Нобелевский лаурает

21

Было чудесное майское утро, исполненное наивных надежд.

Инспекторы Беловская и Крыстанов почти столкнулись у двери шефа. Оба почувствовали себя неловко, хотя Ванда это нарочно подстроила. Она немного смутилась и отступила назад, пробормотав какое-то извинение.

То же самое сделал и Крыстанов.

Несмотря на то, что Ванда поджидала его с половины восьмого и даже дважды пряталась, чтобы ее не увидели сначала секретарша, а потом и шеф, смущение ее было неподдельным.

— Ведь в восемь же? — спросила она, лишь бы что-нибудь сказать.

Крыстанов утвердительно кивнул.

— Сейчас без пяти, — сказала она и так сосредоточенно уставилась на часы, словно видела их впервые.

Крыстанов протянул руку, чтобы постучаться, но Ванда схватила его за руку и умоляюще посмотрела на него.

— Иди сюда, — прошептала она и жестом пригласила его последовать за ней в угол холла, где стоял огромный фикус в кадке, подставляя свои листья весеннему солнцу.

Крыстанов подчинился, не до конца понимая, чего она хочет. И в следующий миг они оказались под мясистыми блестящими листьями, которые уборщица каждое утро добросовестно протирала мокрой тряпкой.

Ванда ощутила легкий терпкий аромат его туалетной воды.

— Я не стану говорить тебе, что очень жалею о вчерашнем, потому что ты и сам это знаешь. Если ты уже принял какое-то решение, ты имеешь полное право его выполнить. Я не хочу вмешиваться, мы достаточно взрослые, чтобы самим принимать решения. Единственно, хочу тебя попросить, если ты еще не написал докладную и думаешь это сделать сегодня, повремени несколько дней.

— Никакую докладную я подавать не собираюсь, так что живи спокойно.

— Я это сказала не для того, чтобы… Впрочем, мне все равно… Хочешь — подавай, не хочешь — не подавай. Просто мне нужно несколько дней, чтобы кое-что закончить.

«Господи, ну что это со мной!? Снова начала!»

А ведь она так тщательно отрепетировала каждую свою фразу!

— Извини, я не это хотела сказать. Я знаю, что ты… Что мы с тобой…

— …по правде говоря, совсем даже неплохая команда, — закончил вместо нее Крыстанов. Потом легонько, почти нежно взял ее за плечи и отодвинул в сторону, чтобы выбраться из-под фикуса. — Просто нам с тобой нужно больше полагаться друг на друга. Иными словами, друг другу доверять.

И он решительно направился к кабинету начальника…

— Беловская, как себя чувствует мать? Очень надеюсь, что она сможет поправиться. Если мы чем-то можем помочь, ты скажи…

Шеф сказал это для очистки совести, а не потому, что мечтал помочь, но Ванда сразу ухватилась за его слова.

— Я бы хотела, если можно, в понедельник взять отпуск. Маме будут делать обследования, и я должна быть в больнице.

Хотя это была очевидная ложь, Ванда произнесла ее так естественно и непринужденно, что шеф сразу поверил.

— Конечно, никаких проблем. И не только понедельник, возьми столько дней, сколько тебе нужно. Напиши заявление и оставь у секретарши. Я сегодня же подпишу.

«Старается от меня отделаться, — сказала себе Ванда. — Просто я ему мешаю выпендриваться перед министром, или, по крайней мере, он так думает».

И действительно, до конца оперативки шеф ни разу не обратился к ней напрямую. Говоря в множественном числе, он, по сути, обращался к Крыстанову и говорил только ему.

Встреча продолжалась не больше десяти минут. Они снова обговорили все те вещи, которые обсуждали несколько дней назад. Впечатление тупика было полным. Больше всего рассчитывали на анализ ДНК, как будто он мог совершить чудо. Но для получения результатов нужно было время, а до тех пор…

— Беловская вчера встречалась с экспертом по литературе, — под конец сказал Крыстанов. — Как я понял, разговор был очень интересным. Может быть, она вкратце ознакомит нас с результатами…

— А, нет, — прервал его шеф, даже не посмотрев на Ванду. — Сейчас нет времени для пустых разговоров. Пусть мне напишет отчет об этом и оставит вместе с заявлением об отпуске. Но только самое главное! Коротко и ясно!

Труднее всего Ванде стало тогда, когда они оказались с Крыстановым наедине.

Молчать в присутствии шефа было легко, хотя и унизительно. У нее не было желания ему о чем-то рассказывать, да и он не спешил ее расспрашивать. Но с Явором было по-другому. Ванде нужно было так много ему рассказать, словно они не виделись по крайней мере неделю. Только она не знала, откуда и как начать. К тому же сомневалась, не рано ли кое о чем рассказывать.

Должна ли она сказать, что застала Бегемота у себя дома? И как объяснить, что даже не попыталась убедить его выступить свидетелем по делу?

Правда, она бы все равно не смогла это сделать, но кто знает, может быть, Крыстанову бы удалось?

«Нужно быть очень осторожной, — подумала она. — Информации много, но важно, что сказать сейчас, а что оставить на потом, когда, возможно, у меня будут и доказательства».

В конце концов, как это часто случалось в последнее время, она снова оказалась в ситуации, когда только он мог ей помочь. Хотя на этот раз речь шла не о ней лично, а обо всем расследовании.

И Ванда рассказала Крыстанову все, утаила только то, что разбила рожком бровь Бегемоту.

Крыстанов слушал ее, не перебивая. На его бесстрастном лице ничего не отражалось. Он смотрел в окно, в один прекрасный момент Ванде даже показалось, что он ее не слушает. И действительно, если бы она могла послушать свой рассказ со стороны, поняла бы, что он звучит как сплошная фантасмагория.

«Как нечто бредовое, что могло мне присниться», — добавила она мысленно.

Но Крыстанов, как оказалось, так не думал.

— И что сейчас? — спросил он, когда она закончила.

— Сейчас единственное, что мне остается, это проверить агентство.

— И ты думаешь это сделать так: садишься в самолет и — бац! — в Швейцарии. Иными словами, продолжаешь работать, как тебе заблагорассудится, словно в мире существуешь только ты одна! И это при том, что есть законы, разные там процедуры, которые человек обязан соблюдать.

— Но я не стану делать ничего незаконного! — возразила она. — Речь идет о частной поездке. Туризм, иными словами…

— На один день?

— Столько я могу себе позволить.

Крыстанов пальцем чертил что-то на крышке стола.

— А тебе не кажется, что ты слишком доверяешь этому твоему Бегемоту? Да он просто преступник, и кто знает, что у него на уме.

— Именно потому, что я не доверяю настолько, насколько ты думаешь, я должна поехать и все проверить.

— Конечно, все это нуждается в проверке. Но не так же, как ты предлагаешь. Не за спиной у прокурора, шефа, да всей службы, в конце концов. К тому же я тебе еще раз говорю: это незаконно. Как ты заставишь их дать тебе информацию, если даже не сможешь представиться? Ты ведь придешь к ним как частное лицо.

— Я уже придумала, — уверенно сказала Ванда, хотя это было не совсем так. — Кроме того, мне поможет твой друг Отто Бирман, если я правильно запомнила его имя.

И она ему улыбнулась самой обольстительной улыбкой, на которую была способна.

— Интересно, — усмехнулся Крыстанов. — Я подозревал, что ты захочешь чего-то подобного. Еще, небось, попросишь тебя прикрыть, чтобы никто не догадался, где ты и что делаешь?

Ванда кивнула.

— Так вот, значит, почему ты льнула ко мне там, за фикусом… А я уж было подумал, что ты и впрямь ко мне неровно дышишь.

Он произнес это с таким строгим видом, что Ванда не поняла, шутит он или говорит серьезно.

— Я хотела перед тобой извиниться…

— Ну да, так я тебе и поверил.

— Честно.

— Знаешь, Ванда, с некоторых пор я что-то перестал тебя понимать.

«Вот этого я и опасалась больше всего», — подумала она и закусила нижнюю губу.

Он всегда старался докопаться до сути, найти вроде как рациональные объяснения, которые, в сущности, ничего не объясняли и без них можно было спокойно обходиться. Крыстанов не признавал элементарные человеческие желания, необъяснимую интуицию или смутные импульсивные всплески. Во всем он искал мотив, иначе они не имели права на существование.

Но как бы ей ни хотелось дать ему объяснение, она не могла, потому что его у нее не было. Она могла бы оправдаться, но не связно объяснить.

«Нужно убраться отсюда хоть на один день, иначе я сойду с ума, — сказала она себе. — Вот он, мой личный мотив, если уж на то пошло. Кроме того, я хочу закончить расследование так, как я считаю нужным. Все равно, это уже конец. А в последнее время меня обложили со всех сторон. Наверное, мне уже нет места в Системе. Это уже не мое».

У нее имелась куча аргументов, но она так и не посмела сообщить ему хотя бы один из них. Крыстанов ее бы тут же разнес. Он бы и слушать не стал ее оправдания, отбросив их, как выбрасывают опасную детскую игрушку.

К счастью, она не сказала ему о билете, но он и не спросил. Вероятно, при всей принципиальности, он все же решил проявить благоразумие, проведя внутреннюю границу между сведениями, которые он хотел знать, и теми, которые его не интересовали.

«Вопрос самосохранения», — сказала себе Ванда.

Ведь если случится провал, нечего гореть всем. Но какой может быть провал?

Поездка и вправду будет частной. Она все больше и больше в это верила.

— Не знаю, отдаешь ли ты себе отчет, — заговорил Крыстанов, словно прочитав ее мысли, — какому риску ты подвергаешь всех нас. Получается, что ты позволяешь преступному элементу тобой манипулировать, проявляя готовность участвовать в чем-то, что я не могу определить иначе, как его личную месть.

Ванда сглотнула. С последним обвинением она не могла согласиться.

— Он наш информатор, — сказала она, стараясь говорить спокойно. — Не думаю, что он мною манипулирует, просто потому, что у него сейчас нет интереса это делать. Он хочет, чтобы мы провели расследование, собрали доказательства и упекли Электрода и его кампанию туда, где им место. Совсем случайно этот его интерес совпадает с нашим. А мстит он таким образом или нет — это отдельный вопрос, который, я думаю, не должен нас волновать.

— Мы просто делаем свою работу, так? — с иронией в голосе спросил Крыстанов.

— Вот именно, — серьезно ответила Ванда. — И может быть, пора хоть ненадолго перестать думать о себе и нашем любимом ведомстве, а просто всецело сосредоточиться на конкретном деле.

В комнате воцарилась тягостная тишина, словно кончился воздух. А за окном все так же буйствовало майское утро, заражая своим оптимизмом все вокруг, будто там был совсем иной мир.

Ванда бросила взгляд за окно.

«Нет, — сказала она себе, — не там, а тут совсем иной мир».

— Хорошо, — сказал, наконец, Крыстанов. — Постараюсь тебе помочь, насколько смогу, но не потому, что принимаю твои аргументы, а просто потому, что все еще считаю, что мы — очень даже неплохая команда, и вообще… Я дам тебе телефон Отто Бирмана, позвони ему и объясни, что тебе от него нужно. Можешь сказать, что звонишь от моего имени. Но не требуй от меня, чтобы я сам ему звонил и убеждал его в том, что мне кажется сомнительным. Что же касается другого, я прикрою тебя до вторника. Больше не могу. Если случится провал…

— Не случится.

— Надеюсь. Раз ты полностью доверяешь своему информатору…

Ванда не отреагировала.

Крыстанов открыл ящик стола, порылся там, достал визитку и подтолкнул ее к Ванде.

Это была визитная карточка Отто Бирмана.

— Мне нужно в лабораторию, — поднялся он с места. — Отто от меня привет.

И прежде, чем Ванда успела его поблагодарить, он уже вышел из комнаты.

Инспектор Отто Бирман из Федеральной криминальной полиции показался Ванде странным человеком. Вначале она даже подумала, что он не говорит по-английски, потому что на протяжении всего времени, пока она пыталась объяснить ему, зачем он ей понадобился, Бирман молчал, не подавая никаких признаков, что вообще ее слушает. И только когда она назвала фамилию Крыстанова, инспектор издал какой-то особенный звук, что, явно, должно было означать одобрение.

— А, мой друг Крыстанов, — оживился он. — Я его должник. Разумеется, я вам помогу. Только сообщите мне, когда вы прибудете, я встречу вас в аэропорту.

На самом деле, его английский был довольно сносный, хотя говорил он с сильным акцентом. А когда Ванда попросила его забронировать ей номер в каком-нибудь недорогом отеле, Бирман заявил, что она может остановиться у него дома: он располагает гостевой комнатой и прочее.

В очередной раз Ванда удивилась контактам Крыстанова. Глядя на него, нельзя было сказать, что он слишком уж общительный человек, но тем не менее, он везде успевал установить связи, и не только профессиональные.

«В отличие от меня, — подумала Ванда. — Я никуда не езжу и ни с кем связи не устанавливаю».

Она не могла сказать, что лучше.

В обед Ванда позвонила в аэропорт и попросила соединить ее с представительством швейцарских авиалиний, как ей велел Бегемот. Билет на ее имя был зарезервирован. Она должна была вылететь в Цюрих в 17.10 в воскресенье, а вернуться в Софию в 19.45 в понедельник.

Ей даже не верилось, что все складывается так удачно. Это можно было истолковать как знак, что наконец она приняла правильное решение.

Или как одно из тех, вроде бы благоприятных, знамений, которые, в сущности, предвещали конец света.

Итак, только что она сама себя направила в командировку, не спрашивая разрешения у начальства.

При мысли о предстоящей поездке ей стало хорошо на душе. Она постаралась не думать о том, что поездка будет короткой, и что она едет туда по работе, причем неприятной, рискованной и с непредсказуемым концом.

Несмотря ни на что, ей предстояла поездка.

А в дальнейшем, когда она выплатит, наконец, этот проклятый кредит, взятый на покупку квартиры, она сможет начать откладывать деньги, чтобы можно было позволить себе раз в два-три года поехать в какую-то незнакомую страну, где жизнь, хоть и неприлично дорогая, все равно лучше, чем здесь.

Она купит себе дорогой фотоаппарат, чтобы делать бессмысленные фотки и выкладывать их в интернете, а потом станет надоедать друзьям, заставляя их рассматривать ее шедевры.

Только вряд ли у нее будет кто-то, кому можно будет надоедать, да и на фотках сама она не сможет часто присутствовать, потому что, скорее всего, некому будет ее снимать.

Но Ванда быстро отмахнулась от этих мыслей. Она не могла позволить подобной ерунде испортить ей настроение. Во всяком случае, не сейчас, когда будущее стало гораздо ближе и как-то само собой начало упорядочиваться.

И в этот миг она вспомнила о матери. Красивый новый мир вдруг вспыхнул, потом сжался и сполз вниз со стены ее фантазий, словно выцветшие старые фотообои после протечки.

Ванда бросила все, что делала, — а по сути, она ничего не делала, — и пулей вылетела из комнаты. Спустя мгновение она уже мчалась в больницу. В подобной спешке не было необходимости, но это была реакция на ощущение возникшей паники. Ванда попыталась убедить себя, что она ничего не забыла, просто ей пришлось немного отложить поход в больницу из-за служебных обязанностей. Но у нее не получилось.

«Раз я себя не могу убедить, — подумала она, — то убедить ее у меня нет никаких шансов».

В больнице она снова столкнулась с доктором Милановым. Он был в таком же кислом настроении, как и всегда, может быть, ненамного бодрее своих пациентов.

«Словно какой-то Харон», — подумала Ванда, тут же испугавшись этого сравнения, которое столь услужливо подсунуло ей встревоженное подсознание.

Именно сегодня она как-то всерьез засомневалась, что этот доктор может кого-то вылечить. Интересно, на кого он работает? На какую-то фармацевтическую компанию? На медицинскую страховую кассу? На пользу своему карману?

Ванда вдруг вспомнила, что с самого первого дня, когда ее мать попала в больницу, она никому не предлагала денег — ни лечащему врачу, ни сестрам, ни даже санитаркам. Просто у нее вылетело это из головы.

— Сегодня вы не сможете увидеть свою мать, — встретил ее доктор с нескрываемой досадой. — Во-первых, вы являетесь в неурочное время. Все же, здесь государственная больница, а не какое-то частное заведение. Вы не можете приходить на свидание с больным, когда вам заблагорассудится. Существует порядок, определенные часы посещений. Вон, на двери, можете с ним ознакомиться. А во-вторых, ваша мать сегодня не в состоянии принимать посетителей.

— Почему? Что случилось?

— Вчера после вашего посещения она была сильно расстроена. Даже напугала нас.

— Как же так? Она вам что-нибудь сказала?

— Нет. Она по-прежнему не говорит, но все жизненные показатели резко ухудшились. Пришлось принимать срочные меры. Я не знаю, почему так получилось, что могло произойти, но лучше, если несколько дней вы не будете с ней видеться. Информацию сможете получать по телефону.

Ванда чувствовала себя раздавленной. Она попыталась вспомнить, что же такого она говорила вчера матери, потому что в последние два дня все ее эмоции и слова соотносились с теми людьми, с которыми она непрерывно сталкивалась. Конечно, ее матери от этой отвратительной каши вряд ли стало бы лучше. И как бы продолжая свои мысли при встрече с доктором, а также нисколько не сомневаясь, что именно так это и происходит, она вдруг решилась:

— Я могу заплатить, если в этом проблема.

— Что? Вы это о чем?

Всклокоченные волосы и небритый подбородок доктора ощетинились, придав ему одновременно комичный и угрожающий вид.

— Нет, ничего. Забудьте, о чем я только что сказала.

— Убирайтесь отсюда! — Он пошел на нее в ярости, словно петух, и у Ванды не было иного выхода, кроме как отступить к двери. — И не смейте больше сюда приходить! Во всяком случае, когда я дежурю!

Молнией мелькнула мысль показать ему удостоверение, но Ванда тут же от нее отказалась.

«Может быть, не надо было так в открытую, — подумала она уже в машине, где курила вторую сигарету подряд после того, как бесславно покинула стены больницы. Наверное, и сейчас делают, как и раньше — в конверте, в газете, в пакете с соком и конфетами… Иначе доктора обижаются. Ведь столько лет учились, всякие там специализации прошли, еще что-то… А потом вдруг раз! — и грязные левы прямо в руку, словно в овощном магазине!»

Она вернулась в управление, где и провела остаток дня перед компьютером, пытаясь собрать как можно больше информации о Роберте Ваве и его агентстве. Сведений было немного, агентство даже не имело собственной страницы в интернете. В какой-то момент Ванда позвонила профессору Черногорову, но он никогда не слышал о таком агентстве. Ванда решила набрать издательницу Гертельсмана, но та не взяла трубку.

Ванда еще некоторое время продолжила рыться в случайных сайтах и даже в полицейских базах данных, к которым у нее был доступ, размышляя над тем, что она узнала о «бизнесе» с нобелевским лауреатом. Крыстанов больше не появился и не позвонил, а именно он был ей сейчас нужен. Но она не посмела звонить ему.

«Постнобелевский синдром», сказал Черногоров. Высоко взлетают, а потом всю жизнь предпринимают отчаянные усилия, чтобы задержаться на высоте. Даже когда уже силы и талант исчерпаны, и они не могут. Даже когда этого уже не хотят, когда литература, сделавшая их классиками, уничтожает их, растаптывает, превращая в мраморные бюсты, чтобы они больше не путались под ногами и не заслоняли дорогу другим.

Да, конечно, они зарабатывают на этом, на собственной трагедии. Но ведь и другие на них зарабатывают. Причем, не в духовном смысле, читая их книги, а в материальном.

Ванда почувствовала, как сжалось ее сердце от боли за Гертельсмана.

Даже если он живой и здоровый, как сказал Бегемот, судьба его заслуживает сожаления. Судьба Войнова в некотором смысле выглядела достойнее. Да, жил непризнанным, но, по крайней мере, сохранил собственную свободу.

Ванда вздрогнула. «Да что это я раскисла. Это непрофессионально».

Но именно как профессионал инспектор Беловская отлично знала, как можно распознать грязный бизнес. А точно такой и выглядела в ее глазах история с нобелевским лауреатом.

Каждый имеет право прочитать закон и его толкования. А потом применять его в соответствии со своей ролью и правами. Не бог весть какая сложная наука. Если было бы так уж сложно, то за эту область отвечали бы, например, ядерные физики, а не полиция. Но что делать в том случае, когда преступление больше относится к области морали, чем закона? И возможно ли, чтобы мораль когда-нибудь стала высшей формой закона? В некоем идеальном мире полиция могла бы отвечать именно за соблюдение моральной нормы, а не за ее грубое, элементарное отражение в быту, каковым является закон. В таком мире полиция могла бы стать верховным гарантом морали человеческого общества. Но Ванде не пришло в голову, что в идеальном мире полиции, скорее всего, вообще бы не существовало.

Интересно, Роберт Вав действительно отказался от управления агентством и передал его в чужие руки, как утверждалось в информации Интерпола? И если да, то почему? Может быть, с целью применения уже отработанного формата где-то в другом месте, где на чужом тщеславии и таланте все еще можно заработать?

Во всяком случае, ей нужно поговорить именно с ним.

Она отправила сообщение Отто Бирману, в котором указала номер рейса и время прибытия в аэропорт. А кроме того, попросила его разыскать реальный адрес Роберта Вава — безразлично какой: домашний или служебный.

Потом выключила компьютер, проверила, закрыты ли плотно окна, вышла из кабинета, закрыла за собой дверь и заперла ее на ключ.

В голове вдруг мелькнула мысль, что к тому моменту, когда через несколько дней она сюда вернется, произойдет что-то необратимое и все будет совсем иным. Возможно, к собранию истин о мерзости человеческой природы, чем, в сущности и была работа полицейских, прибавится еще одна.

«Преступление — это всегда редкое животное, и его нужно преследовать до конца, — подумала Ванда. — Но, к сожалению, это не делает его исчезающим видом».

Вечером и почти весь следующий день она занималась уборкой. Квартира матери постепенно приобретала все более располагающий и жилой вид. Ванда постирала занавески, вымыла окна, натерла паркет, вычистила ковер, вымыла ванную и туалет, превратила кухню в более удобное место для жизни. Она выбросила кучу старья, которое помнила еще с детства, но которое ревниво не давала выбросить и оберегала ее мать. Конечно, помимо уборки, квартира остро нуждалась в ремонте, но сейчас у нее не было ни сил, ни времени для такого подвига. Когда в субботу ночью она закончила, оставшись совсем без сил, Ванда уже не задумывалась, как сложится ее судьба. Только ее детская комната, которую мать превратила в склад, осталась неразобранной. Но это всегда можно будет сделать, если понадобится. Она легла на узкую девичью кровать, от которой давно отвыкла, и закрыла глаза. Ничего не изменилось — все было, как и раньше. Словно тех нескольких лет, которые она прожила, сосредоточившись на личном несчастье и не обращая внимание на чужое, никогда не было. Ванда почувствовала, что достаточно лишь небольшого усилия, и они навсегда канут в бездну памяти. Она боролась с искушением сделать это уже сейчас, чтобы знать, что с ними раз и навсегда покончено. Но в последний момент все же сработал инстинкт самосохранения, и Ванда отказалась делать это именно сегодня.

Она считала, что ожидание поездки заряжает ее новыми силами. Ванда не могла сказать, что испытывает какую-то особую радость, но определенно — любопытство человека, который не так уж много путешествовал, и для которого сама мысль о возможности оказаться в чужой стране, неважно, с какой целью, уже была достаточна, чтобы осмыслить свое переживание. От того, что она стеснялась своего волнения по этому поводу, оно было ей еще милее.

Несмотря на то, что на воскресенье она ничего не запланировала, ей показалось, что времени хватило только на то, чтобы собрать скромный багаж, который уместился в одном рюкзачке, и накормить Генри. То, что он оставался один, ее немного беспокоило.

В аэропорту Цюриха ее встретил мужчина, которому было где-то около пятидесяти. Он был невысокого роста, щуплый с редкими светлыми волосами и приветливым, хоть и слегка унылым лицом. В руках он держал лист бумаги, на которой латинскими буквами были написаны ее имя и фамилия. Ванда издали заметила, как внимательно-ненавязчиво он осматривает пассажиров двух рейсов, которые прибыли в аэропорт одновременно, как вскользь разглядывает одних и задерживает взгляд на других.

«Словно при первой встрече, когда Бюро знакомств посылает ему потенциальную невесту и он с замиранием сердца ее ждет», — подумалось Ванде.

Оценивающий взгляд, наконец, добрался и до нее. Ванда издалека улыбнулась ему и помахала рукой. Отто Бирман тоже ей махнул и, пока она приблизилась к нему, успел согнуть листок пополам и сунуть его в карман.

Они сели в машину и поехали к нему домой. За всю дорогу он почти не проронил ни слова, что еще больше закрепило убеждение Ванды в том, что ее швейцарский коллега не из разговорчивых. С одной стороны, ей это было на руку, так как лишало сомнительного удовольствия отвечать на глупые вопросы, типа сколько раз она была в Швейцарии. Но с другой, заставляло чувствовать себя навязчивой.

«Но если уж быть честной, то я и вправду такая. В конце концов, меня сюда никто не приглашал. Человек со мной даже не знаком».

Однако в этот момент Отто Бирман заговорил о работе, и Ванда увидела, что он мгновенно преобразился: глаза у него заблестели и он вдруг стал многословным.

— Я разговаривал с Явором, — сообщил Отто, пока Ванда рассматривала город из окна машины. — Он вкратце объяснил мне, о чем идет речь. Честно сказать, я удивлен. Это несколько странный способ сбора информации и доказательств, но если он дает результаты, то почему бы и нет. Мне это кажется интересным, но я даже не хочу думать о том, как могут отреагировать мои начальники на нечто подобное.

— Вот поэтому я вообще не думаю о моих, — ответила Ванда.

Обстановка в квартире Бирмана, которая была ненамного больше ее собственной, была очень неприхотливая. Правда, потолки были высокие, а огромные окна в гостиной выходили в небольшой парк. Повсюду в квартире стояли коробки, некоторые из них открытые, другие даже не распечатанные.

Бирман аккуратно пристроил ранец Ванды на полу и объяснил:

— Я недавно переехал, и все не хватает времени разобрать вещи. А часть багажа вообще еще не прибыла.

— А-а, — сказала Ванда. — Так это новое жилье? Поздравляю!

— Да нет, — стыдливо усмехнулся Отто. — Просто я развелся, вот и пришлось переехать.

— Извините, я не знала.

— Что поделаешь, издержки полицейской профессии. А вы?

— Я тоже в разводе, — невольно солгала она.

— Значит, имеете представление, что и как.

Ванда кивнула.

Мысль о двух незнакомых ментах-неудачниках под одной крышей ее развеселила. Лед между ними потихоньку таял, но появилось чувство неловкости.

Бирман пригласил ее поужинать в небольшое бистро недалеко от дома. Ванда рассматривала чужую обстановку со смешанным чувством любопытства и подозрительности. Ей было приятно, но тем не менее, она никак не могла расслабиться. Мысль о завтрашнем дне не давала ей покоя.

— Нам нужно все тщательно обдумать, — сказал Бирман после того, как они сделали заказ. — У меня есть информация, что несколько месяцев назад Роберт Вав снова серьезно занялся агентством. По неподтвержденным слухам, люди, которым он поручил им управлять, допустили серьезные финансовые нарушения, и Вав, вероятно, решил сам все это разгрести. Может быть, есть и какие-то другие причины, я не знаю. Во всяком случае, мы сможем найти его именно там. Но как ты туда войдешь, даже не знаю.

— У меня есть план.

— Это хорошо. Иначе будет жалко, если все окажется напрасным. Если же тебе удастся, то мы могли бы осуществить совместное расследование. В таком случае мы сможем помочь вам намного больше. А вы — нам.

— Это было бы чудесно. Но отнимет много времени, — вздохнула Ванда.

— По-другому никак. А ты что, торопишься?

Да нет, она не торопится. Просто время поджимает. Но это она ему объяснить не могла.

Она не могла сказать ему, что все может кончиться уже завтра. И даже, если ее не уволят, жизнь уже не будет такой, как раньше. Она изменится, причем очень скоро.

И не потому, что я тороплюсь. А просто так распорядилась судьба.

Они допили бутылку вина, которую заказали раньше, и обсудили некоторые подробности завтрашних действий. Вав обычно появляется в агентстве в ранние послеобеденные часы. Отто Бирман отвезет ее туда и подождет, но входить в агентство не будет.

Весь остаток вечера они проговорили о работе своих ведомств, о том, кто сколько получает, поговорили и о Крыстанове, поскольку это был единственный человек, которого оба знали.

Потом они молча шли к дому Бирмана, потому что все общие темы были исчерпаны. Неожиданно Отто остановился посередине тротуара и, не глядя на нее, сказал:

— Извини, Ванда, я понимаю, что я не особенно хорошая компания, но я теряюсь в присутствии женщин. Даже когда они полицейские. Так что, уж прости.

Ванда не нашлась, что ему ответить. Выпитое вино кружило ей голову, а незнакомые улицы, по которым они шли, будоражили воображение.

Маленький светловолосый мужчина вел ее в ярко освещенную чужую ночь, и она шла за ним.

Как легко, когда тебя кто-то уверенно ведет и тебе ни о чем не надо думать.

По крайней мере, хоть один вечер никто ничего от тебя не требует и ни в чем не обвиняет, и ты сама себя ни о чем не спрашиваешь.

Она здесь, и не имеет никакого значения, ошибка это или нет.

Отто Бирман открыл дверь и пропустил ее вперед.

Они были одни в полупустой квартире с высокими потолками. Абсолютно одни среди коробок с неразобранными вещами.