тому же она не знала точно, где находится. Просто ползла за другими, хотя подозревала, что далеко не все направляются туда, куда ехала она. Позади оставались развилки, от которых отходили дороги, скорее напоминавшие раскисшие от грязи узкие улочки. Указатели почти не попадались, и Ванда лишь приблизительно могла определить правильное направление к Малиново. Карты у нее тоже не было, что в очередной раз заставило ее принять решение обязательно купить себе карту и положить ее в бардачок.

Хотя, вряд ли она это сделает. Потом опять забудет, и вспомнит лишь тогда, когда снова не будет знать дороги.

«Человеку явно нужны подобные мелкие, досадные темы, на которые он может рассуждать, даже вслух, с самим собой», — подумалось Ванде. Когда все уже исчерпано, даже это помогает. Особенно, если естественное состояние человека — одиночество.

Конечно, она всегда может разговаривать с Генри. Но там нужно подбирать слова, потому что ящерица ни в чем не виновата. А вот себе Ванда могла и нагрубить, и беспощадно отругать, потому что считала, что это — дисциплинирующий фактор. Она может поносить себя, угрожать, тыкая пальцем, это даже доставляло ей удовольствие. Возможно, чувство исполненного долга по отношению к кому-то другому.

В конце концов Ванда не выдержала и свернула на следующей развилке. Она избрала эту боковую дорогу, которая издали показалась ей асфальтированной и пустой. Кроме того, по ее расчетам, дорога должна была привести ее если не в само Малиново, то куда-то поблизости.

Спустя двадцать минут она и впрямь достигла села, что ее несказанно удивило. На этот раз Малиново показалось ей другим, может быть, потому, что в прошлый раз они въехали в него с противоположной стороны. Было несколько странно, что к такому заброшенному, неприглядному месту ведут целых две дороги. Еще более удивительным был тот факт, что село, располагавшееся недалеко от столицы, запустело так, словно было заброшено в некий недоступный горный район. Может быть, Малиново было демографическим феноменом, в таком случае, это объясняло положение вещей. Но, возможно, была и иная причина. Во всяком случае, село отличалось от других сел в этом районе, будто в нем имелось что-то такое, что прогнало всех людей, и только те, у кого не было другого выбора, остались здесь жить.

Ванда вспомнила о безработном мэре и решила разыскать сначала его. Но перед этим нужно было перекусить, потому что голод, на который в последнее время она старалась не обращать внимания, напомнил о себе — под ложечкой засосало.

Но, как оказалось, в Малиново эта задача была практически невыполнимой. Ванда припарковала машину у здания мэрии и решила осмотреться. На небольшой площади, вокруг которой располагались остатки клумб с мраморными бордюрами, сквозь потрескавшийся асфальт весело пробивалась зеленая трава. В одной из клумб лежала опрокинутая скамейка. Напротив мэрии Ванда обнаружила разбитую автобусную остановку, где под ржавым козырьком навеса сохранилось порванное расписание уже несуществующего автобуса. Низкий бордюр тротуара сохранил следы чередующихся черных и белых участков — так когда-то была раскрашена остановка. Теперь тротуары красили по-другому. Было ясно, что здесь давно никто не ходит, видимо, боясь оступиться на разбитых плитках. Селяне предпочитали передвигаться по дороге. Позади остановки простиралась местность, поросшая буйной зеленью, скорее всего, бывший общественный парк. Там Ванда увидела также несколько остовов сломанных скамеек и гранитную основу питьевого фонтанчика, который давно пересох. Весь этот пейзаж создавал впечатление запустения и хаоса. Словно джунгли вторглись на территорию села и постепенно поглотили его. Было бесконечно грустно все это созерцать, потому что явно чувствовалась обреченность и разруха. У Ванды сжалось сердце. Ее магнитом притягивали подобные места, но когда она туда попадала, вся ее природа начинала бурно протестовать против увиденного.

Иногда Ванда даже пыталась себе внушить, что если бы у нее был где-то дом — не просто жилье, куда она бы приходила и уходила с одинаковым безразличием, а настоящий дом, то располагался бы он именно в подобном месте. В такие моменты она не могла заставить себя покинуть это место. Ностальгия, тревога и любопытство словно приковывали ее даже там, где она никогда прежде не бывала. Глубоко в душе она была уверена, что в один прекрасный день окажется в здании какой-то заброшенной фабрики или в некоем опустелом селе и навсегда останется там. Ванда терпеливо ждала этого дня, упорно пытаясь узнать свой воображаемый дом повсюду, где неизбежность конца человеческого бытия была сопоставима с вечностью.

Именно поэтому ее и привлекло Малиново.

В тот день, когда они с Крыстановым и перникскими полицейскими оказались здесь, село выглядело просто запущенным, как сотни других сел в стране. Теперь же, когда она была здесь одна, ей стало казаться, что оно словно бы исподволь притягивает ее, стараясь заключить в свои сонные объятия. Еще немного, и она навсегда позабудет о том, зачем сюда приехала.

Ванда немного прошлась по улице, потом вернулась обратно и обошла мэрию. Обнаружила медпункт, на двери которого висел массивный замок. Ничего другого, кроме корчмы в противоположном конце площади, она не нашла. Из корчмы за ней уже наблюдали несколько пар глаз. Голоса стихли. По всему ей было видно, что больше идти никуда не надо.

За двумя столами расположились несколько стариков, лица которых выглядели абсолютно одинаковыми. Они молча наблюдали за ней, и в глазах у них читалось подозрение. У третьего стола сидел мужчина лет шестидесяти и читал газету. В отличие от других, он был одет в джинсы и клетчатую рубашку.

Войдя в помещение, Ванда громко поздоровалась. В ответ послышалось нечленораздельное глухое ворчание.

Человек с газетой поднял голову и вопросительно уставился на нее.

— Вы что-то хотели?

— У вас можно поесть?

— К сожалению, нет.

— А где в селе можно купить какой-нибудь еды?

— Приготовленной еды вы нигде не купите, а бакалея есть в магазине. Только он сейчас закрыт.

— Если вы мне подскажете, кто хозяин магазина, я могла бы пойти и попросить его продать мне каких-нибудь продуктов. Я умираю с голоду.

Мужчина перелистнул газету, прищурил глаза, всматриваясь в какую-то информацию на странице, снова перелистнул.

— Я хозяин магазина, — наконец вымолвил он. — И поскольку у меня нет помощников, то до одиннадцати я торгую там, потом закрываю магазин и прихожу сюда. Так что, если вам нужно что-то из магазина, милости прошу завтра после восьми.

— Ну чего ты накинулся на нее, Стоян, — отозвался один из стариков. Цвет его лица был таким же землистым, как и пуловер домашней вязки, видневшийся из-под потертого пиджака.

— А я тебя узнал, — вмешался другой старик с соседнего столика. На голове у него была соломенная шляпа, пронзительные голубые глаза с любопытством смотрели на Ванду, а на лице играла легкая усмешка. — Ты — та самая полицайка, которая усмирила цыган.

— Ну прямо уж, усмирила, — возразила она ему, тоже улыбнувшись.

— Да наш мэр тут не перестает о тебе рассказывать. Наверное, ты ему здорово приглянулась. Я потому тебя и узнал. Твое здоровье!

У столиков вновь послышалось нечленораздельное бормотание и звон стаканов.

— Стоян, налил бы ты женщине, пусть она с нами выпьет, — сказал первый старик.

— Нет, спасибо, — ответила Ванда. — Я на работе, так что пить не могу.

— Ну и что, что на работе? — вновь спросил голубоглазый. — Давай по одной, чтобы работа спорилась.

— Я и вправду не могу, — снова отказалась Ванда. — Ведь я за рулем, мне нужно вернуться в Софию.

Хозяин корчмы наконец согнул газету пополам и оставил ее на столе.

— Что вам принести из магазина?

— Полбатона и немного брынзы, если у вас есть. Мне этого достаточно, — попросила Ванда. — Большое вам спасибо.

— У меня все есть, — сказал хозяин корчмы. — Сейчас я вам принесу. И сооружу вам омлет с луком на скорую руку!

— Не надо, не беспокойтесь. Хлеба и брынзы будет достаточно.

— Я тоже поем, — сказал он, направляясь к двери.

Ванда села за его стол и взглянула на газету — она была недельной давности.

Спустя пятнадцать минут она уже ела омлет, который был, наверное, самым вкусным в ее жизни. Хозяин корчмы, которого звали Стоян, категорически отказался взять с нее плату. Ей стало очень неудобно, хотя и было приятно. Очевидно, для жителей Малиново она неожиданно для себя стала героем, разумеется, на фоне нерешительности и беспомощности мэра.

— Так где же ваш мэр? — снова спросила она, покончив с обедом. — Хотела с ним поговорить.

— А его нет, — сообщил старик с огромной родинкой на кончике носа. — Вчера, когда вы здесь закончили, он укатил в город и больше не появлялся.

— А известно, когда он снова появится?

— Да этот наш мэр… — опять вмешался голубоглазый. — Он приезжает, когда захочет. Ты, девушка, расскажи нам об убитом. Кто он, откуда… А то мы ничего не знаем и трясемся тут от страха…

— Это писатель, из Перника.

Старики зацокали языками и вновь зазвенели стаканами.

— Кто-нибудь из вас раньше видел его в селе? — поинтересовалась Ванда.

— Да что ты, — сказал тот, что с родинкой. — Таких людей в Малиново нет. Только цыгане и остались. Как помирать начнем, они нас закапывать будут.

— Да они и о другом позаботятся, как бы нас на тот свет побыстрее отправить… — сказал тот, что в пуловере. — Раз совсем незнакомого человека убили, который ничего им не сделал, что уж нам остается…

— Кто вам сказал, что они его убили?

— А зачем, чтобы нам кто-то говорил? — возмутился голубоглазый. — Вчера твои люди цельный день только этих смуглых и расспрашивали, все вертелись здесь. Разве станут их расспрашивать, если они не виноваты, скажи на милость?

— Так обычно делается, — пояснила Ванда. — Вот сейчас, например, я специально приехала, чтобы потолковать с вами, потом с цыганами, да и с мэром хорошо бы встретиться. Но это же не значит, что вы убили писателя, не так ли?

Мужчины замолчали.

— А кто же тогда, если не они? — удивленно спросил один, который до сих пор молчал.

— Найдется кому, — неожиданно сказал Стоян.

Ванда вопросительно взглянула на него, но он больше не промолвил ни слова.

— А где ваши жены? — она решила сменить тему.

— Кое-кто дома, но большинство уже на кладбище, — промолвил тот, что с родинкой.

— А сколько всего женщин в селе?

— Три.

— А мужчин?

— Мы все тут, — засмеялся голубоглазый.

Ванда посчитала — семеро.

«Нужно будет вернуться и поговорить со Стояном наедине», — решила она.

Поблагодарив за обед, она попрощалась со всеми и вышла наружу. Глазам стало больно от яркого солнца, а очки она забыла в машине.

Перед ней простиралось пыльное, притихшее Малиново.

Ванда умышленно никого не попросила проводить ее. Все старики казались настолько немощными, что, наверняка, еле добирались из корчмы до дома. А Ванда даже подумать не могла, что, несмотря на запустение, Малиново окажется таким большим. О многих домах не всегда можно было сказать с улицы, обитаемы они или нет. Часто мелькали грязные, оборванные дети разного возраста, которые поднимали невообразимый шум. Других признаков жизни не было, словно присутствие людей в этих домах, если оно когда-то и было, составляло лишь несущественную подробность истории их существования.

Сейчас Ванда совсем другими глазами смотрела на грязь и запустение, на горы мусора во дворах. Она даже представить себе не могла, как все это выглядело раньше, так как разруха приняла угрожающие размеры. Но зато ясно было видно, что произойдет здесь максимум лет через десять. Будущее села Малиново напрочь вытеснило его настоящее и уже по-хозяйски здесь распоряжалось.

Ванда продолжила идти вперед, где, как ей казалось, должна была находиться околица села. Оттуда, наверное, начинались луга.

Улица была изъедена многочисленными канавками, по которым текли сточные воды, и порой невозможно было не ступить в них. Кроме детей и тощих собак, Ванда заметила грязного худосочного поросенка, который время от времени пронзительно визжал. Здесь начиналось цыганское царство. Самые маленькие тут же окружили ее, оглушив криками. Взрослые выползали из своих хибар, глядя на нее с тем же подозрением, с каким встретили ее в корчме. Она не могла разговаривать со всеми, а потому решила поискать того парнишку и его мать, с которыми ей довелось беседовать накануне. Помнится, тогда цыганка орала на нее, как бешеная, и проклинала, но Ванде удалось подкупить ее последними сигаретами.

Ей пришлось трижды спрашивать, пока, наконец, враждебно настроенные жители цыганского квартала объяснили, где их найти. Впрочем, когда Ванда дошла до нужного ей дома, мать того парня уже поджидала ее.

Ванда представилась, даже показала служебное удостоверение, но оно не произвело на цыганку никакого впечатления. Скорее всего, она была неграмотной, но даже если и умела читать, это никоим образом не помогло бы ее умилостивить.

Оказалось, что Янко и того, что постарше, который приходился ему двоюродным братом, в полиции все-таки поколотили, или, по крайней мере, так они утверждали. Ванда хотела с ним поговорить, но мать ее не пустила, сказав, что его нет. Не разрешила даже зайти за проволочную ограду, окружавшую полуразрушенный барак, в котором жила семья. Кроме того, допросы полицейских разозлили цыган, подняв в квартале градус напряжения, и сейчас Ванда особенно остро ощутила это на себе.

Оставаться здесь долго было небезопасно.

В конце концов, она не смогла придумать ничего другого, кроме как вновь угостить цыганку сигаретой. Ванда достала из кармана пачку, вытряхнула себе одну, остальное протянула цыганке. Бросив на Ванду свирепый взгляд, та, тем не менее, пачку взяла и опустила ее в бездонный карман рваного передника. Цыганка напоминала некое языческое божество, принимающее это ничтожное подношение не потому, что готово усмириться, а просто потому, что так полагается.

Ванда закурила и поднесла зажигалку к сигарете цыганки. Цыганка сильно затянулась, и почти сразу выпустила из ноздрей два густых клубка дыма.

— Этого человека… ну, убитого… вы когда-нибудь раньше здесь видели?

Цыганка отрицательно покачала головой.

— Уверены?

Цыганка вновь бросила на нее острый взгляд из-за густой дымовой завесы.

— Чего вы все нас спрашиваете? Чего ты своих не спросишь, болгар?

— Их я тоже спрашивала, — спокойно ответила Ванда. — И они сказали то же самое.

— И сейчас ты пришла к нам… Потому что мы — цыгане? За все мы вам виноваты!

— Пришла, потому что у меня работа такая — задавать вопросы. И не только вам, а всем. Ведь нужно же установить правду!

— Какую правду? — не успокаивалась цыганка. — Вашу или нашу?

— Правда только одна, когда речь идет о преступлении. Об убийстве…

— Это ты так думаешь.

— А как думаешь ты?

— Не знаю, — ответила цыганка, бросив окурок в грязь и втоптав его босой пяткой. — Я — женщина простая, не ученая, как ты. Потому, лучше спроси у своих. Спроси их снова…

Она повернулась к Ванде спиной и направилась к своей развалюхе. По дороге что-то гневно прокричала маленькому, совсем голому ребенку, который барахтался в мусоре. Ребенок выкрикнул что-то в ответ и неуклюже заковылял к ней на грязных кривых ножках.

Ванда развернулась и пошла туда, откуда пришла. Село уже не казалось ей привлекательным в своем предсмертном ренессансе. Позади гнилой прелести разрухи проглядывал совсем иной микромир. Он напоминал полный гноя нарыв, который был готов прорваться в любую минуту. И это, если случится, никому не принесет облегчения.

Цыганский квартал располагался на горном склоне, и чтобы попасть в него, Ванде пришлось подняться вверх, а теперь предстояло спуститься на равнину. Со склона открывался вид на заброшенный карьер, который был похож на кратер, образовавшийся из-за столкновения с метеоритом или из-за какого-то иного природного бедствия. Трудно было себе представить, что кому-нибудь в здравом уме могло прийти в голову вырыть в земле подобную яму, неважно с какой хозяйственной целью. Небольшой запас древесного угля был давным-давно исчерпан, а потому не мог служить оправданием существованию этой ямы. Недалеко от карьера располагалась небольшая каменоломня, которая на фоне кратера выглядела просто игрушечной. Ванда попыталась себе представить, какой была местность в прошлом, до того, как человеческая рука нанесла ей эти уродливые раны, и не смогла. Наверное, сначала были заросли малины, потом уголь, а теперь нет ничего.

Однако внизу, на дне карьера, явно находились люди. Два внедорожника остановились в конце спиралевидной трассы, которая вела из кратера наверх. Но людей видно не было.

«Опять какие-то братки, — подумала Ванда. — Интересно, что они здесь ищут?».

Дорожка, по которой ей пришлось спускаться, вся была изрыта потоками талой воды, стекавшими вниз после таяния снега.

А может быть, последнее, что видел писатель Войнов, прежде чем навсегда покинул этот прекрасный божий мир, и был именно этот карьер.

Солнце несколько подсушило остатки шлака, которым была присыпана дорожка, и ноги Ванды с каждым шагом поднимали маленькие облачка пыли.

Хорошо, что она успела сменить обувь, оставив туфли на каблуках дома. Теперь ей легко шагалось по неудобной дорожке. Скорее всего, никто из стариков, с которыми она познакомилась в корчме, не жил в верхнем квартале, иначе трудно себе представить, как они добираются домой по склону, особенно после того, как пропустят несколько стаканчиков ракии.

Возле внедорожников по-прежнему никто не появился, хотя они и продолжали там стоять.

У одного из дворов нижнего квартала сидела на стуле женщина и вязала. Она взглянула на Ванду и приветливо улыбнулась. Ванде вдруг показалось, что она поджидала именно ее.

Ванда помахала ей рукой и громко крикнула, как это было принято в селе:

— Добрый день!

Женщина кивнула, потом поднялась со стула и жестом пригласила в дом.

Ванда открыла калитку и вошла во двор.

Он оказался ухоженным. Грядки были тщательно вскопаны и издалека пахли свежей землей. Фруктовые деревья выпустили почки, некоторые из них уже зацветали, а среди них группками пышно цвели тюльпаны, нарциссы и колокольчики.

Это был обычный сельский двор с обычным домом, но было видно, что о нем с большой любовью и старанием тщательно заботились.

— Заходите, заходите, — не переставала повторять женщина, идя следом за Вандой по узкой тропинке, вымощенной плиткой.

Ванда протянула ей руку, и, представившись, коротко объяснила, зачем она в селе. Женщина широко улыбнулась, сразу попросив называть ее бабушкой Радкой, а потом сказала:

— Наконец-то увидели в нашем селе полицию, может, теперь вздохнем посвободнее.

Ванда не спросила ее, докучают ли ей цыгане, потому что наперед знала ответ. Вместо этого поинтересовалась, с кем живет женщина.

Оказалось, что бабушка Радка живет одна с тех пор, как ее муж погиб при аварии на шахте. Но не в карьере, а в большой шахте, которая находится в двадцати километрах отсюда. В свое время там работало почти все мужское население села. Многие оставили там здоровье, потеряв кто руку, кто ногу. А некоторые вообще отправились на тот свет.

— Что было, то прошло, — сказала женщина, и Ванда заметила, что ее глаза за стеклами очков покраснели. Потом они пили кофе, и бабушка Радка подробно рассказала ей о внуке, у которого свой бизнес в городе. Женщина так увлеклась, что Ванде пришлось прервать ее, чтобы, в свою очередь, задать вопросы.

Да, старая женщина слышала об убийстве, и ей было очень жалко убитого. Но она его не знала, и в последнее время не замечала в селе ничего необычного. Впрочем, а что можно назвать обычным? Ведь с тех пор, как здесь поселились цыгане…

Ванде вновь пришлось прервать ее, чтобы задать несколько рутинных — то есть бесполезных — вопросов. Наконец, поблагодарив за кофе, Ванда распрощалась.

Нужно обязательно съездить в Перник и поговорить с коллегами, которые расспрашивали жителей Малиново. И для них, и для нее работа здесь еще не закончилась. Кроме того, ей хотелось лично услышать их мнение о происшествии. Ее интересовало не то, что им удалось обнаружить, а скорее, как они оценивают атмосферу в селе. В конце концов, на этом этапе расследования трудно утверждать, что Асен Войнов убит где-то здесь, но есть очень большая вероятность того, что именно так и произошло.

Ванда вернулась в Софию еще засветло. Главное шоссе уже расчистили, и ничто не напоминало о недавней аварии, если не считать того, что с одной стороны придорожное ограждение было здорово помято. И так как движение в сторону Софии не было интенсивным, многие водители гнали, как сумасшедшие, будучи уверенными, что с ними ничего не может случиться. Ванда тоже ехала со скоростью большей, чем обычно, хотя и постоянно напоминала себе, что нужно ее ограничить. Однако ноги сами автоматически перемещались с тормоза на скоростную педаль. Благо, обстановка позволяла, да и не хотелось задерживаться. Кроме того, она не сомневалась, что ей еще не раз придется ехать в эту сторону.

Интересно, до каких пор?

Пока она не обнаружит, что же все-таки случилось.

«Ваша правда или наша?» — спросила ее цыганка.

Ванда отлично поняла, что она имела в виду, но у нее по-прежнему не было ответа. И она не была уверена в том, что когда-либо узнает его, ибо убийство человека — это не ответ. Это огромный вопрос, с которым мы сталкиваемся постоянно, независимо от того, какова статистика раскрываемости и насколько увеличивается число лиц, осужденных за убийство.

Достаточно только одного, чтобы маховик вновь пришел в движение.

При въезде в Софию образовалась пробка, и Ванда использовала вынужденную заминку, чтобы позвонить Крыстанову. Однако его телефон не отвечал. Значит, придется заглянуть на работу, чтобы проверить, не оставил ли он что-нибудь для нее. Хотя, он бы ей позвонил.

Ванда вдруг обратила внимание, что людей на улицах больше, чем обычно, но она тут же вспомнила, что завтра суббота. Это всегда имело значение и для водителей, и для пешеходов, шумными толпами переходящих улицы. Городской ритм давал всем ощущение свободы, заставляя надеяться на то, что они — нормальные люди и имеют право претендовать на большее, чем им полагается.

Наверное, жена Крыстанова наконец-то убедила его пораньше забрать ребенка из детского сада, чтобы вместе куда-то поехать на субботу и воскресенье. На воздух, как любила говорить сама Ванда. Словно София находилась где-то глубоко под землей или в открытом космосе.

Ванде суббота не нужна. Она могла бы обойтись и без воскресенья. В ее личном океане времени не было необходимости в таком количестве островов спасения. Скорее всего, потому, что даже если бы они и были, то оставались бы необитаемыми.

Крыстанов ничего ей не оставил.

Ванда просмотрела почту в мобильном телефоне, прочитав заново все сообщения. С какого-то телефона, очень похожего на ее собственный, ей уже в пятнадцатый раз предлагали увеличить размер мужского члена.

— Непременно, в какой-нибудь другой жизни, — пообещала она кому-то вслух, прежде чем стереть письмо.

Когда, наконец, она добралась до дома, уличные фонари ярко горели, и каштаны радостно нежились в их одноцветном, безжизненном свете.

Ванда распахнула дверь на балкон, вынула Генри из террариума, закурила сигарету и отправилась на кухню, чтобы приготовить ему еду. По пути включила телевизор и услышала, что после новостей гостем студии в политическом комментарии будет Гергинов. Наверное, его спросят и о Гертельсмане, но, скорее всего, очень осторожно, лишь намекнув на то, что проблема все еще остается.

«Вернулся, значит», — подумала Ванда.

Потом сменила канал и выключила звук.

Министр и без того ни во что не ставил местных журналистов. Он их не боялся, потому что давно раскусил, к тому же ведущий этой передачи был его другом.

Ванда вытащила Генри из-под холодильника, куда он снова пытался спрятаться, посадила его обратно в террариум и поставила у него под носом мисочку с едой. Когда ей нечего было делать, она могла часами сидеть перед террариумом, наблюдая за неподвижно распластавшимся на ветке Генри. Тогда ей казалось, что он живет в каком-то другом измерении. Это вдруг напомнило ей, что еще два дня назад она хотела позвонить матери.

Ванда взяла телефон и снова уселась перед террариумом. Игуана медленно жевала пищу.

Ванда набрала нужный номер. Только после шестого звонка на той стороне откликнулись.

— Алло-о-о, — пропел звучный самоуверенный голос матери. Ванда облегченно выдохнула, потому что по тону поняла, что мать чувствует себя хорошо.

Но одновременно с этим немного испугалась — может быть, ожидала услышать голос больной, немощной старухи, нуждающейся в помощи, с которой она, наконец-то, могла бы поговорить на равных. Но сейчас не было смысла даже начинать, потому что Ванда уже знала наперед, что проиграла.

— Алло! — повторила мать. — Кто у телефона?

Ванда продолжала молчать, лишь время от времени сглатывая слюну. Она не начинала разговор лишь из упрямства, так как ей было противно столь бесславно признать себя побежденной, не сказав ни слова. Но она хорошо знала, что даже одно сказанное слово может дорого ей обойтись.

— Я вас не слышу, — выкрикнула мать, и этот крик вдруг показался Ванде зовом о помощи.

— Алло, — тихо вымолвила она.

— Алло, алло, я вас не слышу, говорите громче! — не сдавался голос на том конце.

— Алло, мама, это я, Ванда.

— Алло, но кто это звонит? Как вам не стыдно издеваться надо мной?

— Мама, это я, твоя дочь.

— Бессовестные, наглые твари! — прокричала мать и повесила трубку.

У Ванды не было сил снова позвонить. Она чувствовала себя разбитой.

Мать либо совсем оглохла, либо прекрасно знала, кто звонит, и именно поэтому устроила этот цирк.

По крайней мере, Ванда услышала ее голос и убедилась, что все в порядке.

Она опустилась на пол, повернулась на бок и свернулась клубочком. Телефон положила рядом. Ей очень хотелось заплакать, но она знала, что не сможет, а потому прижала к глазам кулаки и попыталась глубоко дышать.

Суббота неслышно приближалась. Еще немного, и она ворвется к ней в дом. Ванда решила не пускать ее. Она открыла глаза и увидела, что показывают старую американскую комедию. Ванда посмотрела весь фильм без звука, а когда он кончился, так долго смеялась, что даже Генри недовольно завозился и повернулся к ней спиной. Наверное, если бы мог, он бы от нее сбежал. Но к счастью, игуана была надежно закрыта в своем стеклянном саркофаге, и Ванда была единственным ее другом, ее защитником и богом.

В известном смысле Ванда была ей матерью.