Нобелевский лауреат

4

Инспектор Ванда Беловская ошиблась: мисс Вокс не плакала. Она вообще не относилась к тем женщинам, которые плачут по любому поводу, потому что в таком случае ей пришлось бы реветь каждый божий день. Кроме Гертельсмана, она опекала еще двух-трех писателей аналогичного калибра. И хотя у нее, конечно же, были собственные симпатии, в силу своего служебного положения мисс Вокс была обязана всех их искренне боготворить, потому что в противном случае даже малейшее сомнение в ее абсолютной лояльности могло роковым образом сказаться на способности литературных наседок нести золотые яйца.

Мисс Вокс, хоть и была молода, тем не менее, отдавала себе ясный отчет, что и ее агентство, и она сама, как и все другие, ей подобные, кормятся плодами их труда, а не собственных усилий. Порой эти плоды оказывались кислыми, незрелыми, червивыми и даже гнилыми. Иногда они не нравились читателям и критике, несмотря на то, что казались полностью созревшими, и тогда их распихивали по самым темным углам домашних библиотек или, что еще хуже, вообще не обращали на них внимание в книжных магазинах. В таких случаях мисс Вокс и агентство, в котором она работала, несли убытки, причем не только финансовые.

«Что поделаешь, — рассуждала в подобных случаях мисс Вокс. — Ведь это творческие люди, всякое бывает…» И тогда ей казалось, что она не задержится в этом бизнесе более пяти лет. Потом ей хотелось вообще не работать с людьми ни при каких обстоятельствах. Например, она могла бы открыть магазин антикварной мебели. Или торговать недвижимостью…

Приняв какое-то решение, мисс Вокс успокаивалась и вообще переставала думать. Она твердо верила, что продолжительные размышления до сих пор никому еще не помогли. И в качестве примера всегда приводила себя и доверенных ей известных писателей.

Настасья Вокс всегда первой ощущала тот миг, когда писатель начинал гаснуть. Книги умирающего или уже мертвого писателя все еще продолжали жить, но это были книги-призраки, отчаянно цепляющиеся за те произведения, которые писатель создал раньше. Технически они бывали порой даже более совершенными, чем их предшественники. Ибо там, где в молодые годы писатель с легкостью парил на волнах собственного вдохновения, впоследствии могла образоваться кажущаяся легкость, граничащая со скукой. Такие книги нельзя было назвать плохими. У них была своя аудитория, свои читатели, которым они нравились. Были и критики, которые их наперебой хвалили, используя при этом слова, редко бывавшие в употреблении. Поэтому казалось, что они забрасывают писателя камнями. В архиве агентства было много подобных рецензий, и постоянно прибывали все новые и новые. Обычно все они были написаны подлинными литературными аристократами, носившими свои титулы как лавровый венок. Рецензии других, более неприметных критиков, были попроще, но и гораздо более пресными, потому что у них не все можно было понять, да к тому же критикам далеко не всегда было что сказать.

О, с каким жадным упоением люди иногда читали произведения своих любимых знаменитостей! С такой же неутолимой страстью набрасывалась на них, еще на стадии рукописи, и Настасья Вокс, пристально всматриваясь в строчки через почти невидимые стекла очков, словно просвечивая их лазером, пытаясь обнаружить где-то там, между строчек, ответ на вопрос, как эта книга-призрак может выглядеть все еще живой, и где же, по сути, обман.

Ей понадобилось несколько лет, чтобы понять, что нет никакого обмана, нет даже мелкой оптической иллюзии. Книги-призраки были такими же настоящими, как и их живые собратья. Только вместо того, чтобы рассказывать истории, ради которых они создавались, они просто описывали историю собственного тлена.

Книги, жившие вместе со своим автором, как бы рождались заново, чтобы умереть вместе с ним.

Неужто они не видят, что происходит, неужто не чувствуют, что их талант гаснет, исчезает и остается только фантомная боль. Она так и не могла найти ответ на этот вопрос, но подозревала, что писателям он известен, и они всё видят, чувствуют и понимают.

По крайней мере, надеялась, что это так.

Агентство подобные рукописи никогда не возвращало. Как не возвращало и откровенную галиматью, созданную компьютером писателя, пережившего свой творческий конец, или, как выражаются любители клише, вышедшую из-под пера состарившегося гения. Наоборот, эти творения встречали с распростертыми объятиями, торопясь тут же всучить их самым известным издательствам, словно хотели побыстрее от них избавиться.

Порой на литературном вечере какому-то слишком эмоциональному ведущему случалось назвать умирающего великого писателя «живым классиком». Так же их называли между собой и в агентстве.

«Куда ты повезешь своего живого классика?» — спрашивали они друг друга.

«Потащу его на Франкфуртскую книжную ярмарку. А ты?»

«А мой будет читать лекции в Штатах…»

К величайшему удивлению мисс Вокс, писателям нравилась такая жизнь. Слишком дорогую цену им пришлось за нее заплатить. Всю свою жизнь они склонялись над пишущими машинками и компьютерами, тайно охотились за историями людей, которые не сделали им ничего плохого, мстительно использовали их в своем творчестве, настойчиво вдалбливая прописные, никому не нужные истины, не гнушались злоупотреблять действительностью, даже не будучи с ней знакомыми, — и так до конца своих дней. А потом спохватывались, что их начинают забывать, и принимались плакаться и скулить, что мир-де отвернулся от них, оставив доживать свой век в одиночестве, и это одиночество убьет их и никто не вспомнит, что они трудятся, не покладая рук, склоняясь над чистым листом. И никто из них не хотел сознаться, что уже никак не получается хоть чем-то этот лист заполнить.

Нельзя сказать, что Настасья Вокс ненавидела писателей. Скорее наоборот — она их нежно любила. Причем не так, как любят своих детей — всепрощающе-снисходительно. Нет, по-настоящему, самоотверженно и искренне, что порой граничило с неприличием.

Любила она и Гертельсмана.

Даже больше остальных. Она не считала его умирающим. Возможно, в душе еще теплилась надежда на этот высокий, казавшийся неприступным лоб под все еще густой, некогда буйной — как свидетельствовали старые фотографии — шевелюрой, которую сейчас можно было назвать благородной. Такой благородной выглядит поздняя осень, прежде чем долгая снежная зима задушит ее в своих объятиях.

Гертельсман был талантлив. Он не стыдился своего таланта и умел с достоинством проигрывать. Он не верил собственным готовым формулам. Может быть, именно поэтому так сильно страдал.

Но надо признаться, что больше всех Настасья Вокс любила молодых авторов. Хотя среди них было много таких, чей возраст трудно назвать молодым, тем не менее, в ее глазах они все попадали в одну и ту же группу.

Молодые писатели присылали в агентство рукописи, которые потом никто не читал. Зачастую они были настолько несовершенными, настолько сырыми, что читать их было и впрямь невозможно. Но восхищала та легкость, с которой они создавались! Ее нельзя было сравнить с легкостью творческого процесса маститых писателей, которые творили, как дышали, — равномерно, не задумываясь. Стиль работы молодых и их ужасных рукописей был неуклюжим, а порой попросту нелепым. Но это их нисколько не смущало, и работа у них продвигалась с завидной легкостью. Вот это и было парадоксальным. Они напоминали людей, лишь недавно научившихся плавать по-собачьи, но свято веривших, что именно так они смогут переплыть океан. Их вообще не волновало, как они выглядят со стороны. Они не имели представления о разных литературных стилях, потому что смотрели на них с презрением. Часто терпели фиаско, хотя не сознавали этого. Многие из них вообще ничего не смыслили в литературе, но даже не отдавали себе отчета в том, что именно это их и спасает.

Молодые писатели, слывшие начинающими и рисковавшие остаться ими навсегда, не пользовались готовыми формулами, поскольку таковых у них не было. Они изо всех сил старались постичь то золотое правило, согласно которому их имена вошли бы навечно в мировую литературу, но это уравнение им все никак не давалось. Для них литература никогда не была связана с маркетингом, поэтому всегда все объяснялось личным провалом.

И все же, Настасья Вокс верила в них даже тогда, когда с вежливым отказом возвращала им рукописи. Ее душа ликовала, потому что она была убеждена, что им обеспечено царствие небесное. Настасья с радостью согласилась бы разъяснить им, что их сила в их собственной слабости, и с радостью распахнула бы им «огненные врата» там, где они видели только гладкую, сумрачную стену.

Но ей не разрешали это делать. Разумеется, никто и не запрещал, но она сама знала, что нельзя. Смена поколений должна происходить сама собой. Таланту надо оказывать ненавязчивую поддержку, чтобы в один прекрасный момент он претерпел эволюцию, поднявшись до вершин человеческого духа, — туда, где траектория поиска пересекается с траекторией предложения.

Эдуардо Гертельсман, хотя уже давно достиг апогея, чем-то неуловимо напоминал ей молодых, ибо для того, чтобы пережить славу и возвысить собственное имя, он должен был потерпеть провал.

«Это совсем не означает конец», — сказала она себе в то утро, когда установила, что он исчез из гостиницы.

Настасья Вокс не любила поездки. Для нее находиться в Болгарии было так же плохо, как и в любой другой стране. Из всех мест на земле больше всего она любила Цюрих, а конкретнее, свою цюрихскую квартиру. Однако агентство, в котором она работала, будучи одним из самых престижных в Европе, применяло специальный подход к «выращиванию» своих писателей, который можно было назвать буквальным. В некоторых случаях агентам приходилось почти «усыновлять» отдельных писателей. Каждый агент отвечал за нескольких авторов, которым он должен был обеспечить комфортное существование как в душевном, так и в бытовом плане. При этом зачастую приходилось преодолевать бурное сопротивление самих авторов, категорически отказывающихся признать, даже будучи в весьма солидном возрасте, что это для них полезно. Разумеется, каждый случай был строго индивидуален, хотя за ним просматривалась целостная концепция агентства, согласно которой литературный агент, если он хотел получить эксклюзивный, хорошо продаваемый литературный материал, должен был всячески способствовать появлению этого материала на свет, чего бы это ему ни стоило. И автор выступал необходимым злом на пути к простой, но вместе с тем амбициозной цели. Его нужно было охранять от вредных воздействий — не только внешних, но и идущих из недр души, иными словами, охранять его от самого себя. И наоборот: если на каком-то этапе условия жизни и сам характер писателя не создавали достаточно мощных стимулов к работе, то агентству надлежало их сформулировать и, при необходимости, ввести. Поэтому некоторые писатели были объектом навязчивой, неусыпной заботы со стороны агентства. Другие же, видимо, более сознательные, справлялись уже самостоятельно. В их случае, кроме обычного для всех наблюдения, агентство иногда прибегало к так называемому «вторичному минимальному вмешательству», целью которого было всего лишь деликатно напомнить писателю о том, какую фундаментальную роль — косвенную или явную — играет само агентство в профессиональной жизни своих питомцев. В этом мире, в котором даже маленькие дети знают, что без помощи литературного агентства литературы бы попросту не существовало, писатели иногда позволяли себе забыть о столь незначительном факте, и потому время от времени приходилось им напоминать.

Гертельсман относился к легким случаям, хотя, на первый взгляд, это могло лишь казаться. Мисс Вокс были хорошо известны все его кризисы, как и причины, вызывавшие их. Для себя она его определяла как сложную, но предсказуемую личность, что было не так уж плохо. Вместе с тем, она не могла себе позволить хоть на миг ослабить бдительность, потому что ей уже несколько раз приходилось сталкиваться с внезапным появлением у писателя чувства вины, которое сковывало его, подобно параличу, и могло направить в очень рискованное русло, что не раз и случалось. Как оказалось, Гертельсман ничего не забыл и не смог себе простить. Как не сможет простить и в будущем. Настасья Вокс не понимала, что он должен себе простить, но от этого угроза становилась еще более острой. Она не сомневалась в том, что Гертельсман с особым удовольствием подверг бы себя наказанию. И хотя среди писателей подобное поведение не было редкостью, для Гертельсмана оно могло бы иметь фатальные последствия, ибо он был страстной, увлекающейся натурой. Любые крайности приводили его в экстаз, а если ему еще удавалось убедить себя, что для этого есть причина, то ситуация легко выходила из-под контроля. Но при этом он был по-своему рационален и внимателен.

Однажды в докладе своим начальникам она назвала Эдуардо Гертельсмана хроническим саморазрушителем. Именно эта особенность, написала тогда Настасья, и является гарантом его относительной безопасности, а также снижает всяческие риски до уровня, поддающегося контролю. Его интересует скорее сам процесс, нежели его конечная цель, которой он никогда не достигает. Наверное, это доставляет ему удовольствие. В целом, Гертельсман проявляет стандартную для этой целевой группы симптоматику без каких-либо особых отклонений. Проявление: среднее. Прогноз: стабильный.

И все-таки, Настасья Вокс наблюдала за писателем с тревожным вниманием. Даже легкий порез на подбородке после утреннего бритья или слишком туго затянутый узел галстука заставляли ее быть начеку. И не потому, что она считала Гертельсмана способным совершить какую-то глупость. Наоборот, она слишком хорошо его знала и была уверена, что он сумеет вовремя остановиться, пусть даже и в самый последний момент. Но это не исключало какой-то случайности, которая может произойти в силу внешних обстоятельств, а не по внутреннему убеждению, особенно, если он каким-то образом выйдет из-под ее контроля.

Надо признаться, что Настасья Вокс в некоторой степени хотела уберечь Гертельсмана от его собственной судьбы, взяв на себя ее функции. Однажды судьба уже нанесла ему удар, и Настасье приходилось разгребать его последствия. Или, во всяком случае, ей так казалось.

Она деликатно намекнула Гертельсману, что борода, как она считает, была бы ему к лицу, а также, что он спокойно мог бы обходиться без галстука, который в его возрасте выглядел слишком консервативно. Накануне ночью Настасья долго не могла уснуть, потому что она в принципе нигде не могла спать спокойно, кроме собственной постели. До утра она просидела в кровати, закутавшись в теплое пуховое одеяло и уставившись в экран телевизора, где беззвучно и хаотично одни образы сменялись другими. Иногда ей удавалось задремать, но она тут же вскидывалась с ощущением, что падает вниз. Опустив голову на подушку, она время от времени погружалась в беспокойный сон, но кошмары только усиливались. И тогда ей казалось, что она не спит, а все происходит наяву.

Несмотря на бодрствование, Настасья не слышала, когда Гертельсман вышел из номера. Когда в шесть утра она собралась с силами, чтобы встать и принять душ, за стеной, которая разделяла их комнаты, было тихо. Это показалось ей нормальным. В полвосьмого она вышла из номера и решила по пути в ресторан постучать в дверь писателя и разбудить его на тот случай, если он еще не проснулся. Но Гертельсман на стук не отозвался, тогда она окликнула его, результат был тем же. Настасья решила оставить его в покое. В конце концов, он — взрослый человек, сам может справиться. К тому же завтрак был назначен на восемь, времени было достаточно. Но когда Гертельсман не появился и в полдевятого, она забеспокоилась. Он не отреагировал на звонки с ресепшена и на ее стук в дверь. Тогда Настасья попросила дежурную дать ей ключ от его номера и вместе с горничной они открыли дверь и зашли внутрь.

Гертельсмана в номере не оказалось.

Первое, что им бросилось в глаза, был открытый, но не разобранный чемодан. Постель также не была разобрана, а поверх покрывала была брошена голубая рубашка. Горничная хотела ее аккуратно сложить, но Настасья прикрикнула на нее, чтобы она ни к чему не прикасалась. Затем открыла минибар, взявшись за ручку кончиками пальцев, и, взглянув на прейскурант, установила, что в баре не хватает одной бутылочки виски. Как раз в этот момент появилась издательница. Она приехала за ними, чтобы отвезти их на телевидение, где Гертельсману предстояло интервью, и обеспокоенно спросила, что случилось.

Мисс Вокс посмотрела на нее так, что уже позднее, когда издательница давала показания прибывшим в гостиницу полицейским, она сказала, что Настасья выглядела, как зомби. Именно так и записали в протокол допроса, который потом прочитала инспектор Беловская. Это определение тогда показалось Ванде очень странным, и она даже попыталась себе представить зомбированную агентшу, с которой ей предстояло встретиться.

Однако Настасью Вокс с трудом можно было назвать зомби. Глаза ее смотрели умно и проницательно, в них сквозило любопытство. Ванде Беловской даже показалось, что она не особенно обескуражена исчезновением писателя. Или просто научилась скрывать свои чувства. Во всяком случае, мисс Вокс выглядела немного уставшей, но спокойной и собранной. Ее элегантная внешность показалась Ванде слегка вызывающей. Ей даже стало интересно, что же должно случиться, чтобы в этой стальной броне безупречного самоконтроля могла появиться брешь.

— Я ожидала, что вы приедете быстрее, — произнесла мисс Вокс, поспешив высвободить свою тонкую холодную руку из руки Ванды.

— Очень сожалею, но есть ряд процедурных вопросов, которые нужно было решить, — ответила Ванда, с трудом подбирая слова из своего скудного английского. И хотя она с отличием окончила курсы языка в Полицейской академии, ей сразу стало ясно, что тут они ей вряд ли помогут.

— Правильно ли я понимаю, что вам уже известно, где прячут господина Гертельсмана?

— Даже если нам известно, на данном этапе вас это не касается. Ни в коей мере. Это следственная тайна.

Ванда увидела, как кровь отхлынула от бледного лица литературного агента. Но уже спустя несколько секунд Настасье Вокс удалось овладеть собой. Ванде стало досадно, что она позволила этой нарядной высокомерной выскочке разговаривать с ней так, будто это она ведет допрос, а не Ванда. К тому же, плохое знание языка заставляло ее чувствовать себя неуверенно. Если придется еще раз разговаривать с ней, Ванда попросит Крыстанова. Его английский был на уровне, ведь не напрасно он стажировался в Америке.

— Я хочу задать вам несколько вопросов. Помимо этого, сообщите мне все, что сочтете нужным, что могло бы, по-вашему мнению, помочь следствию.

Вокс все так же холодно кивнула.

— Я думаю, вы уже ознакомились с видеозаписью, которую сегодня показали по телевидению. Как вы считаете, человек с черным капюшоном на голове — это действительно господин Гертельсман?

— Мне так кажется, — после небольшой паузы ответила мисс Вокс. — Во всяком случае, у него такое же телосложение, насколько об этом можно судить, и он одет, как господин Гертельсман. Хотя… этот капюшон… К тому же запись очень плохая…

— Но все-таки, вы полагаете, что это может быть Гертельсман?

— Я же вам сказала. Если судить по одежде, в этом я абсолютно уверена. Вчера вечером господин Гертельсман был на встрече с читателями в университете в той же рубашке и в том же пиджаке. Это могут подтвердить, по крайней мере, человек триста. Я еще ему намекнула, что хорошо бы к ужину переодеться, но он меня не послушался.

— В каких отношениях вы были с Гертельсманом?

— Вы это о чем?

— Ваши отношения с Эдуардо Гертельсманом ограничивались только профессиональной областью или было еще что-то?

Мисс Вокс опустила глаза, но тут же снова взглянула на Ванду. Взгляд был грустным.

— Нет, между нами ничего не было. А почему вы задаете мне этот вопрос? Какое это имеет отношение к похищению?

— Я просто делаю свое дело.

Это объяснение прозвучало так, словно Ванда извинялась за свои слова. Поэтому она поторопилась добавить:

— Просто я пытаюсь понять, насколько хорошо вы его знаете. Поверьте, это очень важно.

— Я очень хорошо знаю Эдуардо. Иногда мне кажется, что я его знаю лучше себя, разумеется, если вообще можно утверждать, что кто-то может хорошо узнать другого. Но у нас с ним нет близких отношений. Моя роль — быть ему чем-то вроде тени. Если хотите, ангелом-хранителем. Вряд ли вы найдете мужчину, которому захотелось бы спать со своим ангелом-хранителем. А еще меньше — со своей тенью.

— Раз вы столь близко знаете господина Гертельсмана, не могли бы вы сказать, есть ли у него враги? Личные, политические, какие угодно…

Мисс Вокс грустно усмехнулась.

— Эдуардо Гертельсман — писатель с мировой славой. У каждого, кто добился таких успехов, обязательно есть враги.

— А конкретнее?

— Не знаю. Я говорю в принципе. Сам господин Гертельсман ничего мне не рассказывал. Но я думаю, что даже если бы они у него были, он бы все равно не сказал.

— Почему?

— Потому что наши отношения касались только профессиональной области.

— А какие-нибудь конфликты? Ненависть? Долги?

— Только в рамках обычного.

— Что вы имеете в виду?

— Как и любая известная личность нашего времени, Гертельсман иногда получал письма омерзительного содержания. Знаете, есть люди, для которых что-то писать, куда-то посылать — хобби… Короче, это составляет смысл их жизни. Некоторые письма он мне показывал. Ничего особенного.

— А точнее…

— Какой-то его соотечественник из Чили регулярно забрасывал его письмами, в которых утверждал, что Гертельсман, якобы, был агентом Пиночета. Знаете, на его родине такие настроения все еще бытуют в определенных кругах. К счастью, подобных людей немного. Может быть, это просто зависть, кто знает. Во всяком случае, Эдуардо было неприятно.

— Могу себе представить. Я читала его биографию.

— Нет, вы не можете себе представить, — неожиданно жестко сказала мисс Вокс. — Я ведь вижу, вы даже представления не имеете, кто он. Что из того, что вы прочитали десять — пятнадцать строчек о нем где-то в интернете? Даже если они не врут, а, наверное, так и есть, о чем там говорится? Или вы думаете, что из биографии писателя можно что-то узнать? Больше, чем из его книг? Вы читали хоть одну книгу Гертельсмана?

— Нет, — спокойно ответила Ванда. — До вчерашнего дня я о нем вообще никогда не слышала.

— Вот видите! А ведь всего один абзац, одно предложение из его книг может сказать вам больше, чем какая-то там биография! Биография писателя — это его книги. И это отнюдь не просто красивые слова. Вы, как представитель госслужб, должны хотя бы знать, где искать информацию, которая может вам помочь.

— Значит, вы утверждаете, что у Гертельсмана не было серьезных врагов?

— Читайте его книги.

— И что никто впрямую не угрожал его жизни?

— Читайте, читайте…

— Вы действительно считаете, что сейчас самый подходящий момент для чтения?

— Разумеется, нет. Поэтому вам придется читать очень быстро. Тогда вы сами убедитесь, что все, что я могу вам сказать, Гертельсман уже давно описал в своих книгах. Даже более того.

Мисс Вокс вынула из сумки две не особенно толстые книги в довольно ярких обложках и протянула их Ванде.

— Вот. К сожалению, только эти книги вышли на болгарском, но для ваших целей этого достаточно. Издания просто ужасные, но на это мы, к сожалению, не можем влиять. Хотя перевод, как мне сказали, хороший.

Ванда взяла книги и машинально взглянула на обложки. Это были «Кровавый рассвет», о котором она уже знала, и «Бедняки». Литературный агент и впрямь была человеком со странностями. С одной стороны, у Ванды не было оснований ей не верить. А с другой, Ванда не могла понять цель того спектакля, который только что разыграла перед ней мисс Вокс.

— Знаете, — сказала Настасья как-то грустно, — мы с вами в чем-то похожи. У нас нет собственной воли. Мы следуем инструкциям наших начальников, играем в чужие игры, а потом сами отвечаем за последствия. Поэтому мой вам совет: не вмешивайтесь в это дело, стойте в стороне от него. Так и передайте вашим шефам. Никто не хочет, чтобы Гертельсман пострадал. А если вы вмешаетесь, так и произойдет. Вы же слышали, чего хотят похитители? Сегодня, перед тем как послать видеозапись на телевидение, они связались с руководством агентства и потребовали, чтобы выкуп был передан им представителем агентства. И поскольку у нас нет таких средств, мои шефы договорились, что необходимую сумму предоставят пять самых крупных мировых издательств, которые обычно выпускают книги Эдуардо Гертельсмана. Надеюсь, что в течение суток деньги будут собраны, и они окажутся у меня. Но болгарская полиция не должна вмешиваться. А когда мы вернем Гертельсмана, тогда можете действовать по вашему усмотрению. Но не раньше. Разумеется, вы не должны воспринимать это как ультиматум. Скорее, мое начальство, как и собственники издательств, обращаются к вашим властям с настоятельной просьбой проявить здравый смысл. Так что у вас будет достаточно времени, чтобы прочитать книги Эдуардо Гертельсмана и узнать все, что вас интересует.

Инспектор Беловская слушала и не верила своим ушам. В голове вдруг всплыло выражение «чужая игра». По поводу остального она даже не была уверена, что правильно поняла, — настолько неправдоподобным казалось ей только что услышанное. Невероятным было и то, что она, инспектор Службы по борьбе с организованной преступностью, и литературный агент из неприлично богатой европейской страны, куда Ванда вряд ли когда-нибудь попадет, спокойно обсуждают то, о чем вообще не должны упоминать.

— Я очень сожалею, — наконец вымолвила она. — Однако как бы мне ни хотелось, сама я не могу принять решение. Я только могу донести до моего начальства ту информацию, которую вы мне только что сообщили. Но ничего другого я не могу сделать.

— А вам ничего и не нужно делать. Болгарским властям уже послано официальное письмо. Но дело в том, что пока мы тоже больше ничего сделать не можем. Если бы Гертельсман был гражданином Швейцарии, мы могли бы задействовать дипломатические каналы. Однако у него только чилийское гражданство, и ни одна европейская дипломатия не станет заниматься этим случаем даже чисто формально. А от правительства Чили до сих пор никакой реакции. Нам остается надеяться только на то, что политики туманно и с легкой дозой извинения называют «мировой общественностью». Что бы за этим ни стояло.

— Значит, если я правильно поняла, вы планируете заплатить выкуп? В таком случае, буду вам очень признательна, если вы станете держать меня в курсе.

— Вряд ли это возможно, — грустно улыбнулась мисс Вокс. — Я не хочу потерять работу. А еще меньше хочу потерять Гертельсмана.

— Но если я решу, что вы своими действиями мешаете нашему расследованию, я могу задержать вас по крайней мере на двадцать четыре часа.

— На вашем месте я бы не стала этого делать. Просто поверьте мне на слово. Наши интересы гораздо ближе, чем вы думаете. Ваши и мои. Что же касается наших шефов, там дело другое.

На этот раз Ванде даже в голову не пришло пожать руку мисс Вокс.

«Паучья лапка», — скорее всего подумала бы она, если бы это сделала.

До назначенной встречи с министром оставалось еще почти два часа, которые Беловская использовала для того, чтобы сверить показания двух свидетелей из гостиничного персонала. Именно они видели, как Гертельсман покидал ночью отель. Потом она позвонила болгарской издательнице и договорилась о встрече в ее офисе, который оказался поблизости. Однако разговор с издательницей не дал ничего нового. Дама постоянно терла красные от слез глаза, повторяя одно и то же: «Проклятая страна! Проклятая, тупая, никчемная страна!»

Покончив дела с издательницей, Ванда вернулась к гостинице и уселась на скамейку в скверике позади нее. Она не знала, что менее чем за сутки до этого нобелевский лауреат Эдуардо Гертельсман также сидел на той же самой скамейке, или на соседней, которая ничем не отличалась от скамейки Ванды. На секунду ей даже показалось, что ветер стих. Лучи солнца еле пробивались сквозь низкую облачность, нерешительно посылая городу какой-то искусственный, рассеянный свет. Ванде вдруг стало холодно, но она не хотела уходить. До встречи с министром оставалось еще немного времени, и нужно было как-то собраться с мыслями и решить, о чем она будет докладывать.

По сути, докладывать было не о чем. Ванда вдруг вспомнила о книгах и достала из сумки «Кровавый рассвет».

Первая страница была абсолютно пустой. На ней не было ни посвящения, ни цитат, ни предисловия. Мелькнула мысль, что так будет до конца книги, но, пролистав ее, Ванда поняла, что ошиблась. Тогда она захлопнула книгу и снова сунула ее в сумку. Когда-нибудь она обязательно ее прочитает. Возможно, даже сегодня вечером. К тому же книга была тоненькая — всего каких-то сто семьдесят восемь страниц.

«Как мало нужно человеку, чтобы прославиться», — подумала Ванда.

Беловская вдруг вспомнила, что после встречи с Настасьей Вокс она забыла включить звук мобильного телефона. Взглянув на экран, она увидела десять пропущенных звонков от Явора Крыстанова. Часы показывали без десяти шесть.

Ветер снова усилился. Прохожие торопились побыстрее покинуть сквер. Лица их были унылыми, обиженными. Вероятно, они сердились на плохую погоду. «В этом городе слишком много сердитых людей», — подумала инспектор Беловская. Она поднялась со скамейки и направилась к серому зданию министерства, где ее, как всегда безмолвно, поджидала одинокая фигура льва.