Нобелевский лауреат

3

Ранним утром, когда еще не рассвело, в город стремительно ворвался шквалистый ветер. Целый день он носился по городу, словно на дворе стоял ноябрь, а не апрель. Люди в трамвае выглядели помятыми, мрачными, угрюмыми. Инспектор Беловская разглядывала их мельком, походя, лишь бы не думать о том, как ей холодно в тонком пиджачке. Она относилась к тем людям, которые, как правило, не обращают внимания на погоду, соответственно и погода платит им тем же. Например, если на небе не было ни облачка и ничто не предвещало дождь, а Ванда забывала сунуть в сумку складной китайский зонтик, то именно когда она выходила на улицу, на нее непременно обрушивался настоящий ливень. В грязном скрипучем трамвае по крайней мере не дуло. Однако Ванде не хватало комфорта метро, к которому она успела привыкнуть, где даже утренние толпы пассажиров казались ей более цивилизованными и не так ее раздражали. Однако теперь, когда Детская комната должна остаться в прошлом, ей следовало вернуться к прежнему образу жизни. Теперь ей предстояло сначала ехать на старом трамвае, потом на автобусе, который никогда не соблюдал расписание, появляясь как бы ниоткуда. Разумеется, она могла бы ездить на работу на машине, но в последнее время это уже стало роскошью, которую она редко могла себе позволить, если учесть, что и помимо кредита за квартиру, придется платить и постоянно растущую цену за бензин. Так что, взвесив все «за» и «против», Ванда остановилась на трамвае. К тому же, ее старенький «опель», простоявший на улице всю зиму, нуждался в тщательном техосмотре, прежде чем можно будет сесть за руль.

Прошлой ночью она плохо спала. Ванда вдруг вспомнила, как в первые годы работы в Отделе по борьбе с организованной преступностью, она погружалась в сон сразу, подобно камню, брошенному в болото, и беспробудно спала до утра. Мать тогда говорила, что она спит, как мужчина. Ванду это глупое сравнение иногда раздражало, а иногда наоборот ей нравилось.

Ванда еле успела прикрыть рукой рот в зевке, когда трамвай подъехал к ее остановке. Хотя, по сути, это не имело никакого значения. Люди безразлично смотрели друг на друга еще сонными глазами, наверное, обдумывая день, который им предстояло пережить. Ее как-то не обеспокоила мысль о том, что и она выглядит точно так же. Во-первых, ей было все равно. А во-вторых, она ведь тоже должна как-то выглядеть. А чем больше она сливалась с толпой, тем безопаснее себя чувствовала. Правда, тот безотчетный страх, который она испытывала несколько месяцев назад, исчез. Но она постоянно помнила, что кто-то там, сверху, поставил первую черную точку напротив ее имени, и Ванде крупно повезло, что эта метка не оказалась роковой.

Выйдя из такого же, битком набитого людьми автобуса, Ванда в своем тоненьком пиджачке согнулась почти пополам под пронизывающим до костей ледяным ветром. За стеклом на проходной сидел совершенно незнакомый молодой человек, и ей не только пришлось предъявить ему служебное удостоверение, но и подробно объяснить, почему до сих пор он ее ни разу здесь не видел. Неожиданности, однако, на этом не закончились. В фойе первого этажа Ванда наткнулась на новенький автомат для кофе, на который кто-то приклеил белый листок с предупреждением: «Сдачу не дает!» На третьем этаже, где находился ее кабинет, рядом с лифтом была прибита табличка, большими красными буквами оповещавшая о том, что в здании, согласно приказу директора, запрещено курить, а злостные нарушители будут строго наказаны.

«Куда это я попала?» — подумала Ванда.

Все эти новшества ей совсем не понравились, хотя, бесспорно, были направлены на то, чтобы улучшить быт сотрудников. Она почувствовала себя так, будто кто-то в ее отсутствие пробрался к ней в дом и сделал без спросу ремонт.

Дверь в кабинет, который она делила с инспектором Явором Крыстановым, была открыта. Сам Явор сидел за письменным столом. Ванда увидела, что он рассматривает на экране компьютера одну из странных диаграмм, приходивших от их аналитиков. Во рту у него дымилась сигарета, и пепел с нее сыпался прямо на клавиатуру. Окно было широко раскрыто и ветер успел разметать на полу несколько листков, но Явор, судя по всему, этого даже не заметил. Ванде в последний момент удалось придержать дверь, чтобы она не хлопнула от сквозняка.

— О-о, — протянул Крыстанов, не отрывая глаз от монитора, — кое у кого, кажется, закончился отпуск.

Хотя он был на несколько лет моложе Ванды, она, как и весь их отдел, признавала Явора бесспорным авторитетом. Помимо начальства, только Явора чаще всего посылали на разного рода стажировки в Америку и страны Европы, потому что он действительно старался хоть чему-нибудь там научиться. Ему удалось создать потрясающую сеть личных контактов, которыми пользовался весь отдел. Несмотря на его порой несносный характер и двусмысленные, часто скабрезные шутки, Ванда была рада, что работает в одной комнате именно с Явором. Со стороны могло даже показаться, что эти двое постоянно препираются из-за чего-то, но, по сути, они очень хорошо ладили, зная, что всегда могут рассчитывать друг на друга, хотя об этом никогда не говорили вслух.

— Если тебе так уж хочется в отпуск, напиши заявление. Что-нибудь подыщут: если не Детскую комнату, то какое-нибудь районное полицейское управление в каком-нибудь селе.

— Нет уж, спасибо. Мне и здесь хорошо.

— Мне тоже было хорошо, только меня никто не спросил.

Явор закрыл диаграмму, затушил сигарету в невероятно грязной пластмассовой пепельнице, выставил ее на подоконник за окном, потом закрыл его.

— Ну, и как ты сейчас?

— Супер, — пробормотала Ванда. — Я смотрю, в здании курить запретили.

— Да? Я что-то не заметил.

— Вот и я так подумала.

— Хочешь, угощу моими? Индонезийские. Травкой пахнут.

— Нет, спасибо. Что-то не хочется. — Ванда усмехнулась. — Любопытство, конечно, разбирает, но меня выкинут и за меньшую провинность. Ты уж сам кури, а я на тебя посмотрю.

— Ну, и что теперь?

— Откуда мне знать. Мне же никто ничего не сказал. Придется спросить у шефа.

— Не спеши, — Явор снова открыл какой-то файл и уставился на экран. — Шефа нет на месте. Дает пресс-конференцию в провинции по делу того наркобарона, помнишь? Ну, которого застрелили. Однако вчера он приказал привлечь тебя к моему расследованию. Так что считай, я тебя привлек.

— Спасибо.

— Не за что.

Явор бросил ей на письменный стол толстую картонную папку с материалами.

— Давай, знакомься.

В комнате и вправду стоял какой-то сладковатый запах.

«Индонезийская травка», — отметила Ванда.

Она отодвинула от себя папку и встала.

— Ты куда?

— Схожу к компьютерщикам. Пусть дадут мне новые пароли.

— Для этой цели у тебя есть почта.

— Мой аккаунт блокирован. Кто-то рылся у меня в компе?

— Не думаю. Если только уборщица разговаривала по скайпу с сыном, который в Голландии.

Однако Ванда уже вышла из комнаты. Кроме того, шутка Крыстанова вполне могла и не быть шуткой.

Справившись с паролями и проверив свою почту, Ванда решила спуститься вниз и выпить кофе из нового автомата. Она забыла нажать кнопку для сахара, поэтому кофе получился очень горький и какой-то водянистый. Сначала Ванда хотела вылить его в горшок с пыльным фикусом, стоявшим в углу, и взять новый кофе, уже сладкий, но передумала. Она совсем забыла, что ей надо худеть. А сахар в кофе незаметно влиял на организм, кроме того, наносил вред сердцу.

«Все вредно для сердца, — подумалось Ванде. — Особенно для моего».

Она отхлебнула из стаканчика. Не так уж плохо. Только, неизвестно почему, кофе был холодный.

Потом она вернулась в комнату и до обеда читала материалы из папки.

Где-то в полвторого позвонил телефон, и Ванда с удивлением увидела, что звонит шеф. В последние полгода она его ни разу не слышала. Нельзя сказать, что обрадовалась его звонку, — ведь это он подписал приказ о ее переводе. И все-таки, за ту секунду, которая ей понадобилась, чтобы нажать на нужную кнопку, Ванда почувствовала, как кровь прилила к щекам, словно она была в зале для фитнеса, а не на рабочем месте. По всему видно, возвращалась та, прежняя жизнь. Она глубоко вдохнула. Вот сейчас, сейчас… Звонок окажется сильным ударом, и она должна будет удар держать… Сколько она ждала этого звонка. Сколько ждала…

— Слушаю.

— Беловская, привет. Ты новости смотрела?

— Нет, зачем?.. Какие новости?

— Те, которые только что закончились.

— Нет, — Ванда почти обиделась. — Я ведь на работе.

— Тогда зайди на сайт телевидения и посмотри. Обрати внимание на чрезвычайный репортаж. А потом перезвони мне.

Ванда сразу отыскала клип с репортажем. Его поместили отдельно от другого материала. На всякий случай, она посмотрела всю новостную передачу. Клип был короткий — всего семнадцать секунд, да и качество оставляло желать лучшего. Несмотря на это, было видно, что какой-то мужчина стоит на коленях со связанными за спиной руками, а на голове у него черный капюшон. Где-то на десятой секунде чья-то нога толкает мужчину, он падает плашмя, перекатывается на бок и застывает. На этом клип заканчивался. Ванда посмотрела его несколько раз, причем, останавливая в разных местах. Даже увеличивала изображение, но это ничего не дало. Было слышно, что мужчина с капюшоном на голове что-то говорит, но ничего нельзя было понять. Это было до того, как его ударили. Потом, когда он уже упал, Ванде показалось, что она слышит какой-то тихий, жалобный скулеж из-под капюшона. Однако качество звука и картинки оставляло желать лучшего, и потому Ванда решила непременно отправить клип в лабораторию на экспертизу.

На фоне клипа звучал голос ведущей, которая читала послание от похитителей. В нем говорилось, что клип аутентичный, а мужчина, показанный в нем, — писатель Эдуардо Гертельсман, которого похитили накануне вечером и удерживают неизвестно где. Похитители хотят за него выкуп в два миллиона евро и дают семьдесят два часа. Затем шли обычные в таком случае предупреждения в адрес полиции, чтобы она не вздумала что-то предпринять, потому что в таком случае заложник будет убит.

«Что за чушь?» — подумала Ванда.

Ей казалось, что она смотрит плохой любительский фильм, режиссер которого сам насмотрелся плохих любительских фильмов.

Телефон снова зазвонил.

— Ты там что, уснула?

Голос шефа звучал нервно, хотя нельзя было утверждать, что он злится. Ванда почти обрадовалась, так как уже давно привыкла улавливать отрывистую металлическую вибрацию, появлявшуюся, когда дела действительно были серьезными.

— Но ведь нужно же все посмотреть.

— И что ты об этом думаешь?

— Еще не знаю. Все это кажется каким-то тупым розыгрышем.

— Да, так всегда и выглядит. Но этот писатель и вправду исчез. Рано утром позвонили из гостиницы. Сейчас туда послали группу и допросили его литературного агента и персонал.

— И?

— Почти ничего. Впрочем, ты сама в этом убедишься. Нам официально поручено заняться этим делом. Так что принимай.

— Но я…

— Пусть Крыстанов отложит то, чем он занимается, и помогает тебе. У него дела терпят. Приступайте сразу, ни к чему нам международный скандал. Если мы его не вытянем, головы полетят.

— Спасибо.

Ванда не поняла, как у нее вырвалось это слово. И почему «спасибо», а не «слушаюсь» или просто «поняла, шеф». Да к тому же, прежде чем она успела что-то сказать, на том конце уже положили трубку. Она снова пересмотрела клип с заложником, потом позвонила Крыстанову и передала ему распоряжение начальника, объяснив ситуацию. Через пять минут Явор уже был в комнате.

Пока Крыстанов обрывал все телефоны, пытаясь заполучить оригинал записи, чтобы отослать его на экспертизу, Ванда продолжала методично изучать клип. Она останавливала его в разных местах, возвращала и вновь запускала, бессмысленно вглядываясь в сцену, которая разворачивалась у нее перед глазами. Если абстрактно подходить к тому, что происходило на экране, то никакой драмы не было. В кадре находился один человек, потом другой толкал его сзади ногой и первый заваливался набок, а потом куда-то катился. Настолько просто, что даже не было смешно. Она машинально делала какие-то пометки, безуспешно пытаясь сосредоточиться.

— А если все это монтаж?

— Мы будем знать об этом уже завтра, — успокоил ее Явор, опуская трубку на рычаг после очередного разговора. — Но мне не кажется, что это смонтировано. Скорее, снимали на мобильный телефон.

Ванда пожала плечами.

А может быть, кто-то пытается играть в игру для взрослых?

Она уже имела дело с подобными случаями. Ванда не любила о них вспоминать, потому что всегда были пострадавшие.

— Ты его читал? — внезапно спросила она.

— Кого? — не понял Явор.

— Этого Гертельсмана. Все-таки нобелевский лауреат.

— Я даже никогда о нем не слышал. А ты?

— Вчера вечером мельком видела его по телевизору.

А мысленно добавила: «Я видела его лицо». Лицо, которое отсутствовало в записи, и она никак не могла представить его под капюшоном. Высокий с залысинами лоб. Словно этому человеку все было известно. Словно он знал, что с ним случится.

— А откуда такая уверенность, что на записи именно он?

— Ниоткуда, — ответил Явор. — Мы не можем быть в этом уверены. Только в лаборатории могут с точностью определить. Но не раньше, чем завтра. До тех пор будем придерживаться версии, что речь идет именно об этом человеке.

Ванда ничего не сказала. Что-то ее смущало, хотя они и были в самом начале расследования. Вчера ей показалось, что она сумела заглянуть Гертельсману в глаза. А может, и еще глубже. При этом телевизор нисколько не мешал это сделать. Словно они были наедине. И даже не будучи уверенной в том, что, конкретно, она увидела, Ванда могла поклясться, что человек с такими глазами не мог бы скулить под капюшоном, даже когда его бьют ногой. А с другой стороны, она не стала бы с уверенностью утверждать, что человек из записи вообще что-то произносит, не говоря уже о стонах. Это тоже должны установить в лаборатории. А до тех пор им придется работать вслепую.

Когда шеф позвонил в третий раз, материалы из районного управления уже прибыли, и Ванда рассматривала их в надежде обнаружить нечто более определенное, за что можно было бы зацепиться. Однако что-то ускользало от нее, хотя и появилось ощущение, что допрос проводился формально и очень поверхностно. Разумеется, она встретится с кем нужно, но пока не было никакого конкретного плана. Еще сегодня Ванда обязательно должна увидеться с литературным агентом Гертельсмана, а также подробно осмотреть его комнату. Больше ничего не приходило в голову. Крыстанов просматривал запись. Ему удалось установить, что диск был оставлен рано утром на проходной в здании телевидения. Оставила какая-то бедно одетая пожилая женщина с сильным диалектом. Дежурный взял диск, но ничего не понял из того, что пыталась сказать ему женщина. Явно, она сильно волновалась и не смогла ему внятно объяснить. Единственное, что он из ее слов понял, это то, что диск содержит какую-то важную информацию, которую его «начальники», как сказала женщина, должны показать по телевизору, иначе случится нечто ужасное. Дежурный передал диск в канцелярию, оттуда он попал в службу новостей. И спустя несколько часов запись показали в дневном выпуске. Кроме видеоматериала, на диске был и текстовый файл, который и прочитала ведущая. Крыстанов тут же поехал на телевидение, чтобы обо всем разузнать на месте, забрать диск, а также, если удастся, побольше узнать о пожилой посетительнице.

На этот раз шеф был немногословен:

— Я вернулся. Жду тебя в кабинете.

Ванда очень не любила его кабинет. И не только потому, что здесь ей довелось пережить недавнее профессиональное унижение, она и до этого чувствовала себя там неуютно. В кабинете стоял продавленный диван, покрытый выцветшим чехлом когда-то желтого цвета. Тут же расположились и более новые кожаные кресла с красной обивкой. Между креслами и диваном был втиснут низенький столик с ободранной полировкой. В таком же состоянии пребывал и письменный стол шефа. Единственным контрастом этой убогости выглядел довольно большой монитор, который вместе с компьютером был подарен американским Федеральным бюро расследований. Стены украшали разного рода грамоты и сертификаты, полученные после стажировок и курсов, а также несколько благодарственных писем за проведенные совместные международные операции. Висели и фотографии шефа в компании с американским послом и болгарским премьер-министром. Ванда отлично знала, что есть и другие фотографии с прежними премьер-министрами и даже президентами, но их шеф предусмотрительно убрал в стол и запер на ключ. Все-таки хорошо, что он не стал их выбрасывать. Иногда даже шутил, что, может быть, когда-нибудь придется их снова достать, а в ящик убрать нынешние фотографии, висящие на стенах.

«Смена караула», — подумала тогда Ванда.

Мысль о том, что шефу тоже приходится кланяться и козырять своему начальству, ее не радовала. Она считала, что иерархия означает прежде всего жесткое соблюдение дисциплины, и когда одному плохо, плохо должно быть всем. Именно на этом принципе держалась Система, и Ванда ничего не имела против.

Однако в кабинете шефа она чувствовала себя, как на приеме у гинеколога. Оба знали, что встреча — необходимое зло, но для одного из них это зло было более необходимо, чем для другого. И всегда присутствовал элемент унижения, который считался полезным.

Каждый должен знать свое место.

«Унижение. Уважение. Какая разница», — подумалось Ванде.

Просто после этого человек обязательно должен вымыть руки.

Она присела на краешек стула по другую сторону стола, на который шеф молча указал рукой. Возможно, он понял, что Беловская ненавидит желтый диван. К тому же, тот предназначался исключительно для гостей. Даже он сам никогда не позволял себе на него садиться.

— Как дела?

— Изучаю показания, полученные утром. Пока ничего особенного. Крыстанов поехал на телевидение.

— Что думаешь делать?

— Поеду в гостиницу, встречусь с литературным агентом. Нужно покопаться в интернете, почитать об этом нобелевском лауреате, о котором никто ничего не знает. Надеюсь, до завтрашнего утра у меня уже будет какой-то план.

— Поздно. Очень поздно. Стопоришь дело, Беловская. Кажется, ты совсем потеряла форму.

Ванда замолчала, сжав губы. Вот опять. Каждый раз она говорит себе, что должна быть готова к этому, и каждый раз не может.

— Как только у меня что-то появится…

— Не знаю, что у тебя появится, — шеф нервно стукнул костяшками пальцев по столу, — но я знаю, чего у тебя нет. Времени у тебя нет, Беловская. Времени. Я уже распорядился осмотреть все места, где его могут держать, но это означает искать иголку в стоге сена. Если бы у нас был хоть какой-то намек, кто это может быть…

Ванда продолжала молчать. Она сознавала, что ведет себя, как обиженный ребенок, но ей и вправду нечего было сказать.

— Тебя вызывает министр. Сегодня в 18.30.

— Зачем?

— Откуда я знаю. Но советую до встречи с ним уже иметь хоть что-нибудь, в противном случае разговор может быть очень неприятным.

— Но если вы считаете, что я не справлюсь с таким трудным делом, зачем вы мне его поручили? — не сдержалась Ванда, сама удивившись своей дерзости. — Надо было дать его Крыстанову.

— А я и поручил Крыстанову помогать тебе, — спокойно ответил шеф. — К тому же не я решил дать тебе это дело. Министр распорядился. Теперь ты довольна?

Признание шефа не принесло ей удовлетворения. Идя по коридору в свою комнату, Ванда терялась в догадках. Интересно, что министру от нее нужно. Правда, много лет назад они ненадолго стали коллегами, но с тех пор бывший учитель музыки Гергинов сделал головокружительную политическую карьеру, можно сказать, взобрался на самую верхушку айсберга, а Ванда как была, так и осталась всего лишь маленькой молекулой. Она, как и другие коллеги, гораздо чаще видела его на фотографиях и по телевизору, чем вживую. Они слушали его высказывания, а потом, со смехом разбирали их по косточкам. Утешало лишь одно: в отличие от настоящего арктического айсберга, Система обычно начинала разрушаться с вершины. И все-таки, в воспоминаниях Ванды министр продолжал оставаться хорошим парнем. У него был прекрасный голос, а в жизни он был скорее стеснительным человеком. Например, она легко могла себе представить, как его не слушаются ученики. Но потом перестала им интересоваться. А ведь когда-то специально для нее он даже играл на рояле…

Никакого объяснения тому, что это дело совершенно неожиданно поручили именно ей, не было. Ведь ее спокойно могли еще некоторое время подержать где-то на отдалении — она предполагала, что именно так и случится. Но вместо этого уже в первый рабочий день ей предоставили возможность броситься с головой в омут. Хотя это ей льстило, все же Ванду переполняли сомнения. Вряд ли кто-то испытывал угрызения совести по поводу того, что с ней поступили несправедливо, и решил искупить свою вину. Во всяком случае, это не был ее шеф. А вот почему сам министр вдруг вспомнил о ней, еще предстояло узнать.

Шеф был прав только в одном: у них вообще не было времени на раздумья. Ванда вдруг ощутила голод и вспомнила, что с утра ничего не ела, но зато выкурила дюжину сигарет. Разумеется, возможность умереть, прежде чем ей удастся скинуть лишние килограммы, существовала всегда, но не это волновало ее в данный момент. Она закурила тринадцатую сигарету и открыла окно. Потом быстро набросала на листке список того, что нужно сделать в первую очередь. Таких действий оказалось не много. Вообще-то это мало походило на план, но другого не было. Она отлично сознавала, что к расследованию необходимо подключить и других людей, однако нужный момент еще не наступил. Может быть, завтра утром. Очень многое зависело от того, что удастся узнать Явору. Она чувствовала себя так, как если бы вдруг оказалась на опушке густого леса, в который ей предстояло войти: очень трудно решиться, да к тому же вокруг деревьев лежат густые синие тени, которые таят в себе опасность.

Ванда вбила в «Гугле» фамилию Гертельсман, и поисковик тут же выдал около четырех миллионов результатов. Она открыла несколько первых и распечатала самую подробную биографию писателя и его библиографию. Потом сунула пачку листов вместе с наспех набросанным планом в сумку, встала и закрыла окно.

Ветер на улице продолжал бесчинствовать. Полуголые, с едва проклюнувшейся зеленью, деревья гнулись до земли под бесстрастным холодным небом, как бы ища у нее защиты. Ванда позвонила в гостиницу, где остановился Гертельсман. По счастливой случайности, она застала мисс Вокс в номере. Несмотря на скудный запас английских слов, которым владела Ванда, ей удалось договориться с литературным агентом о том, чтобы она не покидала гостиницу в ближайшие полчаса, так как Ванда намеревается ее посетить. Мисс Вокс согласилась. Голос в трубке звучал как-то хрипло и глухо, из чего Ванда сделала вывод, что мисс Вокс плакала.

Оказалось, что все служебные машины как всегда заняты. Ванде не хотелось идти на поклон к шефу и она решила действовать, как в старые добрые времена, когда бензин был дешевым, а она еще жила с матерью. К тому же ей хотелось хоть немного гарантировать себе независимость. Потому она решила уже завтра утром подъехать на своем «опеле» к первой же заправке, молясь о том, чтобы странное постукивание, которое она слышала, переключая скорости, само собой исчезло. Но это будет завтра, а сейчас, если Ванда не хочет опоздать на встречу, придется остановить первое попавшееся такси.

В такси было очень душно, к тому же от шофера, одетого, как она успела заметить, в кожаную куртку, толстый свитер домашней вязки и шерстяную рубашку, сильно несло потом. Ванда уселась рядом, не сообразив, что она могла бы расположиться на заднем сиденье. Мученически сморщив нос, стараясь почти не дышать, она достала из сумки распечатанные странички и принялась читать.

«Разве это возможно, чтобы человек всю жизнь только и делал, что безмятежно писал книжки, а под конец его взяли в заложники?» — вдруг подумалось ей.

Хотя, как подчеркивалось в биографии, его произведения не были такими уж невинными. Он родился в Чили, а покинул эту страну, когда ему исполнилось двадцать восемь лет. Спустя годы не раз приезжал на родину, каждый раз испытывая в душе легкое отчуждение, — подобно тому, с которым человек ходит на кладбище. А там и вправду остались только могилы. Вскоре после переворота 1973 года его отца и старшего брата арестовали, потом длительное время подвергали пыткам вместе с тысячами других людей на стадионе «Насиональ де Чили» в Сантьяго, который впоследствии назовут в память о замученном певце Викторе Харе. Отец Гертельсмана работал осветителем в том же театре, где Хара ставил спектакли. Брат Эдуардо незадолго до этого закончил институт и работал в отделе кадров одного государственного предприятия. Никто в семье не был связан с политикой. При Альенде семья жила неплохо, точно так же они могли бы жить и при каком-нибудь ином правителе. Гертельсман не любил об этом говорить. Когда он соглашался дать интервью, его литературный агент категорически предупреждала, чтобы ему не задавали вопросов, связанных с его прежней жизнью. Никто не знал, как ему удалось остаться в живых, а сам Гертельсман об этом упорно молчал. Ходили даже слухи, что он был тайным осведомителем хунты и предал своих отца и брата. Утверждали, что после того, как мать ходила на стадион, чтобы опознать и забрать трупы, Эдуардо целых восемь месяцев прятался в полуразрушенном подвале на окраине Сантьяго. Было также известно, что именно в это время он написал «Кровавый рассвет». Разумеется, он никогда не пытался издать свою книгу в Чили. А когда в 1975 году ему, наконец, удалось вырваться из страны, к тому времени его мать уже арестовали, и Эдуардо считал, что ее нет в живых. Под могильной плитой с именами отца и брата, которую спустя много лет он установил во время одного из своих приездов, на самом деле, никого не было. Только земля, черви, да корни нежной зеленой травы, которая на чилийских кладбищах была более зеленая и густая, чем где бы то ни было в мире. По крайней мере, именно так написал Гертельсман в своем романе «Кровавый рассвет».

В биографии писателя, которую Ванда прочитала в вонючем такси, все эти факты преподносились сухо и осторожно, будучи пропущенными через густое сито тщательного отбора. Гораздо больше внимания автор биографии — а Ванда не допускала, что это сам Гертельсман, — обращал на жизнь и творчество писателя в Европе. Несколько браков и внушительный список произведений, названия которых вылетели из головы, как только Ванда их прочитала. Иными словами, ничего особенного — книги, награды и присутствие каких-то не совсем понятных персонажей.

Как в некоторых семьях все умирают от рака или от сердечных болезней, так все Гертельсманы погибали в результате насилия.

Ванда тут же постаралась прогнать эту мысль из головы. Она этого не допустит. И не потому, что этот нобелевский лауреат, словно бы по ошибке приехавший в Болгарию, был ей чем-то дорог. Просто, это ее работа, неважно, что Ванда не смогла бы ответить на вопрос, любит она ее, или нет. Но инспектор Беловская была абсолютно уверена, что она может выполнять только эту работу.

«Я — простой человек, — подумала Ванда, запихивая биографию Гертельсмана обратно в сумку. — А у обычных людей нет призвания. У них есть профессия, которая их кормит. Именно это я и делаю».

Такси обошлось ей в десять левов. Прибрав в кошелек сдачу, Ванда задумалась о том, где ей найти еще денег, чтобы заправить машину завтра утром.

Зарплата будет только через четыре-пять дней. Конечно, всегда можно перехватить у Явора, но его она увидит только послезавтра.

«Возьму у министра, — вдруг решила Ванда и это ее ужасно развеселило. — Выпрошу у него левов пятьдесят в память о старом добром времени. Ведь это он устанавливает зарплаты, потом и вычтет этот аванс».

Литературный агент уже ожидала ее в фойе гостиницы. Она была молода и очень элегантна. Знакомясь с ней, Ванда отметила, что у нее тонкая, худая рука, и не рискнула сильно пожать ее. Настасья Вокс заговорила слегка хриплым голосом, который Ванда помнила по телефонному разговору.

«Есть такие люди, — отметила Ванда, — мимо которых все беды проходят, не задевая их. Проходят мимо, прозрачные и холодные, как вода».